Постановка проблемы и методология исследования.

В последние десятилетия финансовое поведение россиян стало объектом внимания социологов и психологов [Гагарина, 2018; Козырева, 2012; Радаев, 2002; Стребков, 2004; Хромов, 2008]. Во многих странах считается неприличным говорить о деньгах, люди стараются уклониться от ответов на прямые вопросы о финансовом положении и финансовых практиках. В нашей стране в советский период не было большой разницы в доходах, так же как и разнообразия их источников, тем не менее многие предпочитали свои финансовые проблемы не обсуждать. В постсоветский период денежные дела окончательно перешли в область нежелательных тем разговора, однако люди заменяли и заменяют их анекдотами, шутками, обменом интернет-мемами, которые передают личные проблемы как общие, характерные и типичные для определенного социального круга. Судить о том, как мы относимся к деньгам, реагируем на финансовую политику государства, оцениваем свое финансовое положение, позволяет достаточно обширный и доступный исследователю пласт повседневного денежно-финансового смехового дискурса — анекдоты и шутки, а с распространением социальных сетей — демотиваторы и интернет-мемы. Они отражают как массовые представления о деньгах, так и проблемы формирования массовых финансовых стратегий в меняющихся политических и экономических условиях; их анализ дает ключ к пониманию ожиданий и тревог россиян в условиях экономического кризиса и финансовых трудностей, о которых могут не говорить прямо. Данная статья, написанная в жанре научной публицистки, является попыткой такого анализа.

Анекдоты – признанный, хотя и не слишком распространенный объект социологического анализа, позволяющий выявлять типичное эмоциональное восприятие общественных реалий массовым сознанием [Дмитриев, 1996; Бутенко, 1997; Зарубина, 2006; Зубанова, 2012; Барсукова, 2018]. Они – часть повседневного смехового дискурса, под которым мы понимаем, в духе М. Фуко, практики обсуждения и их структуры (субъект и объект, исходные мировоззренческие и познавательные предпосылки обсуждения, стилистика, вырабатываемые установки), общим смыслом которых является юмористическое отношение к явлениям и событиям повседневной жизни, и представляющие, в стиле юмористического иносказания, рекомендации по допустимым поведенческим стратегиям в конкретной области – в нашем случае, отношения к деньгам и финансам. Такие практики возможны на основе единства социального опыта их коллективного субъекта – сходства форм деятельности и взаимодействий, институциональных и символических контекстов, и, главное, общности эмоционального отношения к ним. Помимо шуток и анекдотов в традиционном понимании, в повседневный смеховой дискурс входят получившие распространение благодаря Интернету демотиваторы и мемы, совмещающие вербальные и визуальные языки.

Обращение к анализу повседневного смехового дискурса соответствует тенденции «поворота повседневности» – различные аспекты жизни людей, которые раньше рассматривались как незначимые по сравнению с экономическими, политическими, институциональными сферами, становятся предметом внимания социологов [Штомпка, 2009; Кравченко, 2010]. «Поворотам» в социологии сопутствует появление новых, неклассических объектов эмпирических исследований и расширение предметных областей в соответствии с постановкой новых проблем, а также спектра применяемых методов [Кравченко, 2014].

Специфика анекдотов и спонтанного юмора как объекта социологического исследования заключается в том, что они дают не непосредственное и объективное представление о социальных реалиях, а их отражение в обыденном сознании, а также массовые оценки, по которым можно судить о типичном социальном самочувствии в тот или иной период. Это обусловлено социальными функциями спонтанного остроумия. В повседневной жизни оно является механизмом контрсуггестии [Дмитриев, 2018: 60–62], т.е. самозащиты от духовного и идеологического насилия, служит разоблачению мифов, которые представляют «серьезную» сторону социокультурного бытия. Развенчание «серьезных» идеологических, политических, экономических мифов создает условия для ухода от дискомфортных ситуаций, для изменений, инноваций, в конечном счете, коррекции институтов и норм. Поэтому, отмечает А.С. Ахиезер, серьезность и смех существуют как дуальная оппозиция, как противоположные социальные тренды, в то же время дополняющие друг друга [Ахиезер, 1991: 341].

