Многие российские социологи отмечают сегодня тенденции роста различных неравенств [Тихонова, 2017; 2019], социально-экономической стагнации [Петухов, 2018], разрывы уровней модернизации российских регионов [Лапин, 2015; 2016]. Эти тенденции порождают запрос на перемены, который, однако, отчетливо не артикулирован и не сформулирован в виде программы [Петухов, 2018]. Такая ситуация в условиях технологических и социальных сдвигов порождает социальное напряжение в обществе, чреватое протестами [Латов, 2017]. Напрашивается сопоставление с ситуацией начала XX в. Тогда конфликты, также порожденные технологическими и социальными сдвигами, привели к политическим потрясениям и революции. При бесспорных значительных различиях между социально-политическими процессами в России начала XX в. и начала XXI в. существуют и параллели между ними, которые нуждаются в исследовании и объяснении. Речь не об аналогии, а о сравнительном анализе, выявлении, с одной стороны, причин параллелей между двумя историческими ситуациями и, с другой, различий между ними. Такой анализ важен не только с теоретической точки зрения, но и для практического определения рисков и угроз для российского общества и государства первой половины XXI в. Меры противодействия этим угрозам и рискам невозможно выработать и реализовать без понимания социальных изменений и осмысления уроков истории.

В статье используется метод социологического исследования, в частности – исторической социологии [Штайнметц, 2018] – метод сравнения (компаратива), примененного с целью проанализировать социально-политические процессы в российском обществе в начале XX в. и в начале XXI в. и определить факторы возникновения гибельных социальных проблем и рисков России. Данный метод, учитывающий нелинейность социальной динамики, наличие в ней разного рода кризисов [там же] и переходных периодов, в определенной мере делает возможным «преодоление пропасти между методологической “статикой” и предметной динамикой в рамках получающих все большее распространение эволюционных подходов» [Петухов, 2018: 41].

Мы не обсуждаем вопросы, которые обычно находятся в центре дискуссий о революции 1917 г.: почему Февраль 1917 г. привел к Октябрю, в какой мере Октябрьская революция была социалистической, насколько она была оправдана, был ли реализован и в каких формах социалистический проект переустройства общества. Рассматриваются вопросы: какие объективные и субъективные факторы способствовали кризису российской государственности и радикализму революции 1917 г., насколько неизбежно было крушение общества и государства Российской империи, что послужило основными причинами этого крушения, в чем провалы внутренней и внешней политики России начала XX в., каково было поведение российской элиты накануне 1917 г. и почему российский правящий класс оказался беспомощен перед лицом вызовов и угроз.

В отношении процессов и явлений начала XXI в. исследуются угрозы и риски для российского общества в эпоху трансформации мирового порядка, перехода к новым технологическому и социальному укладам, быстрого изменения институтов и форм взаимодействия между обществом и государством. Внимание уделено потенциальным возможностям российского общества и государства отвечать на возникающие вызовы.

Качественное сравнение социальных процессов в России в начале XX в. и в начале XXI в. проводится главным образом по параметрам и направлениям: 1) отношения между властью и основной массой населения, доверие власти; 2) характер правящей элиты, степень ее замкнутости/открытости; 3) политика правящей элиты, ее просчеты/достижения; 4) основные расколы и линии размежевания в российском обществе.

Проблемы и противоречия развития России в начале XX в.

Проблемы и противоречия развития России в начале XX в., когда российское общество и государство переживали перелом, связанный с изменением внутренних и внешних условий, с индустриализацией, крупными технологическими сдвигами, с переходом от сословного к классовому обществу, с обострением международных конфликтов и подготовкой Первой мировой войны [Пантин, 2015: 30–45; Лапкин, 2017; Октябрьская революция…, 2018: 166–195]. Политическая элита, преимущественно дворянство, оказалась не готовой к решению проблем страны. Власть в России часто не замечала проблем и вызовов, рассматривая усиление протестных настроений как временные, не требующие коренного изменения политики. Между тем ситуация в стране накалялась: события 9 января 1905 г., революция 1905–1907 гг., раскол в правящей элите в ходе Первой мировой войны и т. д.

