В России авторы учебных пособий по истории социологии редко уделяют место обсуждению творчества Льва Иосифовича Петражицкого (1867–1931), признавая вместе с тем значение его трудов петербургского периода в становлении российской социологии и упоминая его имя как одного из учителей П.А. Сорокина. Работу по изучению научного наследия Л.И. Петражицкого проводят в основном правоведы и среди них чаще всего специалисты по теории и истории права и государства; по истории учений о праве и государстве (специальность 12.00.01). Они посвящают ему статьи и главы в учебниках по истории правовых учений, издают о нем сборники и монографии, защищают по его работам кандидатские и докторские диссертации. Исключение из отмеченной тенденции составляют глава в учебном пособии А.Н. Медушевского [Медушевский, 1993], его предисловие к переизданию одной из книг Петражицкого [Медушевский, 2010] и первая на страницах «Социологических исследований» статья о нем и о польской школе социологии права [Блюдина, 2004]. Две недавние статьи в СОЦИСе, возобновляющие после 16-летнего разрыва обсуждение его трудов, принадлежат правоведам [Савенков, Горбань, 2019; Тимошина, 2019]. А.Н. Савенков и В.С. Горбань не сомневаются в отнесении Петражицкого к социологам права, Е.В. Тимошина соглашается, что для такого отнесения имеются достаточные основания, но при этом отмечает, что сам Петражицкий считал социологию права избыточной наукой, и потому его правильнее рассматривать как правоведа, готовившего социологический проект, но не осуществившего задуманное им в 1904–1906 гг. написание труда о развитии «эмоциональной социологии» [Тимошина, 2019: 126]. Встречаются попытки отнесения Петражицкого к представителям психологического направления русской социологии [Зинченко, 2016: 80], хотя сам он не позиционировал себя как социолог и разрабатывал психологическую концепцию действия права, оставаясь правоведом. Но все же социологические лейтмотивы (в изучении влияния правовой и этической мотивации на социальное поведение людей и на их взаимоотношения) просматриваются по его трудам. В двух упомянутых выше публикациях правоведов специально не затрагивается тематика понимания Петражициким действия моральной мотивации, как и психологической регуляции правового поведения как части поведения социального. Попытка начала такого рассмотрения предпринимается в данной статье.

Социальный порядок возможен благодаря тому, что люди принимают на себя определенные обязательства в отношении других людей, учреждений (институций), следуют принятым в обществе нормам. С этой точки зрения право представляет собой систему общеобязательных норм и правил, действующих для обеспечения порядка в отношениях между людьми в обществе и выполнения ими взаимных обязательств. Но по какому критерию Петражицкий выделяет особый класс объектов, которые составляют область теории права как научной дисциплины?

Подступая к рассмотрению вопроса об объекте правоведения, Петражицкий обращает внимание на то, что при его выделении нельзя исходить из практики профессионально-юридического словоупотребления, ибо это, на его взгляд, привело бы к ошибкам, подобным тем, какие совершил бы ботаник, стремящийся выделить для изучения особый класс растений, которому соответствует кулинарное наименование «зелень», или зоолог, ставящий задачу определения особого вида животных, называемых «дичью» в охотничьей практике [Петражицкий, 2019: 51–52]. Этот полемический прием Петражицкий применил в целях обоснования своего выделения объекта правоведения, показав, что условием «прогресса науки о праве как объективно-научного изучения, познания и объяснения правовых явлений следует признать освобождение этой науки от служебной зависимости по отношению к профессионально-практической юриспруденции и соответственным точкам зрения» [Петражицкий, 2019: 55]. Ибо, по его мнению, недопустимо смешивать право в юридическом смысле с правом в научном смысле.

