Постановка проблемы.

Гражданское общество (ГО) в России устойчиво характеризуется как слабое. Однако в таких оценках принимается во внимание в первую очередь сектор некоммерческих организаций, в то время как формально неорганизованные формы гражданского участия остаются за кадром. Между тем в последние годы сфера неорганизованного ГО постепенно расширяется – в значительной степени за счет разных видов гражданского участия по поводу потребительских благ и ресурсов – от традиционных денежных пожертвований и добровольческого труда (которые до 65–70% осуществляются в том числе или сугубо вне формально организованных структур) до новых потребительских практик. Репрезентативные исследования феномена этичного (социально ответственного, устойчивого) потребления в России (2014, 2017 гг.) свидетельствуют о том, что весьма заметная часть потребителей (30%) уже «голосовала деньгами» за те или иные социальные атрибуты товаров, отражающие экологическую и социальную ответственность компаний-производителей, добровольно вносит коррективы в привычные модели личного потребления и утилизации бытовых отходов [Шабанова, 2015, 2017, 2019]. Сильный импульс дальнейшему развитию новых видов гражданского участия в пространстве потребительских благ дает Интернет. Различные интернет-площадки создают благоприятные возможности для развития разных видов кооперации и самоорганизации потребителей, будь то передача ненужных вещей или продуктов питания хорошего качества незнакомым людям (вместо их выбрасывания) или разнообразные практики совместного потребления с незнакомыми людьми, не предполагающие передачу прав собственности (обмен жильем на несколько дней / недель при путешествиях, передача в аренду или аренда у незнакомых лиц (вне организаций) временно ненужных им вещей (вместо их покупок и единоличного владения) самостоятельные объединения граждан для совместных покупок или поездок; и пр.).

Эти виды онлайн-самоорганизации заслуживают внимания как из-за их положительных (экологических и социальных) эффектов, так и по менее очевидной причине. Проникновение Интернета в разные сферы позволяет раскрыть «дремлющий» в обществе социальный потенциал, расширить зону персональной ответственности, пусть пока главным образом в социально-экономическом поле. Новые виды онлайн-кооперации и взаимопомощи (усиленные Интернетом или превращенные благодаря ему из потенциальной возможности в действительность) ставят вопрос об изменении границ и/или качественных характеристик современного ГО, игнорировать которые при оценке его социально-экономической роли остается все меньше оснований.

Между тем степень и потенциал соприкосновения этих практик с ГО в разных институциональных и культурных средах пока изучены мало и фрагментарно: в России, несмотря на стремительное проникновение Интернета в повседневные социально-экономические практики, репрезентативных исследований в этой области нет. Каков уровень и потенциал включения россиян в новые виды кооперации и взаимопомощи на основе онлайн-коммуникаций с незнакомыми людьми в пространстве потребительских благ? Какие из этих практик в настоящее время получили наибольшее, а какие – наименьшее распространение? В какой степени пересекается состав участников разных практик? И каковы факторы включения россиян в них? Цель данной работы – выявить уровень включения россиян в новые peer-to-peer (P2P) практики онлайн кооперации и взаимопомощи в пространстве потребительских благ, а также оценить связи между вероятностью включения в них, с одной стороны, и просоциальными характеристиками и интернет-активностью потребителей - с другой. На этой основе предполагается уточнить представление о современном пространстве ГО в России, а также потенциале сектора НКО в повышении его экономической и социальной роли.

Теоретико-методологические основания и результаты исследований.