Смех является «отрицанием посредством утверждения и одновременно утверждением посредством отрицания» [Ахиезер, 1991: 341]. Так, буржуазный миф монетарного универсализма утверждает безусловную легитимность «всевластия денег» как оптимального, «естественного» порядка вещей [Барт, 2000: 276; Зарубина, 2007]. Ему противостоял советский миф коммунистического «безденежного» общества как гуманистического идеала, который, впрочем, так и не был воплощен в жизнь. Можно выдвинуть и проверить в данном исследовании предположение о том, что в советский период смеховой дискурс разоблачал коммунистический миф, утверждая значимость денег в повседневной жизни людей, а в постсоветский период, когда в 1990-х гг. в качестве культурной нормы утвердился миф монетарного универсализма, стал утверждать наличие ценностей, которые не измеряются деньгами.

Смех помогает человеку выявить собственную активную роль в противостоянии внешнему миру, преодолеть беспомощность перед ним благодаря тому, что высмеивание позволяет обозначить противостоящие стороны в условиях конфликта, определить свое место в противоречивых отношениях с различными акторами, участвующими в денежных отношениях. В анекдотах и шутках о деньгах выявляются основные угрозы финансовому благополучию, которые «снижаются» при помощи насмешек, а также предлагаются схемы действий по защите своего достояния.

Эмпирической базой настоящего исследования послужили 95 анекдотов разных периодов, шуток, демотиваторов, интернет-мемов, отобранных на основании упоминания денег, финансовых институтов и практик. Источником стала как собственная коллекция автора, так и ряд изданий и интернет-ресурсов, публикующих анекдоты (HumorNet.ru; anekdotovstreet.com) и демотиваторы, а также интернет-мемы из социальных сетей (Facebook, ВКонтакте). Важный источник – работа М. Мельниченко, посвященная анализу советских анекдотов [Мельниченко, 2014]. Основу анализируемого массива (75%) составили анекдоты; демотиваторы, получившие популярность в российском сегменте Интернета в 2000-х гг., представляют собой изображение определенного формата и краткую подпись в форме утверждения, высмеивающего популярные мотивационные слоганы и, в более широком плане, распространенные ценности-мотиваторы. В выборке они характеризуют отношение к реформам 1990-х и к экономическому оптимизму «жирных» 2000-х. Интернет-мемы в обыденном смысле – это выраженные в изображениях и кратких высказываниях эмоции, получающие быстрое распространение в сети благодаря тому, что соответствуют массовым чувствам и настроениям. В массиве они отражают отношение к актуальным финансовым практикам, в частности, к сбережениям и инвестированию. При этом отсеивались шутки, являвшиеся продуктом целенаправленного изобретения профессиональных юмористов, т.е. представленные в популярных юмористических шоу или юмористических текстах, имеющие конкретного автора и исполнителя.

Выбранные единицы анализа классифицированы по трем тематическим блокам: 1) об общих представлениях о деньгах и их месте в жизни человека и общества; 2) о реакции на финансовую политику государства, взаимодействие с финансовыми институтами; 3) об актуальных финансовых практиках, включая рекомендации по их оптимизации. Все блоки представляют смеховой дискурс ХХ—XXI вв., выбранные тексты разделены по историческим периодам: 1) советский, 2) реформы 1990-х, 3) современный (2000–2010-е гг.). Автор не ставил перед собой задачи количественного анализа собранного массива, цель – его дискурсивный анализ.

Массовые представления о месте денег в советском и постсоветском обществах.

В дореволюционной России в конце XIX — начале XX вв. быстро развивался капитализм, однако не успел окончательно сформироваться миф монетарного универсализма — представление о деньгах как универсальном «метаязыке», на котором можно описать не только экономические, но и прочие социальные реалии [Зарубина, 2007]. С приходом советской власти начал утверждаться миф свободного от денежного обращения коммунистического общества. Сложившаяся финансовая система была полностью разрушена, затем воплощение немонетарного идеала было отложено до «окончательной победы коммунизма», а финансовую систему государства пришлось создавать заново и на новых основаниях. В итоге в советский период место денег в обществе было ограничено: доступ ко многим благам обеспечивался за счет аскриптивных статусов, принадлежности к коллективам и организациям, наличия связей, а не денег: «при капитализме все берут златом, а при социализме — блатом». Таким образом, деньги не выполняли функции эмансипации, которую Г. Зиммель обозначил как возможность «существовать отношениям между людьми, лично их не затрагивая» [Simmel, 1978: 303]. Но все же «бесплатные» социальные блага для советских граждан, лишенных статусов и связей, при помощи денег становились доступнее и качественнее. Поэтому в повседневном смеховом дискурсе множество афоризмов «подтверждая, отрицают» смысл известной пословицы «не в деньгах счастье»: «Счастье не в деньгах, а в их количестве»; «Деньги не приносят счастья, но хотя бы позволяют с удовольствием предаваться печали», и т.п.