Правящий класс с опозданием и неэффективно реагировал на социальные бедствия и катаклизмы. Так, после «великого голода» 1891–1892 гг. в конце 1890-х гг. (т.е. спустя почти 10 лет) проблема «оскудения Центра» была признана, став объектом работы ряда Особых совещаний. Только после начала революции 1905 г. были отменены выкупные платежи, и в 1906 г. крестьянам – около 80% населения России – были предоставлены равные с другими сословиями права, отменены телесные наказания крестьян по приговорам волостных судов. Эти меры сильно запоздали.

Среди ключевых проблем и противоречий, стоявших перед Россией в начале XX в., следующие:

1) недостаточная чувствительность правящей элиты к проблемам и нуждам большинства населения, к тяжелому положению части крестьянства и рабочих, непонимание корней такого положения, отчуждение элиты от большинства общества и потеря каналов коммуникации с ним; 

2) недооценка рисков и угроз, связанных с имущественным и социальным расслоением российского общества, его политической поляризацией, с отставанием России от динамично развивавшихся стран;

3) недальновидная внутренняя и внешняя политика, доминирование в правящей элите узких корыстных интересов, превращение части правящего класса (помещиков и высшей бюрократии) в паразитический слой, получавший доходы либо от сдачи земли в аренду крестьянам и в залог банкам, либо от взяток, усиление деградации и разложения правящего класса;

4) слабость, непоследовательность действий высшей власти, запоздалые и неэффективные экономические и политические реформы, принятие решений в узкогрупповых, а не в общенациональных интересах;  

5) недоверие общества к власти, ориентация значительной части элиты и интеллигенции на Запад, непонимание интересов большинства населения, попытки копировать западноевропейские нормы и институты без учета российской специфики;

6) отсутствие идеологии, способной мобилизовать население на реализацию масштабных проектов развития, идейно-политический раскол образованного общества на западников/славянофилов (почвенников), на либералов/консерваторов, социалистов/монархистов;  

7) неспособность государства планировать экономические и социальные процессы, монополизм и отсутствие конкуренции, технологическая отсталость сельского хозяйства; использование государственной казны для обогащения частных лиц, коррупция;

8) зависимость государства и правящего класса от иностранного капитала, долги России державам, несамостоятельность внешней политики.

Свидетель и аналитик революции 1917 г., выдающийся социолог П.А. Сорокин среди основных ее причин выделял: (1) подавление у большинства населения базовых инстинктов (голод, подавление импульса собственности и инстинкта самосохранения), (2), дезорганизацию власти и социального контроля, (3) сословные ограничения [Сорокин, 1992: 272–292]. Приведенные в начале нашей статьи проблемы перекликаются с выделенными Сорокиным причинами русской революции, тесно связаны с ними. Сорокин, в частности, отмечал, что накануне революции у 95% населения подавлялись базовые инстинкты; указывал на вырождение правящих классов как на один из ключевых факторов всех революций, включая Россию [Сорокин, 1992: 291].

Проблемы и противоречия, резко усугубившиеся в ходе Первой мировой войны, в которую Россия была втянута правящей элитой и западными державами, сыграли роковую роль в распаде общества и государства накануне и после февраля 1917 г. Драма и трагедия российского правящего класса состояли в том, что его представители в массе не понимали социальных, экономических и политических сдвигов [Айвазов, Беликов, 2017; Лапкин, 2017], не видели процессов, которые в итоге привели к революции 1917 г., а причиной всех бед считали «смутьянов», революционеров, большевиков, эсеров и их пропаганду. Более того, самих революционеров они, как правило, недооценивали, считая чужеродным для России, чуть ли не случайным явлением. Позднее это показала Гражданская война в России 1918-1920 гг., в ходе которой белые недооценили поддержку большевиков основной массой крестьянства, не выработали внятной альтернативы большевистскому проекту, не захотели провести аграрную реформу в интересах крестьянства, не сумели преодолеть внутренние противоречия и разногласия.