Для осмысления становления новых потребительских практик в условиях цифровизации экономики и общества продуктивной представляется методология деятельностно-структурного анализа, увязывающая сдвиги на макро- и микроуровнях социальной реальности через многосубъектный блок – массовые трансформационные процессы, или изменение социальных практик [Заславская, 2002 (1985); Sztompka, 1996 (1991)]. Хотя уровни субъектов (акторов) и структур рассматриваются в тесной связи друг с другом, за каждым из них признается определенная степень автономности. Каждый уровень анализируется в двух ипостасях – в потенциальной возможности и в действительности, а вектору изменений придается вероятностный характер. Достоинством российской версии этого подхода является введение в рассмотрение не однородных субъектов, а акторов разных уровней и типов с различными интересами и ресурсами. В случае с трансформацией потребительских практик среди них окажутся потребители, бизнес, НКО, власть и др. Однако подход вполне применим и к акторам одного уровня и типа, как в нашем случае – к взаимодействующим друг с другом потребителям с разным набором доступных ресурсов, включая недоиспользуемые активы.

В новых условиях среди центральных оказывается и внешний по отношению к собственно социальному механизму элемент – интернет-технологии. Они существенно меняют характер взаимодействий между разными типами акторов и внутри этих типов, что со временем – по мере расширения и укрепления новых P2P-практик, – способно воздействовать на оба уровня социальной реальности: как на институциональные трансформации (изменение границ и роли института ГО, характера связей и соотношения сил между потребителями и бизнесом, развитие новых способов производства и потребления), так и на человеческий и социальный капиталы индивидов.

Интернет расширяет влияние потребителей (consumer power)¹, расширяя возможности для новых форм их взаимодействий как с производителями товаров и услуг, так и друг с другом. Современные практики шеринга, совместного производства и потребления в разных сферах, краудфандинг, этичные покупки и бойкоты и пр. аккумулируют эффекты, по сути, всех каналов влияния, по которым эволюционировало наращивание силы потребителей в цифровую эпоху. Сегодня все они сосуществуют, взаимно дополняют и усиливают друг друга [Labrecque et al., 2013: 259].

Исторически первый – влияние со стороны спроса (demand-based power). Интернет существенно облегчил доступ потребителей к предложению со стороны самых разных производителей, расширив до небывалых размеров географические границы и спектр выбора потребителей. Последние становятся более информированными, разборчивыми и требовательными. Второй канал – информационная власть (information-based power). С приходом эры Web 2.0 пользователи получают возможность не только потреблять контент о том или ином товаре (компании), но и самостоятельно его производить, оперативно транслировать информацию другим потребителям (собственные вебсайты, блоги и пр.). Эта не всегда желательная для бизнеса информация снижает информационную асимметрию и контроль маркетологов за потребителями [Labrecque et al., 2013]. Обмен информацией между многими потребителями увеличивает опыт каждого отдельного потребителя, снижая риски стать жертвой мошенничества или недобросовестных маркетинговых трюков.

Третий – сила сетевых связей (network-based power) проявляется в прибавлении новой ценности к исходному контенту (его пополнении, модификации или простом распространении влиятельными блогерами) прежде всего за счет вовлечения ресурса личной репутации в онлайн-сообществах. Сила и количество социальных связей в сети того или иного потребителя существенно увеличивают его возможности влиять на других [Labrecque et al., 2013: 263], порождая, впрочем, немало этических проблем и рисков (как у потребителей, так и у производителей). И наконец, четвертый канал влияния, подготовленный тремя первыми и непосредственно связанный с предметом нашего исследования, – краудинговая сила (crowd-based power) – способность объединять, мобилизовывать и структурировать ресурсы в интересах отдельных лиц или групп [Labrecque et al., 2013:264]. Эта сила поднимает на новый уровень потребительские возможности (и силу влияния) тех или иных групп/сообществ, идет ли речь о создании новых P2P торговых площадок в Интернете или краудсорсинге, краудфандинге, развитии на новом витке шеринга, совместного творческого труда (например, создание открытого программного обеспечения или энциклопедий) и других видов Р2Р производства и потребления (см.: [Benkler, 2004; Belk, 2014; Schor, Fitzmaurice, 2015]).

