Введение.

Пандемия ковид-19 существенно повлияла на человечество на всех уровнях – от микро-уровневых повседневных практик до структурных последствий, многие из которых ещё предстоит проанализировать. Не последнюю роль в этом должна будет сыграть социология.

В статье предпринята попытка проинтерпретировать первичные данные о начале пандемии, собранные в рамках инициативного проекта Европейского университета в Санкт-Петербурге «Вирусные дневники: хроники повседневности» (2020). В ходе реализации проекта была создана база данных автоэтнографических дневников русскоязычных социологов из разных стран мира, посвященных повседневности пандемии – меняющимся практикам, тревогам, трансформации социальных норм и структур.

Теоретической рамкой анализа является концепция «социологии ничего» (sociology of nothing) Сьюзи Скотт [2018]. Согласно этой концепции, одними из важнейших и в то же время малоизученных феноменов социальной реальности являются «символические социальные объекты»: не-идентичность (non-identification), не-участие (non-participation), не-присутствие (non-presence) [Scott, 2018: 4–5; Kuhn, 1964]. Под «ничего» здесь понимается как сознательный отказ субъекта проявлять социальную активность, так и его неосознанная пассивность.

Тектонические сдвиги в социальных взаимодействиях, нормах поведения, повседневных практиках, структурах и институтах особенно чётко позволяют увидеть формы участия и не-участия субъектов в новых правилах, соблюдение и не-соблюдение «до-ковидных» и «ковидных» социальных норм, формирование идентичности «ответственного гражданина» и «ковидоскептика». И, наоборот, на примере русскоязычного академического сообщества концептуальная рамка социологии ничего позволяет объяснить поломку социальной реальности и повседневности во время пандемии ковид-19.

На основе вышеописанного эмпирического и теоретического контекста ставится исследовательский вопрос: какие практики бездействия существовали на ранних этапах пандемии (до середины апреля 2020 г.)? Под «бездействием» понимается вся совокупность элементов социологической «пустоты» (ничего) – не-идентификация, не-действие, не-присутствие, не-участие – как сознательно-активное проявление агентности (commission, т.е. совершение акта бездействия, далее – комиссия), так и неосознанная пассивность (omission, т.е. несовершение действия без умысла, далее - омиссия). Игнорирование новых практик, связанных с пандемией, происходило одновременно с сокращением «старых» практик, идущих в разрез с новыми социальными условиями. Поэтому второй исследовательский вопрос звучит следующим образом: какие «доковидные» практики исчезли и какие «бездействия» продолжились в условиях пандемии? Иными словами, главные практические вопросы исследования направлены на идентификацию того, что (1) делали, но перестали делать участники исследования; (2) что, учитывая новые условия, они должны были бы делать, но не делали; и, соответственно, (3) что они не делали и продолжили не делать. Последнее позволяет идентифицировать те изучаемые в социологии ничего элементы, которые существовали до начала пандемии, не были ею затронуты и, в результате, являются примером применимости теории к неким устоявшимся социальным структурам, а не только к случаям кризиса и слома социальной реальности.

Изложенная исследовательская проблематика имеет и обратный научно-теоретический интерес, а именно: что эмпирические данные о повседневности и адаптации к новым условиям пандемии могут дать для проведения верификации и теоретического развития социологии ничего? Подтверждают ли они её, или же каким-либо образом ставят под сомнение или меняют основные положения данной теории?

Концептуальная рамка.

Социология ничего берет начала от социологии повседневности, направленной на изучение «странного» в обычном, на выявление скрытых механизмов «незаметной» рутины [Garfinkel, 1967; Scott, 2018: 3–4]. Она претендует на логическое продолжение «социологии незаметного» (sociology of unmarked) Уэйна Брекхуса [1998]. Парадигмально исследование «ничего» (отсутствие чего-то, сознательное избегание каких-либо практик и неделанье) относится к символическому интеракционизму, а бездействия являются «символическим объектами» [Blumer, 1969, in: Scott, 2018: 4].

Важно отметить, что теория непосредственно рассматривает не просто «ничего», а различные формы отсутствия чего-то, т. е. не-действие как оппозицию действию, и идентичность не-идентификации с чем-то. Возводя теоретические основания к истокам социологии, С. Скотт определяет бездействие в веберианских категориях «социального действия», подчёркивая, что внешнее ничего может быть «значимо для акторов», и являться реакцией на «другие социальные объекты – людей, институты, дискурсы» [Weber, 1949, in: Scott, 2018: 5]. Стоит отметить, что «бездействие» (inaction, inactivity) – известный и широко изучаемый феномен, например в политической социологии [McVeigh, Smith, 1999; Vince 2008] и экономике [Fone et al., 2007; Leaker 2009]. Главное отличие теории социологии ничего – это ее системность (типологизация и анализ различных форм бездействия) и уровень анализа (повседневность, поломка реальности, рутина).