Важной причиной оторванности российского правящего класса и российской элиты от большинства общества и процессов в стране стало отсутствие эффективной политической системы. Несмотря на наличие политических партий, которые после 1906 г. вошли в Государственную Думу, эти партии слабо влияли на государственную политику, предоставляя ее выработку и осуществление бюрократии и придворному окружению императора Николая II и императрицы Александры Федоровны. Российские политические партии (за исключением большевиков) не смогли выдвинуть лидеров, пользующихся поддержкой значительной части населения. Крупные государственные деятели из рядов бюрократии (С.Ю. Витте и П.А. Столыпин) были устранены придворной камарильей; за этими деятелями не стояли политические силы и их можно было убрать, лишив милости самодержца. Ни император, ни его двор, ни значительная часть правящего класса до самого последнего момента не интересовались реальными нуждами большинства населения России: политическая система не требовала этого.

Вопрос, почему правящая элита в России начала XX в. оказалась слепой, нечувствительной к проблемам общества, нуждается в более подробном объяснении. Как представляется, одной из основных причин этой слепоты и нечувствительности явилась неготовность правящей элиты и правящего класса к переменам в экономике, политике, социальной сфере, в военном деле, идеологии и социальной психологии. Российская элита в переломный период начала XX в., когда менялся мировой порядок, жила представлениями XIX в., традициями сословного общества и самодержавной монархии, такими же взглядами на социальную структуру, ценности и менталитет российского общества. Правящая элита, представители царской семьи и приближенные к ней по-прежнему думали о русском народе как о патриархальном, преданном самодержавию и православию. Между тем социальные и экономические изменения, расслоение города и деревни размыли патриархальность, религиозность и преданность самодержавию. Иными словами, сознание элиты и значительной части интеллигенции не поспевало за социальными изменениями в российском обществе на рубеже XIX и XX вв. [Пантин, 2015].

Наиболее прозорливые представители российского правящего класса, С.Ю. Витте и П.А. Столыпин понимали серьезность сдвигов в российском обществе, но их попытки изменить социально-экономический и политический курс натыкались недоверие и косность большинства придворных императора Николая II. Запоздалые социальные и политические реформы Витте и Столыпина не были доведены до конца: Витте отправили в отставку в 1906 г., Столыпина убил агент охранки в 1911 г.

Среди причин неготовности российской элиты к своевременному ответу на вызовы следует отметить незнание и непонимание не только российского общества (особенно крестьян и рабочих), но и реалий Запада. Русские помещики любили ездить в Париж, но часто как прожигатели жизни, тратящие деньги «туристы». Отсюда идеализация западных обществ, наделение западных порядков и институтов достоинствами и высокомерно-пренебрежительное отношение к России, ориентация на Францию и Великобританию («галломания» и «англомания» русского дворянства), роковые во время Первой мировой войны.

Среди причин низкой чувствительности российской элиты к возникавшим вызовам и угрозам были ее замкнутость и полукастовый сословный характер. П.А. Сорокин отмечал, что «вырождающийся правящий класс упорно отказывал в соучастии талантливым “самородкам”, “самоучкам” из других слоев, не желая урезывать себя в правах и готовый отвергнуть любых талантливых “пришельцев”, таких, к примеру, как Витте» [Сорокин, 1992: 292]. В ходе Первой мировой войны сословный характер элиты проявился в том, что офицеры-дворяне не принимали «за своих» офицеров и унтер-офицеров из других сословий; результат – пропасть между офицерством и солдатской массой, потеря боеспособности русской армии, а затем к отказ солдат подчиняться офицерам, взаимная ненависть, ставшая одной из причин революции и Гражданской войны.

Российская политическая элита предполагала компенсировать технологическую отсталость России и ее неготовность к войне «помощью» Франции и Великобритании. Эти расчеты строились на неверной основе: Великобритания и Франция стремились использовать Россию в войне как «пушечное мясо» и не желали усиления России. Неготовность России к войне обернулась тем, что костяк армии был уничтожен в ходе неудачных наступлений и отступлений, причем правящая элита шла на эти неоправданные жертвы не видя, что совершает самоубийство. Вместо кадровых и преданных самодержавию солдат и офицеров, большая часть которых из-за технической отсталости (нехватка артиллерии и пулеметов) и общей неготовности к войне погибла в 1914–1915 гг., пришли массы солдат, матросов и унтер-офицеров – вчерашних крестьян и рабочих. Они не хотели воевать за самодержавие или Временное правительство, хотели делить землю, отнимать ее у помещиков, а у капиталистов – фабрики и заводы [Айвазов, Беликов, 2017]. Вооруженные крестьяне и рабочие в шинелях и бушлатах совершили революцию, а большевики в Октябре 1917 г. воспользовались поражением правящей элиты и оформили революционный протест в виде социалистической идеологии и антикапиталистического проекта развития России. 