В основе подхода Петражицкого к выделению научной области специфических правовых эмоций (проекцией которых являются правоотношения) как объекта изучения правовой науки лежит положение о том, что право, в отличие от объектов материального мира, представляет собой продукт духовной деятельности людей, «психическое явление, явление нашей души» [Петражицкий, 1900: 9]. В качестве метода исследования правовых явлений он наряду с интроспекцией (самоанализ ощущений и актов мыслительной активности человека как деятельности разума, структурирующего сознание), использует психологическую дедукцию. Этот метод, как он его излагает, сводился к тому, чтобы «строить умозаключения на основании подлежащих психологических посылок относительно тех психических – мотивационных и педагогических – последствий, которые должны получиться в результате действия известных начал и институтов права, или относительно тех законодательных средств, которые способны вызвать известные желательные психические – мотивационные и педагогические – эффекты» [Петражицкий, 2019: IX]. Мировоззренческая ориентация Петражицкого при этом была противоположной известному тезису К. Маркса: «Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [Маркс, 1959: 7]. По Петражицкому наоборот: общественное сознание определяет и изменяет общественное бытие. Более того, Петражицкий убежден, что общество неуклонно прогрессирует в нравственном отношении, и что в практическом плане необходимо всячески содействовать улучшению общества путем изменения правосознания населения и характера граждан. Он надеялся, что развивающийся стихийно процесс совершенствования правосознания в обозримом будущем удастся ускорить на основе научной политики права, вырабатываемой с использованием достижений психологии как науки о человеческих чувствах, разуме, воли и эмоциях. Одна из задач такой научной политики заключается «в совершенствовании человеческой психики, в очищении ее от злостных, антисоциальных склонностей, в насаждении и укреплении противоположных склонностей» [Петражицкий, 1905: VII]. Практическую цель научной политики права Л.И. Петражицкий усматривал в ускорении морального развития человека и общества во имя утверждения в социуме высокой этики, что ведет (в идеале) к «достижению совершенного социального характера» [Петражицкий, 2018: VIII] и к господству действенной любви среди людей. Процесс нравственного совершенствования человечества получает завершение в идеальной нравственности, обеспечиваемой всеобъемлющей любовью людей друг к другу. Осуществление этого идеала, верил Петражицкий, упразднит право: «Право существует из-за невоспитанности, дефективности человеческой психики, и его задача состоит в том, чтобы сделать себя лишним и быть упраздненным» ([Петражицкий, 1913: 12–13], цит. по: [Тимошина, 2010: XVI]). Иными словами, право будет существовать до тех пор, пока люди не искоренят свой эгоизм и не реализуют идеал всеобъемлющей любви.

При всем гуманизме этой сверхзадачи очевидна утопичность задуманного им проекта. Реальные люди – не существа с идеальной нравственностью, обладают пороками, а в обычной практике выработки юридических кодексов трудно усмотреть ориентацию на нравственное совершенствование. В практике применения права (в юридическом смысле) зачастую используются жесткие дисциплинарные механизмы принуждения, подчиненные насущным задачам обеспечения в обществе и в стране элементарного правопорядка и нормальной жизнедеятельности, пресечения противоправного поведения, борьбы с коррупцией и преступностью. Петражицкий, конечно, понимал необходимость принуждения в правовой практике: «Впрочем, и в культурных государствах допускается насильственное осуществление права собственными действиями управомоченного или случайных союзников, поскольку дело идет об отражении покушения на нарушение права (vim vi repellere licet) и в некоторых других случаях … в области отношений между детьми, в менее культурных слоях общества и т.д. стремление к насильственной реализации прав проявляется фактически часто в непосредственной форме неупорядоченного «самоуправства»» [Петражицкий, 2016: 104]. Однако он не акцентировал внимание на таких фактах и возражал против сведения принуждения в праве исключительно к физическому принуждению. Сам факт существования управомоченного, носителя субъективного права оказывает, как он считал, на обязанного психически принудительное воздействие, побуждая его исполнять обязанность по отношению к управомоченному. И только когда этот психологический механизм дает сбой и обязанность не исполняется, а следовательно, субъективное право нарушается, возникает необходимость в физическом принуждении к исполнению обязанности или в наказании. Петражицкий выступил в этой связи с резкой критикой другого подхода к выделению предмета теории права, предложенного во второй половине XIX в. Рудольфом фон Иерингом, который считал государство единственным источником права¹, был приверженцем теории правового принуждения и полагал, что без осуществляющих принуждение органов государственной власти право просто не может реализовываться. Петражицкий опровергал его концепцию и обращал внимание на то, что если люди добровольно исполняют требования права, то для применения принуждения повода нет [Петражицкий, 2010: 287]. Петражицкий считал (и не безосновательно), что Иеринг усматривал в праве инструмент соблюдения интересов собственников и кредиторов, их соблюдение провоцирует и поощряет эгоистическую мотивацию. Еще одно основание критики Петражицким теории Иеринга состояло, на мой взгляд, в том, что он рассматривал право не столько как социальное явление, связанное с государством, сколько как психическое (ментальное) явление, существующее в сфере эмоций и индивидуальных переживаний человека и в области межчеловеческих отношений. Понятие правовых норм выводится Петражицким не из законодательной деятельности, а из правовых эмоций людей, которые носят императивно-атрибутивный характер. Именно по этой причине внешнее принуждение со стороны государства не было для него существенным признаком права. Источники установления правовых отношений Петражицкий усматривает в существовании особого рода обязательств, принимаемых людьми. При изучении механизма подчинения индивидов их правовым обязательствам он рассуждает о долге, об эмоциях, о действии убеждений, нередко также о влиянии (и признании) высшего авторитета (Бога, монарха и т.д.), и, как было отмечено, весьма ограниченно рассматривает при этом роль и значение принуждения.

