Институциональные параметры межэтнических отношений в Латвии и Эстонии.

И в Латвии, и в Эстонии межэтнические отношения в значительной степени оказываются объектом регулирования со стороны государства, которое институционализирует различные аспекты идентичностей этнонационального большинства и этнических меньшинств, отражающие их неодинаковую роль и статус в процессе нациестроительства. С одной стороны, конституции¹ обеих стран гарантируют право на сохранение этнокультурной идентичности проживающих на их территории народов, что соответствует ратифицированной ими рамочной конвенции Совета Европы о защите национальных меньшинств. С другой, в преамбулах латвийской и эстонской конституций понятие «нация» употребляется только с прилагательным, обозначающим этническое большинство – «латышская» и «эстонская», а этнические меньшинства определяются не как части «нации», а как части «народов Латвии» и «народа Эстонии». Кроме того, в Конституции Латвии «латвийская идентичность» связывается исключительно с «традициями латышей и ливов, с латышской жизненной мудростью, латышским языком», что, по сути, узаконивает субординацию в понимании идентичности латышей и этнических меньшинств.

В основе проводимой в рассматриваемых странах Балтии этнополитики лежат принципы континуитета и реституции (восстановления довоенной государственности) [Полещук, Димитров, 2013], оказывающие существенное влияние на характер отношений между этническим большинством и этническими меньшинствами. Последовательное соблюдение данных принципов приводит к разделению общества не только по линии язык/ этническая принадлежность, но и по наличию гражданства страны проживания. В качестве единственного государственного языка признается язык этнического большинства – латышский² или эстонский³. Начиная с 1991 г., сфера применения языков этнических меньшинств в Латвии и Эстонии постоянно сокращается, особенно в системе образования. Также на протяжении ряда лет наблюдается неуклонное сворачивание публичного обсуждения проблем, затрагивающих разнообразные стороны жизни этнических меньшинств в этих странах [Волков, 2016]. В Латвии, например, ни одна партия, прошедшая в Сейм в 2014 г., даже не упоминала этнические меньшинства в своей предвыборной программе [Волков, 2015: 724]. В то же время у последних наблюдается острая потребность закрепить в пространстве публичной коммуникации сегменты, воспроизводящие и развивающие их коллективную этнокультурную идентичность [Волков, 2013: 188–193]. Аналогичная ситуация складывается и в Эстонии, где существующие межэтнические отношения можно описать в терминах доминирования, контроля или подчинения меньшинств [Pettai, Hallik, 2002; Järve, 2005].

Постановка проблемы.

Государственная этнополитика Латвии и Эстонии сказывается на специфике межэтнической коммуникации в этих странах, а она, в свою очередь, влияет на протекание процесса интеграции этнических меньшинств и признание их идентичностей в качестве полноценной формы национальной идентичности. Межэтническая коммуникация, понимаемая нами как особый вид социальной коммуникации «между людьми различных культур» [Rogers et al., 2002: 5, 7], присутствует и в бытовой, и в публичной сфере. Ее объектами выступают разнообразные ценности, связанные с удовлетворением насущных потребностей людей и обеспечивающие воспроизводство национально-политической и культурной жизни страны в целом и этнокультурной идентичности ее жителей в частности.

«Включающий» характер межэтнической коммуникации способствует укреплению гражданской и национальной солидарности и формированию ценностей, общих для этнического большинства и меньшинств, в том числе уважения к этнокультурной коллективной идентичности последних [Kim, 2006: 284, 291; Суюнова, 2014: 41–42; Taylor, 1994: 25–42, 58–59]. Немаловажную роль при этом играет равноправие участников коммуникации, взаимное позитивное признание этнических идентичностей друг друга [Хабермас, 2000: 139–170, 199, 202] и восприятие сложившихся отношений как справедливых [Rawls, 2005: 60–61, 126–134]. Демократическая интеграция мультиэтнического общества невозможна без постоянно возобновляемого коммуникативного дискурса между носителями различных идентичностей [Коэн, Арато, 2003: 457–463, 470, 479, 484–485, 495]. Кроме того, укрепление коммуникативных связей между различными этническими группами защищает гражданское общество и его институты от давления политической, административной и экономической жизни [Habermas, 1989: 2–37, 56, 83, 147]. Альтернативой демократической интеграции мультиэтнического общества являются ее националистические варианты, при которых наблюдается воспроизводство статусных различий в идентичностях этнического большинства и меньшинств [Wirth, 1956: 237–238]. В этом случае их коммуникация оказывается фрагментаризированной по этническим границам [Brubaker, 1996: 67–69].