В антибуржуазной публицистике XIX–XX вв. получила распространение мифологема «денег-зла», отождествляющая их с разложением, распадом, отчуждением подлинных человеческих отношений, а накопленные состояния — с преступлениями. В советский период эта мифологема была включена в коммунистическую идеологию. Однако на уровне повседневности было очевидно, что зло – это не деньги, а безденежье, т.к. оно лишает человека доступа к элементарным благам: «Деньги – зло. Придешь в магазин, прямо зла не хватает!», и вынуждает влачить недостойное, унизительное существование: «Большие деньги портят человека, а маленькие просто уродуют». Это подтверждает наше предположение о том, что советский смеховой дискурс отрицал идеологемы «безденежного общества» и утверждал монетарный универсализм.

В постсоветский период деньги открыли доступ к благам и достижению любых целей, минуя социальные статусы и отношения. Теперь приобрести многие труднодоступные для советского человека блага стало возможно не через закрытые распределители, профсоюзы, принадлежность к организациям, а просто заплатив за них. Соответственно, деньгам очень быстро вернулось их описанное еще Г. Зиммелем [Simmel, 1978: 211, 220, 232] свойство «переворачивать телеологическую цепочку», т.е. подменять собой все значимые цели, доступные с их помощью: «раньше хотелось сыра, водки, колбасы, а теперь только денег, денег, денег…».

Однако весьма быстро стало очевидным, что возможность доступа к благам не тождественна их реальной доступности: «Когда-то у меня не было денег даже на велосипед, а теперь уже денег нет на виллу и яхту». Более того, деньги приобрели свойство, описанное К. Марксом — отчуждать от человека не только возможности, но и желания [Маркс, 2000: 296]. Поскольку деньги стали универсальным средством достижения всех целей, то само естественное свойство человека чего-то хотеть и к чему-то стремиться отчуждается в деньги, необходимые для получения желаемого: «“Куда поедем отдыхать?” — “Судя по деньгам, мы совсем не устали!”».

В период трансформаций 1990-х гг. агрессивное внедрение рыночных институтов в неподготовленное для этого общество породило изменения в восприятии денег. Миф монетарного универсализма из сферы разоблачения советских идеологем, открытия идеологической завесы над подлинными смыслами социального бытия перешел в область общепринятого, серьезного способа ориентации в мире: «деньги не играют роли, они пишут сценарий». И сам тут же превратился в объект отрицания и высмеивания, поскольку стала очевидной ограниченность «всевластия» денег: «Если проблему можно решить за деньги, то это не проблема, а расходы»¹.

Смеховой дискурс свидетельствует о том, что представления россиян о деньгах остаются на уровне их повседневного практического использования и не выходят на уровни нравственного и духовного дискурса. Не удалось выявить контекстов, в которых деньги получали бы культурную, моральную или религиозную оценку. Не встречается и свидетельств об их сакрализации, приписывания им экзистенциальных, смысложизненных функций, подобно американскому варианту мифа монетарного универсализма в формулировках Б. Франклина «пустой мешок прямо стоять не будет» или «человек, достойный кредита» как эталон добродетели [Зарубина, 2007]. Кроме того, не выявлено какой-либо социокультурной специфики представлений россиян о деньгах, отсылок к ценностным образцам, характерным для отечественной культуры.

Восприятие финансовой политики государства в анекдотах и шутках разных лет.