Петражицкий полагал, что необходимость в мерах принуждения уменьшается в ходе совершенствования общества и его правовых норм: «Существо установленной нами тенденции правовой психики состоит не в применении физического принуждения к исполнению правовых обязанностей, а в другом, в сознании потребности и стремлении доставить управомоченному закрепленное за ним с высшим авторитетом права (для чего не только не необходимо принуждение к исполнению, но и вообще исполнение со стороны обязанного)» [Петражицкий, 2016: 104–105]. Как он считал, народная психика и право друг на друга влияют: через постоянное психическое воздействие права народный характер постепенно улучшается и в свой черед улучшает право.

Значительная часть правовых норм выражена в законах и в иных нормативных актах, но такие нормы могут постепенно складываться и помимо официального права в форме правовых обычаев и других источников права. Нравственность формируется в сознании людей как регулирующая их поведение внутренняя обязанность. В отличие от права она не задана двусторонне и в этом подобна честности перед собой и другими. Петражицкий следующим образом определяет это разграничение: «Обязанности первого рода, т. е., по отношению к другим свободные (односторонне связывающие) обязанности, мы будем называть нравственными обязанностями. Обязанности второго рода, т. е., по отношению к другим несвободные (закрепленные активно за другими и образующие, таким образом, двустороннюю связь) обязанности, мы будем называть <em>правовыми </em>(юридическими) <em>обязанностями</em>» [Петражицкий, 2010: 255]. Он поясняет, что «тому, за кем наша обязанность представляется закрепленной, кому принадлежит наш долг, мы приписываем право или притязание в юридическом смысле» [там же]. Соответственно, наше право – это долг или обязанность другого лица по отношению к нам, закрепленные за нами. Такой подход к выделению областей права и морали выглядит убедительно, хотя он необозримо расширяет сферу правоотношений на любые устанавливаемые между индивидами взаимные обязательства. Из этого следует, что в самом широком смысле право по Петражицкому – это осознаваемая каждым человеком совокупность его прав и обязанностей в отношениях с другими людьми.

В <em>Очерках философии права</em> (1900–1903) Петражицкий представил первый набросок психологической теории права. Элементами, на которые разбиваются все правовые явления и которые одновременно выступают как основные понятия юридической науки, для него оказываются нормы права, правоотношения, права, обязанности, субъекты и объекты прав. В российском правоведении начала XX в. утвердилась традиция деления области права на право в объективном смысле, понимаемое как установленные и применяемые государством и его институтами нормы права, и на право в субъективном смысле, понимаемое как правоотношения. В «<em>Очерках</em>..» Петражицкий определяет право в субъективном смысле как «правоотношения, права и обязанности, устанавливаемые для тех или иных субъектов нормами права» [Петражицкий, 2010: 335]. В разделе, посвященном объективному праву, он обсуждает содержание норм права и классифицирует их, выделяет их виды. Но наибольшее внимание он уделяет праву в субъективном смысле, которое рассматривает в аспекте причитающегося индивиду как субъекту правоотношений долга (долги, обязательства) другого индивида, или других индивидов – конкретных физических лиц, принятых на себя обязательства по отношению к этому субъекту.

Анализ функционирования права в обществе Петражицкий начинает с основ правового сознания, присутствующих в народной правовой психике (этой теме в основном и посвящена предшествующая <em>Очеркам</em>… серия его публикаций 1899 г., объединенная составителями сборника его трудов в раздел, озаглавленный: «Обычное право» [Петражицкий, 2010: 187–244]). В изучении понимания права в психике разных народов Петражицкий широко пользовался методом лингвосемантического анализа значений слов и словосочетаний, соответствовавших в прошлом в языковых морфемах современным терминам «право», «иск», «денежный долг», «юридические притязания» [Petrażycki, 1924: 31–35]. На этом материале он показывает, что права изначально мыслились как закрепленные за индивидами и принадлежавшие им обязательства других людей в соединении с их собственными обязательствами по отношению к другим людям, что языки разных народов используют выражения, указывающие на то, что долг, обязательство одной стороны причитается другой стороне, ей принадлежит и т.д. Так он устанавливает, что в древнееврейском, старофранцузском, старорусском и иных языках под должниками в историческом прошлом понимались не только занявшие деньги индивиды, но и обидчики и согрешившие против индивида ближние: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф 6: 12).