Ситуация начала XXI в.

В 2010-х – 2020-х гг. в развитых и динамично развивающихся странах наблюдаются радикальные социальные, экономические и политические сдвиги [Acharya, 2014; Gordon, 2016]. Они связаны с переходом к новому (шестому) технологическому и социальному укладу, с геополитическими изменениями, с перемещением центра тяжести мирового развития с Запада на Восток [Frank, 1998; Arrighi, 2007; Akaev, Pantin, 2014].  

Технологический уклад – совокупность взаимосвязанных технологий, которые в конкретный период обеспечивают наиболее динамичное и эффективное экономическое развитие [Глазьев, 1993: 61]. Его смена оказывает многостороннее воздействие на жизнь общества, способствуя формированию нового социального уклада и политическим изменениям. Для шестого технологического уклада ведущими являются усовершенствованные информационно-коммуникационные технологии, нанотехнологии, робототехника, биотехнологии, новая медицина и новые материалы, новые источники энергии, когнитивные технологии, продуктивная переработка отходов и др. [Akaev, Pantin, 2014; Глазьев, 2018: 56].

Социальный уклад можно определить как совокупность социальных институтов, социальных технологий, форм управления и взаимодействия социальных субъектов, которые обеспечивают основы динамичного развития общества, включая изменения в социальной структуре. Переход к шестому технологическому укладу влечет за собой переход к новому социальному с новыми институтами, сетевой организацией, социальной дифференциацией и политической поляризацией. Заметно изменятся структура и характер занятости, формы социальной мобильности, «социальные лифты». Как показывает анализ предшествующих переходов, ведущую роль в этом играет государство, которое определяет цели и приоритеты, разрабатывает и проводит политику развития.

Вместе с тем в период перехода к новым технологическому и социальному укладам (с 2010-х) прежние социальные институты переживают кризис [Фергюсон, 2016], новые институты еще не сформировались. С этим важным обстоятельством связаны возросшая за последние годы социальная и политическая нестабильность в мире, углубление размежеваний и конфликтов на ценностной основе в российском, в западных и других обществах. Для адаптации к происходящим переменам необходимо соединение традиций, ценностей, норм, формирующих культурные и исторические особенности данного общества, с социальными инновациями, которые не разрушали бы, а модифицировали традиции и ценности в соответствии с новыми условиями. Такое соединение обеспечивает успешное и динамичное развитие Китая, Южной Кореи, Сингапура, Индии и ряда других стран.

В современном российском обществе пока нет сбалансированного и осознанного соединения ориентации на социальную стабильность (подразумевающую модификацию традиционных ценностей и норм) и ориентации на перемены. Российское общество на протяжении последних лет расколото в этом отношении почти пополам. По результатам мониторингового исследования ФНИСЦ РАН, в 2018 г. 56% россиян считали, что «страна нуждается в переменах, существенных политических и экономических реформах», а 44% полагали, что «страна нуждается в стабильности» [Петухов, 2018: 42]. Запрос на перемены сильнее в таких социальных группах и слоях, как молодежь, средние слои мегаполисов и крупных городов [там же: 49].

Возникает вопрос, в каком направлении должны происходить перемены? Решение этой проблемы осложняется тем, что страны ЕС и США, на которые привыкла ориентироваться часть российской элиты и средних слоев, переживают не лучшие времена: происходят разрушение традиций и традиционных ценностей, деградация семьи, распространение наркотиков, насаждается раннее сексуальное воспитание детей и изменение пола, легализуются однополые браки. Эти тенденции сочетаются с масштабной инокультурной миграцией в страны Запада из «неблагополучных» стран Азии, Африки и Латинской Америки, в которых проживает значительная часть населения Земли, с долговым кризисом, появлением «новых бедных», с расколом западного общества и западных элит [Тодд, 2004; Турчин, 2010].