Таким образом, в цифровую эпоху незнакомые лично потребители все чаще взаимодействуют друг с другом, а не с компаниями по поводу обеспечения теми или иными товарами/услугами, совместного решения проблем. Потребители предлагают друг другу не только уникальный набор материальных благ, которого нет у компаний, вроде домика на деревьях или воде, но и делятся друг с другом знаниями и умениями, а также временем, обмениваются уникальным культурным опытом и впечатлениями, сочетающимися с более эффективным использованием денежных и прочих ресурсов. Интернет-технологии, разумеется, целиком не предопределяют уровень развития P2P потребительских практик, но существенно расширяют возможности и сферу их эффективного приложения [Benkler, 2004]. Последние в различных институциональных и культурных средах могут быть разными: сказываются уровень доверия, готовность сотрудничать, степень распространения норм взаимности и социальной ответственности.

Важное условие перетекания онлайн-P2P-взаимодействий потребителей в реальный мир – наличие определенного уровня доверия к незнакомым людям. Исследования, проведенные в разных странах и на разных онлайн-платформах, свидетельствуют о том, что сами интернет-технологии активно используются в конструировании доверия к незнакомым людям, в построении и поддержании репутации в онлайн-среде. Возникли новые феномены: «цифровая репутация» (digital reputation), которая отделяется от классической [Farmer, 2011: 15; Masum, Zhang, 2004], «цифровое доверие» (digital trust) и «диджитализация доверия» (the digitization of trust) [Mazzella et al., 2016], «Интернет доверия» [Laughton 2016] и пр. Предметом исследований становится повышение надежности систем онлайн-репутации [Jøsang et al., 2007], а также инструменты, с помощью которых успешные интернет-платформы конструируют высокий уровень доверия [Mazzella et al., 2016; Ert et al., 2016; Masum, Zhang, 2004]².

Как свидетельствуют эмпирические исследования, правильный выбор инструментов построения доверия позволяет воссоздать такой его уровень, который сопоставим с уровнем доверия к друзьям и намного превосходит уровень доверия к коллегам, с которыми люди встречаются практически каждый день, не говоря уже о соседях [Mazzella et al., 2016]. В одном из самых крупномасштабных исследований (платформа BlaBlaCar, 18 289 опрошенных пользователей, 2015 г., 11 европейских стран, включая Россию) оценили в 4–5 баллов уровень своего доверия членам сообщества BlaBlaCar с полностью заполненным профилем 88% пользователей, в то время как к друзьям – 92%, коллегам – 58%, соседям – 42% [Mazzella et al., 2016: 29–30]. Рост уровня доверия в рамках совместного потребления (в частности, краткосрочной Р2Р-аренды) связывается с развитием Интернета вещей (Internet of Things, IoT): эксперты ожидают, что камеры и датчики, фиксирующие события в режиме реального времени, дадут арендодателям достаточные гарантии бережного использования их вещей арендаторами [Laughton, 2016]. Обратная сторона повышения надежности онлайн-систем доверия и репутации – проблема конфиденциальности в Р2Р-соглашениях, выступающая сдерживающим фактором: здесь по сравнению с традиционными В2С-транзакциями потребители часто вынуждены раскрывать больше личной информации, чем им хотелось бы [Karlsson et al., 2017].

В отношении влияния других характеристик ГО на развитие онлайн-Р2Р-практик пока много неясного. В принципе, какое-то знание можно почерпнуть из данных о мотивах включения (намерениях включиться) в разные практики (см., напр.: [Schor, Fitzmaurice, 2015; Hamari et al., 2016; Böcker, Meelen 2017; Hawlitschek et al., 2018]. Но сведения о роли проэкологических (забота об окружающей среде) и социальных мотивов (принадлежность к сообществу Р2Р-потребителей, социальный престиж и репутация, современный образ жизни и пр.) противоречивы. В одних исследованиях они признаются значимыми (напр., [Hawlitschek et al., 2018; Tussyadiah, Pesonen, 2018], хотя в разных практиках в неодинаковой мере [Böcker, Meelen, 2017], в других – играющими второстепенную роль [Hamari et al., 2016] или вообще не имеющими значения [Möhlmann, 2015]. Если Р2Р-фудшеринг и безвозмездная передача ненужных вещей незнакомым людям продвигаются в значительной степени просоциальными и проэкологическими мотивами [Veen, 2019], то во многих практиках совместного потребления (райдшеринг, Р2Р-аренда жилья во время путешествий, краткосрочная аренда вещей пр.) важная роль отводится экономическим мотивам [Böcker, Meelen 2017; Möhlmann, 2015]³.