Согласно Х. Абельсу, изучение межэтнических отношений в контексте коммуникации усиливает внимание исследователя к непривилегированным группам общества, обнажая столкновение различных идентичностей [Абельс, 2000: 244]. Учитывая то, какие непростые отношения складываются на сегодняшний день между этническим большинством и меньшинствами в странах Балтии, мы решили выяснить, насколько первое – латыши (в Латвии) и эстонцы (в Эстонии) – готово обсуждать темы, затрагивающие интересы вторых, и насколько крупнейшее из этих меньшинств – русские (русскоязычное население) – готово актуализировать их в коммуникации с латышами и эстонцами. Также нас интересовало, в какой мере характер межэтнической коммуникации в этих мультиэтничных обществах способствует их интеграции.

Эмпирической базой исследования послужили данные опросов жителей Латвии и Эстонии. Они проводились независимо друг от друга, однако поскольку указанные страны прошли похожий исторический путь формирования национальной государственности и в структуре их населения присутствует большая доля этнических меньшинств, в отношении которых осуществляется во многом схожая этнополитика, мы сочли возможным сопоставить их результаты. Это позволило нам выделить типичные особенности коммуникации этнонационального большинства и этнических меньшинств (прежде всего, русских), общие для балтийских государств в постсоветский период.

Латвийское исследование (октябрь–декабрь 2016 г.) охватило все регионы страны. Было опрошено 1003 человека: 687 (68,5%) латышей, 257 (25,6%) русских и 49 (4,9%) представителей других национальностей, что соответствует реальной этнической струк- туре латвийского населения на момент проведения опроса⁴. В Эстонии (январь 2016 г.) по всей стране было опрошено 619 человек в возрасте от 15 лет и старше, в том числе 67,6% эстонцев и 32,4% неэстонцев⁵.

Уровень этнического равноправия в Латвии.

Для выявления степени интегрированности нелатышей (в первую очередь русских) в латвийское общество мы использовали два критерия: оценка опрошенными индивидуальных шансов представителей этнических меньшинств на социальное продвижение, прежде всего на рынке труда, и важность для них [опрошенных] обсуждения проблем, связанных с коллективной идентичностью этнических меньшинств, в различных сферах общественной жизни. Согласно полученным данным, восприятие латвийцами современного состояния интеграции их общества нельзя назвать однозначным, как, впрочем, и разделяемый ими взгляд на необходимость использования ресурса межэтнической коммуникации для повышения роли этнических меньшинств в этом процессе. С одной стороны, большинство полагает, что в Латвии реализуются принципы индивидуального равноправия в отношении этнических меньшинств. С другой, нами были зафиксированы расхождения во мнениях в зависимости от этнической принадлежности респондентов. Русские оказались более сдержанными в своих оценках, нежели латыши. Так, равенство карьерных возможностей для представителей этнического большинства и меньшинств в самых разных профессиональных областях признали от 62,2 до 89,4% латышей и от 47,1 до 78,8% русских (табл. 1).

Аналогичная картина наблюдается с соблюдением прав этнических меньшинств на реализацию их идентичности в различных сферах общественной жизни. Подавляющее большинство латышей (от 64,3 до 94,0%) и русских (от 58,2 до 90,2%) считает, что у них такое право «есть» или «скорее есть». И в то же время оценки уровня этнического равноправия в системе государственного управления, полиции и правоохранительных органах оказались не самыми высокими, что указывает на приоритет латышской коллективной идентичности по сравнению с идентичностью этнических меньшинств и закрепление этих институционально поддерживаемых различий в массовом сознании (табл. 2).

Таблица 1. Оценка равенства карьерных возможностей латышей и нелатышей в Латвии (доля признавших их «равными» и «скорее равными», %)

Таблица 2. Оценка влияния этнической принадлежности человека на его жизнь в Латвии (в % от числа опрошенных)

Таким образом, интеграция представителей этнических меньшинств в латвийское общество происходит исключительно в форме индивидуального социального продвижения. Напротив, необходимость существенного повышения статуса их коллективной идентичности фактически игнорируется и замещается представлением о неравноценности коллективных идентичностей латышей и нелатышей. Все это явно не способствует развитию межэтнической коммуникации по проблемам, касающимся последних. «Часто» или «иногда» в обсуждении подобных проблем участвуют только 14,7% латышей. Однако и русские не особо стремятся тематизировать и артикулировать их в публичном пространстве. Тем не менее они значительно чаще, чем латыши, высказываются в поддержку увеличения объема информации об этнических меньшинствах, представленной в различных сферах коммуникации (50–60% против 30–40% латышей) (табл. 3). Латвийские русские явно чувствуют свою «недооцененность» в обществе.

Характер межэтнической коммуникации в Эстонии.