Правила функционирования денег задаются государством и формируют проблему адаптации людей к его финансовой политике, т.е. предпринимаемым им целенаправленным действиям по консолидации и использованию финансовых ресурсов для решения экономических, политических, социальных задач, включающая денежно-кредитную, валютную, налоговую политику. В шутках и анекдотах на эту тему проявляется дифференцирующая функция смехового дискурса — происходит разделение и противопоставление объекта и субъекта насмешки, обозначаются интересы сторон, снижается напряжение, тревога, страх [Дмитриев, 1996]. В советский период основными сюжетами анекдотов были денежные реформы разных лет, обращение иностранной валюты, государственные займы, в период нэпа – налоговая политика [Мельниченко, 2014: 526—536]. В целом можно констатировать, что смеховой дискурс советского периода противопоставлял рядового гражданина, озабоченного выживанием и сохранением своих ресурсов, государству с его конфискационной политикой. Поэтому финансовая политика государства как фактор угрозы снижается и высмеивается: советские анекдоты объясняли причины финансовых проблем природой экономической системы — «курс червонца основан на “Капитале” Маркса». В 1960—1970-х годах, в условиях милитаризированной экономики и военного присутствия СССР в Восточной Европе и других регионах мира, говорили: «В чем разница между долларом и рублем? — Доллар обеспечен золотом, а рубль – танками» [Мельниченко, 2014: 526, 529]. Иностранная валюта представляется советским людям гораздо надежнее, чем рубли. Однако в советский период действовал запрет на обращение валюты и драгоценных металлов и принимались весьма жесткие меры по предотвращению их свободного хождения: «“Сколько можно получить за доллар?” — “От одного месяца до шести лет”».

Особой темой анекдотов были денежные реформы, неизменно вызывавшие потери сбережений простых граждан вследствие явного или латентного конфискационного характера. Наиболее травматичными оказались реформы 1990-х гг., приведшие к обнулению сбережений: «У большинства россиян круглый счет в банке — 0». Тогда невыплаты зарплат и рост цен поставили многих на грань выживания. Демотиваторы, посвященные реформам, обыгрывают высказывание Е.Т. Гайдара: «В стране идут радикальные преобразования, с деньгами сложно, а уход из жизни людей, не способных противостоять этим преобразованиям, — дело естественное»².

В контекстах противостояния индивида и государства интересно отражение в смеховом дискурсе разных периодов восприятия налоговой политики и практик налогообложения. Налоговая политика советского государства изначально была направлена как на экономические цели – консолидацию ресурсов, так и на решение социально-политических задач – подавление имущих классов, что выражалось в конфискационных «чрезвычайных революционных налогах». В период нэпа предполагалось прогрессивное налогообложение состоятельных граждан и предпринимателей, ставки были запутанными, а сумма налога оказывалась результатом произвола финансовых инспекторов, ставших героями многочисленных анекдотов тех лет и олицетворявших жестокую, безличную и безымянную силу [Мельниченко, 2014: 531–532].

В постсоветский период тема налогов снова стала популярна в смеховом дискурсе. Она представлена несколькими сюжетами, раскрывающими проблемы и причины недовольства различных групп населения. Для предпринимателей, а также обладателей земли, квартир и другой недвижимости и т.п. налоги представляются слишком высокими, их честная и полная уплата разорительна и деструктивна для налогоплательщика. Анекдоты перетолковывают известный мотивационный слоган «заплати налоги и спи спокойно»: «Заплати налоги и спи спокойно. Воры уже не придут»; «Последние отчёты сдал, все налоги заплатил, а заснуть не могу — голод не даёт...».

Главное — не сам по себе размер платежей, а их восприятие как несправедливых. Введение прогрессивной шкалы налогообложения и налога на роскошь пока остается на уровне обсуждений, в обществе закрепилось представление о том, что основную тяжесть налогового бремени несут малоимущие: «Налоги подтверждают, что деньги проще всего получить с бедных. А то, что у бедных денег мало, компенсирует то, что бедных много». Именно они оплачивают знаменитую на весь мир демонстративную роскошь российских олигархов: « “Я бы с радостью платил налог на роскошь!” – “Так ты его и платишь, только не за свою роскошь...”». Налоговая политика государства, таким образом, воспринимается как проводимая в интересах небольшой прослойки богатых и сверхбогатых, в то время как для основной массы законопослушных граждан уплата налогов становится бессмысленной тратой и без того скудных ресурсов, которая никак не приведет к улучшению их жизни: «Не люблю платить налоги. Я точно знаю, что эти деньги я потратил бы с гораздо большей пользой для налогоплательщика. И этого налогоплательщика я тоже знаю». Отчуждение от государства, переходящее в нежелание выполнять гражданский долг, обосновывается невыполнением государством обязанностей по отношению к гражданам.