Словом, в разных практиках (и у разных участников в рамках одной практики) просоциальные, экологические и экономические мотивы играют неодинаковую роль [Böcker, Meelen, 2017]. Но даже если Р2Р-практики продвигаются преимущественно личным экономическим интересом, можно назвать несколько оснований против исключения их из поля зрения как находящихся вне пространства ГО при осмыслении его потенциала и реальной роли. Во-первых, чтобы реализовались эти горизонтальные взаимодействия, необходимы какие-то усилия (навыки) по самоорганизации и кооперации потребителей в достижении общих и/или личных целей, готовность объединяться и действовать сообща. В этом смысле развитие этих практик – индикатор расширения экономической роли ГО. Во-вторых, степень выраженности эгоистических мотивов у разных участников неодинакова и со временем может меняться. Поэтому исключать практику из пространства ГО только по этому основанию вряд ли правомерно. Наконец, даже в случае продвижения сугубо личным экономическим интересом та или иная практика может иметь бесспорные внешние просоциальные и проэкологические эффекты и заслуживать внимания со стороны НКО.

Формирование обобщенного представления об усиления власти самоорганизующихся потребителей и укреплении их статуса как экономических субъектов ГО в цифровую эпоху сдерживается также закономерной (из-за новизны предмета исследования) фрагментарностью накопленного знания. Эмпирические исследования потребительских Р2Р-онлайн-практик, проведенные в разных странах, за редким исключением [Böcker, Meelen 2017; Möhlmann, 2015], как правило, касаются какой-либо одной практики или платформы, будь то фудшеринг, передача (продажа) вещей и других предметов, кооперация с незнакомыми людьми для совместных поездок, P2P-аренда жилья во время путешествий и пр. Степень и перспективы пересечения состава участников разных практик остаются за кадром, а в тех редких исследованиях, где присутствуют, привязаны к какой-нибудь одной практике, которая находилась в центре внимания авторов [Mazzella et al., 2016]. Это сдерживает осмысление сдвигов в общем уровне влияния потребителей в цифровую эпоху, а также в механизмах и факторах его трансформации, включая характеристики онлайн потребителей как акторов ГО (реальных и потенциальных) в нецифровой среде.

Гипотетическое представление о роли интернет-технологий и офлайн ГО в развитии онлайн-Р2Р-практик потребителей.

С учетом сказанного выше прояснение связей в пространстве «потребительские практики – интернет-технологии – гражданское общество» требует дополнительных изысканий, выходящих за пределы знаний о мотивах и условиях включения потребителей в отдельные новые практики. Центральный вопрос, который возникает в этой связи, – в какой степени интернет-технологии выступают в роли «автономного эффектора» развития новых онлайн-практик потребления, подталкивая к самоорганизации и кооперации потребителей, социально пассивных в офлайн среде? А в какой – в роли «помощника нецифрового ГО» (реального и потенциального, организованного и неорганизованного), способствуя укреплению и расширению сферы деятельности офлайн-акторов ГО?