В такой ситуации попытки следования за странами Запада могут обернуться для России, как в начале XX в., большими провалами. Так, «шоковая терапия» 1990-х гг., разрушение семьи и заимствованная частью российской молодежи мода «свободы от детей» (childfree) уже оборачиваются демографической ямой. Выработка пути, учитывающего сложную историю, культуру, полиэтничность, ведущую роль государства в социальных преобразованиях и другие особенности, представляет для современного российского общества сложную проблему в ситуации быстро меняющегося мирового порядка.

Тем не менее в начале XXI в. ситуация в России и в мире существенно иная, чем в начале XX в. Помимо западного опыта существует опыт успешного экономического и социального развития Китая, Индии, Южной Кореи, Турции и ряда других стран [Гринин, Коротаев, 2016]. Этот опыт может быть отчасти использован Россией, но главным условием успешной политики развития остается учет российских условий, истории, культуры, социального и географического многообразия, эволюция (а не слом) традиционных норм и ценностей в сочетании с социальными инновациями. Современная российская элита, несмотря на ее серьезные дефекты, не столь замкнута, как в начале XX в., не имеет сословного характера, что отчасти позволяет ей учитывать меняющиеся условия и проводить более гибкую социальную политику. Россия была и остается «миром миров» (М.Я. Гефтер), в ней сосуществуют регионы с различным уровнем развития, с различными культурными предпочтениями, традициями, ценностями, религиозными убеждениями. Наличие иногда огромных различий между уровнем модернизации регионов России показано в работах Н.И. Лапина [Лапин, 2015; 2016]. Согласно Лапину, в сегодняшней России есть макрорегионы, относящиеся к высокому, среднему и низкому модернизационному кластеру: к первому кластеру относятся Северо-Западный и Центральный федеральные округа, ко второму – Приволжский, Сибирский и Дальневосточный федеральные округа, к третьему – Южный и Северо-Кавказский федеральные округа [там же]. В технологическом и социальном плане в России присутствуют регионы, в которых едва развиты второй (основанный на каменном угле и простейших машинах), третий (основанный на двигателе внутреннего сгорания и нефти), четвертый (основанный на нефтехимии, авиастроении, ядерной энергии) технологические уклады. Есть мегаполисы с претензиями на встраивание в «глобальные» сети с пятым технологическим и социальным укладом, основанным на информационных технологиях. Существует высокотехнологичный оборонно-промышленный комплекс, который производит современную конкурентоспособную на мировых рынках продукцию. В этих условиях политика развития России на федеральном и региональном уровнях должна учитывать разнообразие социальных и экономических условий, культур и субкультур, технологических и социальных укладов.

Существование значимых социоэкономических и социокультурных различий между территориями создает условия для активизации национал-сепаратистских групп [Лапин, 2015: 64]. В то же время имеются возможности использовать преимущества разнообразия и разноуровневости: в критических условиях Россия благодаря этому многообразию может обеспечить себя необходимым (пусть с издержками), способна ориентироваться на Запад и на Восток, использовать традиционные ценности и нормы (в том числе советские) для мобилизации населения и для ограничения аппетитов элиты.

Вопрос об аппетитах элиты и связанных с ней групп, присваивающих значительную часть доходов [Тихонова, 2017], по-видимому, для российского общества и государства один из наиболее важных. От его решения зависят перспективы выживания и развития России. Внутренняя и международная ситуация (включая информационно-психологические войны и санкции в отношении России) объективно усиливает необходимость изменения экономического и социального курса, что сопряжено со сдвигами в российской элите. Изменению курса способствует и устойчиво невысокий уровень доверия российских граждан институтам власти (за исключением президента РФ) [Дробижева, 2018: 112]. Подвижки внутри элиты начались, в ближайшие годы они будут усиливаться. Ключевой вопрос в том, насколько адекватными меняющейся ситуации будут эти изменения и не запоздают ли они?