Как видим, смеховой дискурс не только советского, но и постсоветского периода определяет в качестве основной угрозы финансовому благополучию именно политику государства. Как в советский, так и в постсоветский период она формирует опыт недоверия его финансовым инициативам и стимулирует обращение к теневым практикам, которые не рассматриваются как аморальные. Этот вывод близок к результатам анализа анекдотов о теневой экономике, полученным С.Ю. Барсуковой [Барсукова, 2018: 116, 120, 122].

Актуальные финансовые практики россиян в повседневном смеховом дискурсе.

Под финансовыми практиками понимается совокупность действий людей по использованию денег в контекстах формальных и неформальных правил, привычек, традиций, обычаев в повседневной жизни. В основе повседневного финансового поведения лежат не только рациональные расчеты, но и установки, сформированные историческими обстоятельствами и накопленным опытом.

Цель массовых повседневных финансовых практик не в сверхдоходах, а в обретении стабильности: «Счастье не в деньгах, а в отсутствии инфляции». Согласно сюжетам анекдотов, основная установка россиян в отношении денег — их недостаток: «Если деньги мерить кучками, то у меня ямка». Ощущение недостатка денег никак не связано с фактическим размером доходов, их всегда хочется иметь больше. Основная причина недостатка денег, определяемая смеховым дискурсом, — явная недооценка труда: «Жизнь грустная, зато зарплата смешная». По данным ФОМ, в марте 2016 г. 65% респондентов заявили, что размер их зарплаты не соответствует объему и сложности выполняемой работы³. Соответственно, зарплата еще может служить источником средств для выживания, но никогда — для процветания и, тем более, обогащения: «Вы никогда не заработаете деньги, если вы все еще думаете, что их зарабатывают».

Предпринимательский доход стал темой цикла анекдотов 1990-х гг. о бизнесе и «новых русских» [Зарубина, 2006]. Тогда он трактовался в анекдотах как результат преступных махинаций, а не инициативы, изобретательности, профессионализма: « “На какие деньги мы пьем?” — “Мост через реку видишь?” — “Нет!” —“ Вот на эти и пьем!”». По мере адаптации к новым социальным группам, институтам, видам деятельности, анекдоты о «новых русских», как и само это понятие, практически исчезли из повседневной смеховой культуры. В современном смеховом дискурсе предпринимательский доход как значимый источник денег практически отсутствует, скорее, наоборот, их темой являются проблемы бизнеса: « “Вы пришли на рынок всего шесть месяцев назад, и у вас уже миллион. Как вы этого добились?”— “Я начал с двух миллионов…”» В отличие от анекдотов 1990-х гг., теперь акцентируется не преступный характер предпринимательского дохода, а напротив, коррупционная составляющая среды, в которой приходится работать бизнесмену: «Пять лет трудился мелким предпринимателем. На мне неплохо заработали пожарники, санэпидемстанция, менты, районные чиновники и чиновники из мэрии, налоговики и таможенники. Один я почему-то ничего не заработал». Следует отметить, что теперь предпринимателю противостоит не абстрактное государство и чиновники, действующие в его интересах, подобно «фининспектору» советских анекдотов, а мелкие коррупционеры, преследующие корыстные цели, от которых государство не защищает своих граждан.

Восполнение нехватки денег происходит за счет как интенсификации труда, на что далеко не все готовы [Козырева, 2012: 62–63], так и заемно-долговой активности. В советский период преобладали неинституциональные заимствования, т.е. одалживание денег у друзей, родственников, знакомых. С развитием банковского сектора в 1990—2000-х гг. получило распространение институциональное кредитование. Принципиальное различие между ними в том, что внеинституциональные заемно-долговые отношения всегда персонифицированы, носят личный характер и регулируются этическими принципами ответственности, а институциональные займы (если не рассматривать коррупционную составляющую) основаны на формальных отношениях, регулируемых правом, и требуют хотя бы минимальной финансово-юридической компетентности заемщика [Гагарина, 2018].