В принципе Интернет может: а) облегчать (и/или расширять) реализацию просоциальных устремлений тех потребителей-граждан, которые уже социально активны в «нецифровой среде»; б) пробуждать просоциальную активность у социально индифферентных, как и у тех, кто, хотя и разделяет просоциальные ценности, но в нецифровой среде их практически не реализует, и не будь цифровых технологий, еще долгое время пребывал бы в «спящем состоянии»; в) активизировать Р2Р-практики, которые хотя и направлены на извлечение личной выгоды, но имеют просоциальные и проэкологические эффекты и (что в данном случае особенно важно) нередко социально «подготавливаются» (уровень доверия к незнакомым людям, репутация в онлайн-сообществах, готовность объединятся с другими, если интересы совпадают и пр.); г) открывать новое поле деятельности для сектора НКО в содействии самоорганизации и кооперации потребителей и противодействии недобросовестным практикам со стороны компаний и влиятельных блогеров. Игнорирование этих связей обедняет научное представление о трансформации пространства и роли ГО в цифровую эпоху.

Прежде чем обозначить наши гипотезы, отметим три принципиальных обстоятельства, которые на данном этапе останутся «за кадром», но без которых исходное теоретическое представление о трансформации силы потребителей в цифровой среде, а вместе с ней и роли ГО, будет неполным. Первое связано с тем, что Интернет усиливает не только конструктивную, но и деструктивную силу потребителей (пиратское скачивание и нелегальная передача друг другу музыкальных файлов, фильмов, книг и пр.) (см. напр.: [Dejean, 2009; Aguiar et al., 2018]). Второе касается негативной адаптации компаний к новым условиям. Получая благодаря Интернету доступ к информации о предпочтениях потребителей, отслеживая их поисковую и покупательную активность, компании могут использовать эти данные в своих целях – как маркетинговые трюки. Другие проявления негативной адаптации – подкуп маркетологами влиятельных блогеров для восстановления некоторого контроля над потребителями [Labrecque et al., 2013: 264], искажение положительной обратной связи, покупка репутации [Tadelis, 2016], накручивание рейтингов как многомиллиардный бизнес и поле постоянных атак со стороны спамеров и хакеров [Farmer, 2011: 16]. Последнее обстоятельство также актуализирует присутствие НКО в этой сфере с целью снижения рисков у потребителей (информирование, независимая сертификация продукции и др.). Наконец, в условиях нынешнего доминирования власти над ГО и сужения пространства для гражданско-правовой активности в России, успешная самоорганизация и P2P-кооперация граждан в социально-экономическом поле препятствует формированию комплекса «социальной слабости» (если получилось в чем-то одном, получится и в другом), повышает социальную ответственность и уровень доверия к незнакомым людям. Не случайно в ходе уже отмечавшегося исследования пользователей платформы BlaBlaCar установлено, что успешный опыт райдшеринга, по мнению почти половины пользователей, сделал их в принципе более открытыми к другим людям и повышает вероятность включения в другие виды совместного потребления (в большей степени миллениалов, но разрыв от не-миллениалов – и это также заслуживающий внимания результат, – невелик) [Mazzella et al., 2016: 31].

Поскольку терминология в отношении новых Р2Р-потребительских онлайн-практик еще не сложилась, то, не вдаваясь в дискуссию о границах совместного потребления, включая его соотношение с шерингом (см. напр.: [Benkler, 2004; Bardhi, Eckhardt, 2012; Belk, 2014; Böcker, Meelen, 2017; Hawlitschek et al., 2018]), отметим, что в центре нашего внимания будут находиться две группы практик, олицетворяющих отношения между потребителями (P2P) по поводу передачи (окончательной или временной, на безвозмездной или возмездной основе) недоиспользуемых активов, а также получения их в дар или на условиях временного доступа. Первая включает четыре Р2Р-онлайн-практики, связанные со сменой прав собственности. Две из них олицетворяют «невзаимное просоциальное поведение», которым некоторые авторы ограничивают шеринг, отделяя его от совместного потребления [Benkler, 2004; Belk, 2014]. В нашем случае это безвозмездная передача ненужной еды/продуктов питания хорошего качества (P2P-фудшеринг) или ненужных вещей в хорошем состоянии незнакомым людям – членам интернет-сообществ. Кроме того, мы рассматриваем и практики включения в бесплатное получение еды /продуктов питания, а также принятия в дар вещей в хорошем состоянии от незнакомых лиц – членов интернет-сообществ.