В настоящее время можно выявить три практически не соприкасающиеся линии (тенденции) социально-политической активности в России, представленные разными социальными субъектами с разными ценностными и культурно-цивилизационными предпочтениями. Первая – линия государственно-бюрократического аппарата, который имеет свои представления о развитии России и пытается бюрократическим путем сверху подверстать под себя проекты развития российского общества и государства. Государственно-бюрократический аппарат тесно связан с крупным бизнесом и не жалеет средств на реализацию проектов независимо от их реальных результатов. Некоторые проекты, инициируемые и осуществляемые сверху, дают реальную отдачу, хотя затраты на них нередко весьма велики: к их числу можно отнести строительство Крымского моста и ряд других инфраструктурных проектов, объектов для чемпионата мира по футболу в 2018 г., эффективные проекты создания новых видов вооружений. В то же время реформы образования, науки и здравоохранения, осуществленные в бюрократическом духе, некритически копирующие опыт западных стран, разрушительны и опасны, препятствуя развитию российского общества и государства.  

Вторая линия социально-политической активности – радикальная либерально-западническая линия, как и в начале XX в., несамостоятельная и преимущественно антигосударственническая. Эта линия, поддерживамая частью интеллигенции, копирует модель «образцовой» западноевропейской или североамериканской страны, не считаясь с историей, культурой и особенностями России. Радикальные либералы-западники любят выдавать свои взгляды за взгляды «передового», «прогрессивного» и «просвещенного» российского общества. В действительности, в этих позициях прогрессивного мало, они копируют опыт западных стран, их институты, ценности и тенденции развития (в современных условиях нередко и тенденции деградации).

Как отмечал Н.А. Бердяев, «Ни один народ не доходил до такого самоотрицания, как мы, русские… Отрицание России и низкопоклонство перед Европой – явление русское, восточное, азиатское явление. Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души. Можно даже высказать такой парадокс: славянофилы, взгляды которых, кстати сказать, я в большей части не разделяю, были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети… Для русского западника-азиата Запад – обетованная земля, манящий образ совершенной жизни… Западный человек не идолопоклонствует перед своими культурными ценностями – он их творит. И нам следует творить культурные ценности из глубины» [Бердяев, 2000: 274–275]. Вместо творческой работы по выработке пути развития, учитывающего историю, культуру, местный опыт, геополитическое положение России (между Западом и Востоком, Европой и Азией), происходящее в мире перемещение центра тяжести экономического и социально-политического развития с Запада на Восток, радикальные либералы-западники ограничиваются копированием опыта, который в условиях России часто не работает и ведет к потере ею суверенитета. Наиболее радикальных из них не останавливает ни трагический опыт Украины и ряда других постсоветских стран, ни провалы либеральных реформ в России.

Третья линия социально-политической деятельности в России представлена местными активистами и сообществами, которые пытаются сохранить традиции своих городов и поселков, защитить интересы местных жителей от социально и экологически разрушительных проектов, осуществляемых крупным бизнесом при содействии местной или центральной администрации. Нельзя сказать, что местным активистам и сообществам удается успешно реализовывать свои планы и противостоять натиску крупного бизнеса и мафиозно-криминальных структур. Однако местные активисты, волонтеры и сообщества представляют собой силы российского общества, которые по-настоящему озабочены развитием своих мест, регионов и всей России. В ряде случаев для достижения своих целей эти силы вынуждены взаимодействовать либо с местными властями, либо с либерально-западническими организациями, пытающимися использовать возмущение и протестные действия граждан в своих интересах. Но и то, и другое взаимодействие временно и ситуативно, так как интересы сторон различаются. Уязвимое место гражданских активистов и сообществ – слабая ресурсная (прежде всего финансовая) обеспеченность и слабая организация, ведущая к «рассыпанию» возникающих сетевых структур после достижения первоначальных или промежуточных целей. Тем не менее в последние годы исследователи отмечают рост горизонтальной самоорганизации граждан, активизацию экологических и других движений на местном и общефедеральном уровнях [Петухов, 2018: 50].