В советский период долги были одной из распространенных тем анекдотов, которые подчеркивали моральные проблемы, связанные с дискомфортом для обеих сторон, поскольку должник испытывает чувство вины, а кредитор — недоверия и страха потери: «Жена спрашивает мужа: “Ты почему не спишь?” — “Соседу денег должен, а отдать не могу”. Жена стучит в стену: “Мы тебе не можем вернуть долг!” Говорит мужу: “Спи, теперь он пускай мучается!”»⁴

Еще в 1990-х – начале 2000-х годов исследователи считали, что высокий уровень развития межличностных отношений и возможности неинституциональных заимствований является одним из факторов, препятствующих развитию системы кредитования [Стребков, 2004: 53–54]. Теперь по уровню распространения институционального кредитования россияне несколько отстают от стран с исторически развитыми финансовыми рынками и сформировавшимися стереотипами общества массового потребления. Однако в последние годы институциональные заимствования превысили объем привычных неинституциональных долгов⁵. Этому способствует и постепенное ослабление межличностных связей: «Нет ТАКОГО друга, которому можно было бы одолжить тысячу долларов».

В настоящее время рынки кредитов, в первую очередь потребительских и ипотечных, быстро растут. В 2018 г. аналитики отметили преобладание заемно-долговых стратегий над сберегательными на фоне падения доходов населения [Хромов, 2018], т.е. недостаток средств активно восполняется кредитами, по которым, однако, придется платить. Проблемы институциональных долгов находят отражение и в повседневном смеховом дискурсе. Но если в случае неинституциональных долгов главной проблемой является межличностное доверие, то для институциональных заимствований это условия сделки, а именно высокие проценты по кредитам. По данным аналитиков, каждый пятый россиянин, имеющий кредиты, тратит на их погашение более 30% семейных доходов (см. сноску 5). Получается, что взятый для компенсации недостатка средств заем становится причиной не только снижения потребительских возможностей, но и возникновения обязательств, которые не всегда реально выполнить: «У меня были проблемы, и я взял кредит. Оказалось, что раньше у меня не было проблем...».

Исследователи видят в качестве одной из причин проблем с возвратом кредитов низкую финансовую грамотность населения (см. сноску 5); смеховой дискурс, однако, акцентирует желание банков ввести в заблуждение должника: «Российские ученые с помощью электронного микроскопа прочитали условия кредитного договора»; «Есть только два вида кредитных мошенников: те, которые не отдают кредиты, и те, которые их дают». Поэтому в смеховом дискурсе уклонение от возврата кредита приветствуется как проявление смекалки: «Не бойся брать кредит. Если знаешь, как его не вернуть», хотя, по данным ФОМ, в сентябре 2018 г. лишь 14% респондентов считают невозврат кредита простительным⁶. Характерно, что невозврат частного долга, связанный с нарушением этики неформальных, личных отношений, нигде не рекомендуется смеховым дискурсом в качестве приемлемой стратегии поведения.

Наиболее укорененные в России финансовые стратегии — сбережение и потребление. Однако распространение сбережения в настоящее время падает, что объясняется недостаточностью средств, которые можно было бы отложить при существующих доходах: «“У вас есть возможность откладывать деньги?” —“Возможность есть, денег нет”». В 2018 г. 62% россиян вообще не имели сбережений, а их доля составила всего 5,6% доходов, что является минимумом за последние десять лет⁷. Самыми распространенными формами сбережений остаются банковские депозиты и домашние наличные деньги. В социальных сетях много демотиваторов и мемов, обыгрывающих омоформию «деньги в банке» — в Сбербанке, либо, в зависимости от размеров сбережений, в трехлитровой или в майонезной банке, в зависимости от валюты — в металлической или деревянной банке⁸.

Самой популярной финансовой стратегией россиян является потребление, по данным экспертов РАНХиГС, на него уходит 77% доходов⁹. Объяснением этого факта в смеховом дискурсе является недостаточность средств для других стратегий: «“Вы деньги держите в рублях или в валюте?” — “В еде: получил зарплату, купил еды, и всё!”». Но даже при наличии денег многие предпочитают их не откладывать, а тратить, чтобы защитить таким образом от инфляции и непредсказуемости экономической ситуации: «Если бы у меня были деньги, то их бы не было». Десять лет назад сторонники трат и сбережений в кризисных условиях составляли 36,3 и 32,6% респондентов соответственно [Козырева, 2012: 56–57], сейчас сокращение доходов приводит к росту трат относительно возможности откладывать.