Во вторую группу входят четыре практики, относимые большинством авторов к совместному потреблению. В их рамках потребители самостоятельно «координируют приобретение и распределение ресурса за вознаграждение или другую компенсацию» [Belk, 2014: 1597]. Это поиск через Интернет попутчиков для совместного найма такси (частного водителя) для поездки на дальнее расстояние (потребители самоорганизуются и координируют приобретение услуги, дабы получить ее за более низкую стоимость); обмен жильем на несколько дней или недель при путешествиях по России или за рубеж (хотя Belk исключает одну из разновидностей такого обмена – каучсерфинг – из совместного потребления по причине его бесплатности, неденежная компенсация весьма распространена: подарки хозяевам, приготовление еды и на них, встречный прием и пр.); аренда у незнакомых лиц (вне организаций) каких-нибудь предметов, которые временно ими не используются (горные лыжи, камеры, палатки, лодки, свадебные платья, костюмы и пр.) и/или передача во временное пользование (за плату) не использующихся в данный момент предметов незнакомым людям с хорошей репутацией в интернет-сообществах. Последние практики характеризуют потребление на основе доступа (“access-based consumption”): вместо покупки и владения вещами потребители выбирают временный доступ к ним за определенную плату [Bardhi, Eckhardt, 2012].

Для осмысления связи между включением индивидов в P2P-практики, с одной стороны, и их интернет- и просоциальной активностью, материальным статусом и прочими статусными характеристиками, с другой, тестируются следующие гипотезы.

Н1: Чем чаще потребители пользуются Интернетом, тем выше вероятность их включения в новые Р2Р-онлайн-практики – как с безвозмездной передачей прав собственности, так и с временным доступом к вещам на возмездной основе.

Мы исходим из того, что осуществление каких-либо действий на онлайн P2P-платформах требует определенных технических навыков, которых больше у активных интернет-пользователей. Кроме того, участие в некоторых практиках (например, фудшеринге) требует высокой оперативности, а следовательно, частого присутствия в онлайн-пространстве.

Н2: В обе группы онлайн-практик чаще включаются индивиды с более высокой готовностью объединяться с другими, доверием к незнакомым людям, просоциальными ценностями и установками (т.е. с более высоким потенциалом гражданского участия). Но в случае с безвозмездной передачей еды/вещей эта связь сильнее.

Одни практики (передача продуктов/вещей) непосредственно продвигаются просоциальными и проэкологическими мотивами. Но и P2P арендные платформы разных видов сегодня активно позиционируют себя как сообщества экодружественных и социально ответственных потребителей. Если первые содействуют более полному использованию имеющихся ресурсов, делая выбор в пользу безвозмездной передачи незнакомым людям ненужных вещей или продуктов питания (вместо их выбрасывания), то вторые – включаясь в краткосрочную аренду временно простаивавших вещей (предметов). Во всех случаях можно ожидать большего отклика со стороны потребителей с более сильными просоциальными ценностями и установками.

Н3: Чем выше включенность индивидов в организованные структуры ГО в «нецифровой среде», тем выше вероятность их включения в онлайн Р2Р потребительские практики всех видов.

Потребители с опытом сотрудничества с общественными организациями и прочими НКО в «нецифровой среде», весьма вероятно, уже преодолели барьер недоверия к незнакомым людям, включили их в зону своей моральной (социальной) ответственности, преумножили навыки сотрудничества с другими людьми, разделяющими схожие просоциальные ценности, почувствовали свою принадлежность к этим сообществам; возможно, получили удовольствие от действий во имя общего блага и пр. Поэтому можно ожидать, что этот накопленный социальный опыт облегчит их взаимодействия с незнакомыми людьми и в цифровой среде.