Допущение, что социология ничего легитимно описывает социальную реальность, а главное – применима конкретной исследовательской задаче изучения коронавирусной пандемии и связанного с ней социального кризиса – требует, однако, дополнительной аргументации. Косвенным свидетельством применимости данной теории является понятие «business as usual» в теориях, изучающих кризис [Mattick, 2011; Hart, Tindall, 2009]. В категориях социологии ничего продолжение деятельности «как ни в чём не бывало» является примером проявления бездействия как социального действия. Категории комиссии и омиссии здесь также имеют значение: игнорировать кризисную ситуацию можно как сознательно, осознавая риски, так и неосознанно, ещё не имея достаточной информации о масштабах угрозы.

При этом, термин «business as usual» сам по себе недостаточен, так как он не позволяет выявить мотивацию бездействия, взаимодействие бездействия и возможных действий, степень сознательности актора в выборе бездействия [Lemert 2015; Billings et al., 1980]. В свою очередь, работа по формированию не-идентичности (non-identification), практики, формирующие не-участие (non-participation) и не-присутствие (non-presence) позволяют более отчетливо увидеть скрытые правила взаимодействия людей [Garfinkel, 1967] и реконструировать предположения, ожидания и нормы, которым через акты комиссии и омиссии символически выражают – осознано или нет – свою приверженность объекты исследования.

Следующим предположением является то, что «социология ничего» наиболее отчетливо проявляется на сломе «нормальности». Этим объясняется выбор временных рамок: для анализа используется лишь материал, полученный на первом этапе сбора данных – с конца марта (до начала основных институциональных ограничений) до середины апреля. Предположение строится на том, что кризис порождает неопределенность, выражающуюся в конфликте старых и новых социальных норм и практик и, соответственно, ситуации дюркгеймовской «аномии» [Белинская, 2014; Smith et al., 2007; Marks, 1974; Cohen, 1965]. Аномия связана с принятием и непринятием социальных целей и задач [Merton, 1938]. Соответственно, акторы могут проявлять свою агентность как действием, так и бездействием, отвергая социальные цели, средства их достижения, или и то, и другое вместе [Montgomery, 2018].

На более поздних этапах кризиса происходит нормализация. Как выразился участник исследования, автор дневника 5, «если бы случился зомби-апокалипсис, то мы бы быстро привыкли, и продолжили мыть полы». Однако, пока этого не произошло, пока проводимые государством политики противоречивы, а социальные нормы не устоялись, возникает время и пространство для актов бездействия – как омиссии, так и комиссии [Gayer, 2018; Škokić, Kirin, 2017]. Так, в материалах данного исследования акты бездействия часты и затрагивают почти каждого, а не лишь отдельных «других», т.е. маргинализированные группы на периферии «нормы», как это происходит в условиях отсутствия кризиса.

Ситуация на начальном этапе пандемии была настолько уникальной и непредсказуемой, что все одновременно вынуждены были учиться бороться (или не бороться) с угрозой заражения коронавирусом, проявлять (или не проявлять) «мировую солидарность», следовать (или не следовать) правилам ВОЗ. Это неизбежно ведёт к «поломкам» социальной реальности [Тёмкина, Здравомыслова, 2000: 21]. Все мы одновременно и «жители планеты во время пандемии», и «учимся» ими быть, воспроизводя ожидаемые модели поведения в повседневных интеракциях. Это не всегда получается. В результате, коммуникация буксует, а рутина разрушается, обнажая «белые пятна» повседневности [Fay et al., 2017]. Или, иными словами, пустоту (nothingness) и бездействие «ничего» (nothing) [Scott, 2018: 5; Green, 2011; Sartre, 1943].

Методология исследования.

Метод сбора данных для данного исследования – автоэтнографические дневники наблюдений (шестнадцать человек, исключая автора исследования). Использованные для эмпирического анализа данные были собраны коллегами в рамках инициативного проекта Гендерной программы Европейского университета в Санкт-Петербурге «Вирусные дневники: хроники повседневности» (2020 г., руководитель проекта А.А. Темкина). Доступ к данным был получен благодаря участию в проекте, по условиям которого, при соблюдении этических норм общего порядка, данные доступны для свободного использования авторами дневников. Поэтому анализ данных проводился в рамках независимого индивидуального исследования. Важно при этом отметить, что дневник автора при анализе не использовался во избежание методологических затруднений.