Итак, в современном российском обществе налицо по крайней мере три основные линии социальной и политической активности, представленные различными социальными субъектами с разными ценностными ориентациями. Эти три линии почти не соприкасаются или соприкасаются мало, что создает угрозу раскола российского общества и может привести к столкновению разных социальных сил, к социально-политической дестабилизации. В такой сложной ситуации и российским гражданам, и федеральной и местным властям важно проявлять ответственность, выдержку, осмотрительность, активно бороться за реализацию различных (пусть скромных) проектов развития на местном, региональном и федеральном уровнях. В противном случае проиграют все – и граждане, и общественные организации, и политические партии, и власти.

Заключение.

В первые десятилетия XXI в. реальны возрастающие угрозы и риски для развития российского общества и государства, отчасти сопоставимые с угрозами и рисками, характерными для России начала XX в. К их числу относится очень большой, растущий отрыв по доходам «верхушки» общества от остальных россиян и относительно высокий уровень бедности Н.Е. Тихоновой [Тихонова, 2017; 2019]. Появились угрозы и риски развития, которых не было в начале XX в.:

1) многоплановая зависимость России в условиях глобализации от экономических, финансовых, политических, социальных процессов в других регионах мира, повышение в связи с этим рисков давления извне, враждебной политики и экономических санкций;

2) гибридная (информационная, психологическая, экономическая, финансовая, кибернетическая) война против России в сочетании с региональными военными конфликтами и попытками организовать внутри России «цветную революцию»;

3) процессы деградации национальной и культурно-цивилизационной идентичности, чувства принадлежности к народу, единства общества, его ценностей, традиций, социальных норм;

4) деградация системы здравоохранения, образования и науки в результате хаотичных, зачастую непродуманных бюрократических «реформ», значительное недофинансирование этих важнейших областей;

5) экологический кризис в России и в мире, уничтожение лесов, загрязнение рек, озер и морей, колебания климата, деградация природной среды под воздействием непродуманной и хищнической деятельности;

6) процессы интеллектуальной и культурной деградации части молодежи из-за распада семьи, отсутствия полноценного образования, манипулирования сознанием в социальных сетях с использованием фейков, дезинформации и др.

Многие из этих угроз и рисков поддаются регулированию и могут быть уменьшены с помощью эффективной политики развития, адекватной современным условиям. Однако если общество и государство в ближайшее время не предпримут шагов по преодолению отрыва значительной части элиты от большинства населения, по уменьшению разрыва в уровне жизни, по борьбе с коррупцией и сращиванием криминально-мафиозных структур с властью, по усилению социальной мобильности молодежи, по увеличению инвестиций в образование, науку, медицину, по сохранению и развитию культурного разнообразия российских регионов, по формированию российской государственно-гражданской идентичности [Дробижева, 2018], Россия может столкнуться с социальными взрывами. В сочетании с внешнеполитическими кризисами это чревато серьезными последствиями.

Особенно большую опасность в современных условиях приобретает манипулирование сознанием и поведением молодежи в сочетании с низким и продолжающим снижаться уровнем ее образования, с отсутствием у части молодых людей жизненных перспектив, потерей ими смыслов и ценностей [Горшков, Шереги, 2010]. От того, удастся ли предложить российской молодежи смыслы и перспективы, соответствующие ее жизненным целям и устремлениям, зависит будущее российского общества и государства. В современных условиях решение этой задачи является крайне сложным, требующим мобилизации интеллектуальных сил и ресурсов. В этой связи первостепенным является изучение успешного опыта работы с различными категориями российской молодежи в регионах и распространение этого опыта на другие российские регионы с учетом их специфики и своеобразия.

В ближайшие годы будет происходить постепенное, но весьма драматичное переформатирование мирового порядка в направлении полицентризма, взаимодействия различных мировых и региональных центров силы. Отсюда возникает вопрос о возможности перехода России к новой стратегии развития внутренних (Центр, Урал, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток) и внешних (страны ЕАЭС) социальных и политических пространств, решения проблем имущественного неравенства и социальных дисбалансов, формирования и укрепления российской гражданской идентичности. От ответа на эти вызовы зависит будущее и России, и других государств.