Одна из задач исследования заключалась в выявлении установок населения Эстонии на этническую открытость/замкнутость. Согласно полученным данным, в основном эстонцы и неэстонцы контактируют («часто» или «иногда») на работе и на учебе – 42,0 и 67,9% соответственно, а также по месту жительства (41,6 и 55,1%). Гораздо реже они взаимодействуют в свободное время или занимаясь хобби (21,3 и 29,7%). Еще реже встречаются случаи общения в рамках семьи (5,4 и 10,9%), что обусловлено незначительной долей браков между эстонцами и неэстонцами и стремлением последних отдавать своих детей в русскоязычные школы. Невысок уровень контактов представителей этнического большинства и меньшинств и в различных организациях и союзах – 14,4% у первых и 28,4% у вторых. Тем не менее те и другие относятся преимущественно терпимо к мультиэтничному коллективу и соседству и по большей части нейтрально к межэтническим бракам ближайших родственников (табл. 4).

Таблица 3. Доля высказавшихся за увеличение информации, касающейся проблем этнических меньшинств в латвийском обществе (в % от числа опрошенных)

Таблица 4. Предпочтительный этнический состав групп из числа ближайшего социального окружения (в % от числа опрошенных)

В то же время нами были зафиксированы различия в оценке уровня этнического равноправия в Эстонии, понимаемого как равенство возможностей в плане социального и карьерного продвижения в зависимости от этнической принадлежности респондентов. Так, по мнению эстонцев, в большинстве сфер общественной жизни шансы всех граждан примерно равны, лишь в политике эстонцы имеют некоторое преимущество. Напротив, неэстонцы полагают, что практически во всех сферах, за исключением церковной и религиозной жизни, эстонцы оказываются в более выгодном положении (табл. 5). Эти результаты согласуются с результатами других аналогичных исследований [Anniste, 2017: 87].

Таблица 5. Шансы на социальное и карьерное продвижение эстонцев и русскоязычных неэстонцев, владеющих эстонским языком и имеющих эстонское гражданство (в баллах)

Низкие оценки уровня равноправия, полученные от неэстонцев, вполне могут быть обусловлены реальными случаями дискриминации, в том числе и по этническому признаку, с которыми доводилось сталкиваться русскоязычным респондентам на работе или при ее поиске. Они гораздо чаще эстонцев становились жертвами дискриминации из-за этнического происхождения (14,4 против 1,1% у эстонцев), родного языка (16,0 против 1,3%), возраста (13,6 против 4,0%) и состояния здоровья (7,0 против 2,8%). Если же исключить из расчета тех, кто не искал работу или не работал в течение двух лет, предшествовавших опросу, эти показатели окажутся еще выше: 19,6% из-за родного языка и 17,8% из-за этнического происхождения. Стоит особо отметить, что приведенные данные свидетельствуют не столько о дискриминации в юридическом смысле, сколько о восприятии жителями Эстонии их опыта межэтнических контактов в сфере трудовых отношений. При этом полученные нами результаты в целом подтверждают результаты других опросов, также изучавших характер контактов между эстонцами и неэстонцами [Kruusvall, 2015: 66].

Еще одной причиной, препятствующей развитию межэтнической коммуникации в Эстонии, могут быть различия в представлениях эстонцев и русскоязычного населения о ценностях, разделяемых последним. Так, лишь 28,3% неэстонцев включили в список трех приоритетных для них ценностей «уважать эстонский язык и культуру, давая своим детям образование на эстонском языке», против 63,9% эстонцев. Русскоязычным неэстонцам гораздо важнее «сохранять русский язык и культуру, передавая их своим детям» – 58,2%, однако только 26,5% эстонцев придерживаются того же мнения. Аналогичная ситуация складывается и с готовностью «быть лояльными жителями Эстонии и уважать право эстонцев на управление своим государством» – к тройке приоритетных эту ценность отнесли 71,8% эстонцев и 46,4% русскоязычных респондентов. Таким образом, большинство эстонцев не задумывается о необходимости сохранения идентичности, родного языка и культуры этнических меньшинств и, скорее всего, предпочло бы их (культурную и языковую) ассимиляцию.

Выводы.

Результаты обоих опросов позволяют сделать вывод о наличии расхождений между реальным и декларируемым уровнем интеграции латвийского и эстонского обществ. Модель интеграции, реализуемая в Латвии и Эстонии, не может быть определена как вполне демократическая, поскольку не предполагает активного включения этнических меньшинств в строительство гражданской нации и не рассматривает их коллективную идентичность в качестве одной из форм национальной идентичности. Формальное признание права меньшинств на сохранение собственной идентичности соседствует с акцентированием политическими элитами и представителями этнического большинства приоритета идентичности последнего в государственной и общественной жизни. Все это приводит к сужению сферы межэтнической коммуникации, особенно по социальнополитическим и культурным вопросам, актуальным для этнических меньшинств, и делает проблематичным общественное признание значимости этих вопросов. Говоря другими словами, современное нациестроительство в Латвии и Эстонии идет по пути воспроизводства различий в статусах идентичностей этнонационального большинства и этнических меньшинств и пренебрегает возможностью политического и гражданского включения последних в жизнь этих стран.