Инициативный проект включает в себя автоэтнографические дневники, покрывающие временной период с марта по июнь 2020 г. В рамках данного авторского исследования использовалась дневники, собранные на «первом этапе», то есть описывающие повседневность участников исследования с конца марта до середины апреля. Размер анализируемых дневников на момент окончания первого этапа проекта разнился от 2 до 84 страниц, всего – 262 страниц, включая «паспортички», фотографии, иные материалы, добавленные в дневники их авторами, а также непосредственно сами тексты дневников.

Всего были проанализированы 16 автоэтнографических дневников. Подавляющее большинство участников исследования – учёные-социологи (от аспирантов до профессоров), однако присутствуют также дневники, принадлежащие представителям других социальных и гуманитарных наук. Все авторы дневников – русскоязычные, но проживают в четырёх разных странах (Грузия, Франция, Финляндия – по одному участнику исследования, Россия – тринадцать участников). В соответствии с условиями проекта девять дневников писались под своим именем, семь – с использованием псевдонимов.

Авторы дневников знали о том, что их дневники доступны другим участникам проекта. Это, c одной стороны, могло повлиять на стиль ведения и содержание дневников в смысле присутствия при написании «незримого читателя» и внутренней самоцензуры. С другой стороны, наличие читателей требовало дополнительно артикулировать нежелание следовать принципам новой социальной реальности. Это позволило обнажить в иное время «невидимое» бездействие [Scott, 2018 :11]. Пандемия ковид-19 и описание повседневного её проживания являются в этом случае тем прожектором, который выхватывает столкновение различных социальных структур и сил из темноты неизвестного, скрытого и умалчиваемого [Burawoy, 1998].

В рамках инициативного проекта были сформулированы несколько основных тем, представлявшие исследовательский интерес координаторов, а именно: вызовы, отношение к этим вызовам, стратегии в отношении уязвимых групп, взаимодействия в социальных институтах, личные взаимодействия (с другими людьми и животными). В рамках исследования социального бездействия и теории ничего, особый интерес представляют отрывки дневников, посвященные теме отношения к новым вызовам, и в частности, описывающие «возникновение новых стратегий» и «поломки и реорганизация повседневной (…) жизни» (из текста Приглашения к участию в проекте).

В рамках данного исследования дневники рассматривались как своеобразные нарративные интервью. Сначала данные кратко суммировались [Kvalle, 2003]. Затем были выделены основные категории. Категоризация была как интерпретативной, так и описательной [Miles, Huberman, 1994: 54-58; Flick, 2011: 152-154]. Описательные коды были созданы на основе целей и задачи исследования, а также используемой теоретической рамки. А именно: «делали, но перестали» (принятие новой реальности), «не делали – и продолжили не делать» («ничего» не затронутое пандемией), «должны бы делать, но не делают» (непринятие новой реальности), и «иное» (т.е. не поддающееся первичной категоризации). Все четыре категории рассматривались и атрибутировались в рамках дихотомии «комиссии» (сознательное бездействие, элемент построения идентичности) и «омиссии» (неартикулированное бездействие, не имеет значение для актора) [Scott, 2018: 4–5]. Интерпретативные коды дополняют имеющуюся категоризацию. Так, например, появилась категория «другие» [Goffman, 2009: 126-144], теоретически не определенная, но ставшая ключевым элементом анализа и интерпретации данных. Всего было выделено 69 единиц анализа (отрывков, описывающих акты бездействия).

На втором этапе анализа все выделенные отрывки были проинтерпретированы и дополнены насыщенным описанием [Geertz, 1973]. В результате была сформирована база обнаруженных категорий, собранная в единую сводную таблицу, которая использовалась как для количественного (контент-анализ), так и для качественного (интерпретативного) анализа данных. В первом случае велся подсчет числа единиц каждой категории, их частота использования в рамках отдельного дневника, и всех анализированных дневников в целом. Во втором анализировалась смысловая (содержательная) составляющая отрывков с учетом проведенного насыщенного описания.

В заключение необходимо отметить ограничения, накладываемые используемым методом сбора данных. Главное методологическое ограничение автоэтнографических дневников наблюдения в контексте задач исследования заключается в том, что данный метод не полностью решает проблему обнаружения «ничего», являющегося точкой референции для построения не-идентичности, не-действия и не-присутствия. Формат дневника подразумевает, что авторы наблюдают свою действительность через призму действия, идентичности, присутствия. Тогда как именно стороннее (включённое) наблюдение позволило бы «настроить оптику» социологического исследования именно на «ничего».