Петражицкий утверждает, что сфера морали охватывает односторонне императивные нормы, переживания обязанностей, не предполагающие двустороннего отношения. Право же развивает также императивно-атрибутивную психику, при которой учитывается одновременно необходимость соблюдения прав других и отстаивания прав в отношении себя. Этот двусторонний характер природы правовых норм Петражицкий проиллюстрировал на примере из Ст. 574 тома 10 Свода законов Российской Империи², выражающей норму двумя суждениями: одно — императивное, указывающее на обязанность ее исполнения, другое – атрибутивное, указывающее на право требовать и добиваться ее исполнения. В той статье закона говорится, что действия, причиняющие кому-либо ущерб, вред или убытки в имуществе, «с одной стороны налагают обязанность доставлять, а с другой производят право требовать вознаграждения» [Petrażycki, 1924: 40]. Двусторонняя связь четко обозначена в статьях современного договорного права, к примеру, в п. 1 ст. 307 ГК РФ о договорном обязательстве: «В силу обязательства одно лицо (должник) <em>обязано</em> совершить в пользу другого лица (кредитора) определенное действие, как то: передать имущество, выполнить работу, оказать услугу, внести вклад в совместную деятельность, уплатить деньги и т.п., либо воздержаться от определенного действия, а кредитор имеет право <em>требовать</em> от должника <em>исполнения его </em><em>обязанности</em>» (курсив наш. – <em>Прим. </em><em>А.З</em><em>.</em>).³ Петражицкий показывает, что правовые нормы включают как пассив (обязывать), так и актив (притязать, требовать выполнения обязанности). В области правовых отношений всегда присутствуют две стороны, одной причитается получение чего-либо от другой, и потому ее субъекты всегда выступают парами [Petrażycki, 1924: 42–43]. Обязательства, формирующие двусторонние связи, Петражицкий обобщенно именует правовыми отношениями. Обязательства, в отличие от правовых, лишенные этой обоюдной зависимости, он относит к категории моральных обязательств: «Атрибутивные нормы мы назовем правовыми нормами⁴, а односторонне императивные нормы – моральными нормами» [Petrażycki, 1924: 38–39]. Но правовые нормы не всегда принимают в законодательстве подобную симметричную форму. Однако, если выраженная в законе норма говорит только: «обязан» или «запрещено», она всегда имеет в виду и управомоченного, имеющего право требовать исполнения обязанности или добиваться соблюдения запрета. А если норма говорит только «вправе», то она всегда имеет в виду и обязанного. Это следствие императивно-атрибутивного характера правовой нормы, и мы всегда можем реконструировать ее полную симметричную формулировку. Петражицкий называл такой пропуск сокращенной формой выражения нормы и считал, что императивно-атрибутивный характер правовых норм делает их более действенным регулятором поведения людей в сравнении с нормами морали: «Если императивная сторона обязана заплатить 100 рублей, и предмет ее обязательства заключается в уплате 100 рублей (centum dare), то предметом права для другой стороны выступает получение 100 рублей (centum accipere); именно <em>это</em> принадлежит атрибутивной стороне, именно <em>на это</em> она имеет право», и оно удовлетворяется (реализуется) через получение данной суммы [Petrażycki, 1924: 43]. В сфере односторонне обязывающего морального сознания нет предмета права в приведенном выше значении, как нет в ней и субъекта права.

Хотя правовые отношения могут быть опосредованы социальными институтами, их истоки Петражицкий усмотрел не в институтах, а в психике людей. Как отмечал А.Н. Медушевский, «традиционные и вполне объективные категории — элементы права — Петражицкий склонен рассматривать … не с точки зрения юриспруденции традиционного типа (или догмы права), а главным образом как психические явления, представления, эмоциональные возбуждения участников правоотношения, которые могут иметь, а могут и не иметь санкцию высшей власти» [Медушевский, 1993: 212]. Исследованием психологических механизмов действия права в контексте эмоциональных переживаний Петражицкий подводит под свою концепцию психологическую основу, которую называет «эмоциональной психологией». В ней воля, чувства и интеллект представлены как продукты эволюции эмоций. Если чувство представляет собой устойчивое субъективное отношение человека к ч.-л. (любовь к родине или к другому человеку, ненависть к врагу), то эмоция – это переживание того или иного чувства в определенный момент, в конкретной ситуации [Словарь по этике, 1981: 402]. Правовые эмоции участников правовых отношений могут не совпадать и расходиться, даже противоречить официальному праву, также как могут не отвечать им и их индивидуальные представления о справедливости. Однако это не выводит их за границы правовой сферы.