Ориентация на потребление обосновывается представлением о подвижности, динамизме денег: «Деньги — самое текучее твердое вещество». Однако эта подвижность интерпретируется через мифологические, фольклорные образы потока воды, который не должен «застаиваться» в кубышке или на банковском депозите: «Деньги надо тратить! Если их не тратить, они решат, что не нужны, обидятся и уйдут». Инвестирование как финансовая стратегия пока мало распространено, хотя, как видно из смехового дискурса, представление о способности денег к умножению, о том, что «деньги должны работать», вовсе не чуждо современным россиянам. Однако можно отметить, что оно распространено среди пользователей Интернета, поскольку обыгрывается именно в демотиваторах и мемах-рисунках, изображающих монеты и купюры, занятые физическим трудом¹⁰, а не в устном дискурсе — анекдотах. Представляется, что остающиеся от потребления денежные средства большинства россиян недостаточны, чтобы «работать» в серьезных инвестиционных проектах: «деньги должны работать, но мои почему-то ленятся».

Но не только это препятствует распространению инвестиционных стратегий среди россиян. Большую роль сыграли неосведомленность о работе и недоступность финансовых инструментов [Козырева, 2012: 66], а также негативный опыт, в том числе финансовых пирамид, бурно строившихся и рушившихся в 1990-е гг. при явном попустительстве государства, которое и само в то время не брезговало подобными методами: «Разыскивается Мавроди для проведения консультаций с Черномырдиным относительно реструктуризации рынка ГКО».

Наиболее известным символом желания недавних выходцев из советской системы обогатиться на простом «размножении» денег стала созданная С. Мавроди в 1994 г. финансовая пирамида МММ. Ее рост и быстрое закономерное крушение, повлекшее банкротство, по разным данным, от двух до десяти миллионов вкладчиков, было одним из самых серьезных уроков «инвестиционной грамотности» для любителей финансовых игр: «Мавроди и его апологеты имеют неоценимое значение для эволюции прямоходящих приматов». В смеховом дискурсе финансовых пирамид к их вкладчикам нет сочувствия. Они воспринимаются скорее как неудачливые игроки — соучастники хитрых и корыстных бизнесменов, нежели как жертвы обмана: «Ничто так не обогащает умного человека, как глупые люди!» Этот вывод согласуется с результатами, полученными группой социологов в 1990-х гг. [Радаев, 2002].

Следует отметить, что в попытке возрождения МММ в 2011 г. увидели тревожные знаки возможного возврата к практикам «лихих девяностых» («Девяностые не ушли, они затаились»), квинтэссенцией которых было не только шальное обогащение немногих, но и изъятие сбережений и доходов большинства граждан: «После оглушительного успеха в России второго МММ правительство решило, что страна готова и ко второй приватизации». Некоторые терминологические ассоциации, подмеченные в смеховом дискурсе, призывают россиян к бдительности: «Мавроди тоже называл МММ “инновационным проектом”». Можно предположить, что опыт финансовых пирамид сформировал у россиян негативное отношение к стратегиям, основанным на доверии к другим участникам финансовых рынков или к государству.

Основные выводы.

Анализ повседневного смехового дискурса денег и финансов свидетельствует о том, что россияне, как в советский период, так и сегодня, относятся к ним прагматично и активно. В современной России получил распространение и признание буржуазный миф монетарного универсализма, но подтвердилось предположение о том, что в общественном сознании присутствует представление о существовании некого измерения бытия, на уровне которого деньги бессильны и бессмысленны. При этом россияне с удовольствием расстались с характерным для советской идеологии принижением роли денег во имя идеалов. Возможно, поэтому в смеховом дискурсе отсутствуют контексты соотнесения денег с культурными, моральными, духовными и т.п. ценностями, т.е. их восприятие полностью остается в рамках повседневной практичности. Массовые финансовые практики как в советский период, так и теперь ориентированы не на обогащение, а на поддержание достойного существования. Они формируются в условиях недостаточности средств и недоверия к финансовым институтам и политике, ставшего результатом опыта нескольких поколений и формирующего толерантность к оппортунистическим и теневым практикам.