Н4: Между включением индивидов в традиционные социально-экономические солидарности (добровольческий труд, денежные пожертвования) и новые онлайн-практики по поводу потребительских благ существует значимая положительная связь.

Исследователи фиксируют наличие большого разрыва между установками на включение и реальным включением в те или иные практики (см., напр.: [Hamari et al., 2016]). Можно ожидать, что если потребители уже преодолели этот разрыв в «нецифровой среде», причем сделали это в пространстве потребительских благ и ресурсов и часто вне организованных структур, то они активнее включатся и в онлайн Р2Р практики социально-экономического характера.

Н5: Чем выше материальный статус, тем выше вероятность участия в передаче вещей/продуктов питания и ниже в практиках получения их в дар, а также в совместном потреблении без передачи прав собственности.

Мы исходим из того, что владение тем или иным благом связывается с обретением независимости и, кроме того, в отношении ряда благ считается более престижным, чем аренда [Hawlitschek et al., 2018: 149–150], что, вероятно, отрицательно влияет на включение лиц с высоким материальным статусом в совместное потребление. Кроме того, чем выше материальный статус, тем выше потребительская активность, а следовательно, образуется больше ненужных вещей в хорошем состоянии, которые могут быть переданы другим.

Н6: Социально-демографический состав участников разных практик неодинаков: женщины активнее включаются в практики передачи и получения в дар вещей/продуктов питания, а мужчины – в совместное потребление без передачи прав собственности. Во всех видах онлайн практик активнее участвуют представители молодых поколений.

Более высокая социальная и экологическая ответственность потребительского поведения женщин зафиксирована во многих исследованиях (см., напр.: [Diamantopoulos et al., 2003, Lee, 2009; Starr, 2009; Böcker, Meelen, 2017; Шабанова, 2015, 2017, 2019]). Активное же участие мужчин в P2P совместном потреблении может быть связано как с более высокими рисками, так и со спецификой предметов, по поводу которых возникают взаимодействия (инструменты, спортивные снаряды, палатки и пр.). Что касается молодежи, то она не только больше представлена в Интернете, но больше открыта новому: с поколениями Y и Z связываются многие из новых потребительских трендов, включая совместное потребление, смену моделей потребления и образа жизни (предпочтение доступа по сравнению с владением на рынках жилья и транспортных средств, ценность новых впечатлений и др.) [Eastman, Liu, 2012; Valentine, Powers,2013; Xiang Z. et al., 2015; Lissitsa, Kol, 2016; Francis, Hoefel, 2018; Amaro et al, 2019; Радаев, 2019].

Данные и методы. Анализ базируется на данных всероссийского репрезентативного опроса (2011 чел., 2019 г.)⁴. Наряду с дескриптивным анализом, направленным на выявление уровня включения россиян в новые потребительские практики в рамках интернет-сообществ, а также степени пересечения состава их участников, для оценки связей между разными факторами и вхождением индивидов в отдельные практики используется аппарат бинарной логит-регрессии. Зависимая переменная принимает два возможных значения: 1 – участник того или иного вида практик (безвозмездной передачи вещей/продуктов питания, получения в дар вещей/продуктов питания, совместного потребления без передачи прав собственности), 0 – остальные индивиды. Кроме того, для прояснения связей в пространстве «потребительские практики – Интернет – ГО» оцениваются средние вероятности включения в разные онлайн-практики активных (ежедневных) интернет-пользователей с фиксированными характеристиками гражданского участия в нецифровой среде при сохранении наблюдаемых значений остальных характеристик. Речь идет об активном включении в организованные и неорганизованные структуры ГО, потенциальной готовности (наличии потенциала) гражданского участия или абсолютной социальной пассивности. На этой основе определяются эффекты «вторжения» интернет-технологий в ГО: укрепление его изнутри за счет облегчения/расширения сферы деятельности офлайн активных; расширение ГО за счет активизации потенциала гражданского участия и «пробуждения» офлайн пассивных и индифферентных.

Результаты эмпирического исследования представлены в статье 2.