Посмотрим, как Петражицкий связывает правовое поведение с эмоциональными побудительными импульсами: «Выражения: „это принадлежит кому-либо”, „это причитается кому-либо” и т.п., используемые обычно в области императивно-атрибутивного осознания обязанности, оказываются психологическими проявлениями особых побуждающих раздражений, которые мы испытываем словно силу притяжения, исходящую от субъекта притязания, которому по нашему убеждению что-либо причитается от нас» [Petrażycki, 1924: 44]. Эти выражения обычного языка переводят эмоции из области внутреннего правового сознания человека на язык представлений, заставляющих одного человека подчинять свое поведение тому, что надлежит ему исполнить по отношению к другому человеку. «То, к чему мы себя считаем обязанным, представляется нам причитающимся другому как нечто ему должное, следующее ему от нас, так что он может притязать на соответствующее исполнение с нашей стороны» [Петражицкий, 1907: 45–46].

Но что же в таком случае превращает право из явления человеческой психики в регулятор общественных отношений? Такой специалист по Петражицкому, как А.В. Поляков, отвечая на этот вопрос, от области правовых эмоций сразу переходит к исполнительному механизму правового принуждения: «Петражицкий указывал на природу атрибутивной стороны права, которая заставляет расценивать неисполнение должного как нанесение вреда, ущерба, как агрессивное действие. Поэтому носитель права не просит и не убеждает, а требует его исполнения помимо воли обязанного. В противном случае он жаждет наказания нарушителя и обращается за помощью к сородичам, друзьям, соседям. Отсюда, по Петражицкому, вытекает потребность в существовании высшей власти, которая бы имела в своем распоряжении достаточную силу, чтобы доставить удовлетворение атрибутивной стороне и эвентуально (помимо этого) наказать нарушителя. Такую силу создает и отдает на служение праву развитие «правовой психики социально-служебной власти» в лице государства. Не государство, по Петражицкому, создает право, а, наоборот, развитие права порождает государство. Право выступает необходимой предпосылкой его возникновения, а государство является формой его защиты» [Поляков, 2006: 11–12]. В то же время, очевидно, что для Петражицкого право – это, прежде всего, инструмент совершенствования человеческой психики, формирования и закрепления альтруистических мотивов поведения. Оно оказывает воздействие на поведение людей тем, что побуждает их к исполнению определенных обязанностей ради улучшения социальных условий жизни, стимулирует их к защите собственных прав и прав других.

В правовой сфере Петражицкий выделил два больших класса: <em>позитивное право и интуитивное право.</em> Позитивное право в его понимании – отнюдь не совокупность действующих норм. Это область воздействия гетерономных правовых эмоций, в отличие от области автономных или автогенных эмоций (переживаний справедливости), составляющих интуитивное право. Там, где представление о должном поведении исходит от самого индивида, без воздействия на него со стороны какого-либо внешнего источника, авторитета или предписания, правововая эмоция имеет, согласно Петражицкому, интуитивный характер. Позитивные правовые эмоции осознаются обязательными в силу чужих авторитетных велений (Бога, монарха и т.д.) или в силу иных внешних авторитетно-нормативных фактов (например, обычая), чего нет в случае интуитивных (автономных) нравственных и правовых убеждений. Эта его дифференциация разновидностей права дополняется другой, отчасти пересекающейся с приведенной выше, в которой он выделяет <em>право официальное</em>, вводимое и поддерживаемое государственной властью, и <em>право неофициальное</em>.

В настоящей статье не ставилась задача рассмотрения механизмов нравственной эволюции, однако с первого взгляда видно, что правовая система – только один из многих факторов, имеющих значение в нравственном развитии человека, которое зависит также от иных вненормативных факторов (воспитание в семьях, школа, влияния культуры и социальной среды и пр.). Петражицкий обстоятельно не рассматривает вопросы нравственного воспитания, касается их побочно. В межвоенный период эту тему подхватил и серьезно разрабатывал его младший современник и соотечественник – польский социолог Флориан Знанецкий - автор научного труда «Социология воспитания» (1930).