Также следует учесть, что в рамках проекта, данные которого использовались для анализа, проблематика бездействия не была основным фокусом. Поэтому, например, тот факт, что категории бездействия в дневниках встречаются не так часто, не может выступать как свидетельство нерелевантности самого феномена. Наоборот, то, что в проанализированных дневниках присутствуют свидетельства о существовании феномена бездействия, говорит о значимости и теоретической состоятельности рассматриваемой концепции.

Результаты.

Всего при анализе 16 дневников в 14 из них было идентифицировано 69 автобиографических описаний «бездействия». Стоит отметить, что из них 38, т. е. более половины (55%) совмещены с категорией «другие», т. е. описывают бездействие других людей, а не собственные акты омиссии, комиссии, умолчания, или иные способы проявления «ничего» [Scott, 2018: 5–6]. Собственное бездействие описывается реже. В случае с новыми нормами поведения во время карантина это можно объяснить тем, что их нарушение является социально неодобряемым действием в социальном окружении авторов дневников (средний и средневысокий класс, работники интеллектуального труда).

Значительная часть выделенных отрывков подпадают под категорию «должны были бы делать, но не делают» (42 единицы), причем описывают действия других людей. Зачастую такие описания также характеризуются критикой соответствующего бездействия. Под бездействием в таком случае понимается несоблюдение новых социальных норм, воспринимаемые как однозначно правильные с точки зрения авторов дневников. Одновременно, многие из указанных норм – дистанцирование, соблюдение режима самоизоляции, ношение маски, использование иных санитарных средств – самими авторами могут не соблюдаться. В таком случае несоблюдение рационализируется как вынужденное, либо случайное, или незначительное. В отношении других же, никаких поблажек не делается, что характерно для фундаментальной ошибки атрибуции [Harman, 1999]. Также, критика использует классовые категории: «ответственное» поведение дискурсивно связывается с гражданственностью, ресурсами и культурным капиталом [Bourdieu, 1987]. В свою очередь, «бездействие» критикуется с точки зрения отсутствия солидарности, интереса к общественному благу, рациональности. Возможные ограничения в социальных ресурсах [Turner, 2012: 161–163, in: Thörnblom, Kazemi, 2012], ведущие к бездействию (критика ведется с позиций среднего-средневысокого класса к более низким классам), рефлексируются, но не считаются «оправданием».

Обратной стороной медали и примером бездействия является совокупность описаний категории «делали, но перестали» (18 единиц). К данной категории чаще всего относятся описание того, как авторы перестали обниматься с друзьями, браться за поручни без перчаток, соблюдать дистанцию. Соответственно, бездействие вновь относится к практикам на сломе между старой и новой реальностями [Ahmad et al., 2020]. «Исчезающие» из повседневности практики относятся к типу действий, воспринимаемых как «опасные» с точки зрения заражения, либо распространения коронавируса. Данные практики связаны с нарастающей тревогой, страхами, а также с быстро формирующей идентичностью «ответственного гражданина». Стоит отметить, что такая идентичность не возникла мгновенно. В начале-середине марта она скорее не характерна для дневников. Но в конце марта, и особенно в начале апреля, соответствующее «серьезное» восприятие эпидемии коронавируса и мер по борьбе с ним уже полностью доминируют в дневниках.

В противовес теоретическим ожиданиям изменения в пространстве (физическое ничего) почти никак не отражаются в дневниках. Уменьшение количества людей, закрытые парки, «снижение интенсивности личной коммуникации» (единичный пример, дневник 14; большинство, наоборот, отмечают повышение рабочей и нерабочей активностей) отмечаются лишь изредка. Также единичен случай из категории «не делали – и продолжили не делать». Причиной этому может служить описание проекта и ожиданий от содержания дневников. Они направлены на то, чтобы их авторы отмечали изменения, и все то новое, что либо появилось, либо пропадало в повседневности. Соответственно, отсутствующие практики не являлись фокусом исследования. Однако в единичном случае автор журнала 10 отмечает, что для него нормально отсутствие контактов, изоляция, одиночество. Иными словами, отсутствие социализации не изменилось в связи с началом пандемии.

В рамках данного исследования и в соответствии с теоретической рамкой социологии ничего важнейшей темой являлась дихотомия сознательного (комиссия; например, решение не заводить детей представителями движения чайлд-фри) и неосознанного бездействия (омиссия; например, бездетность без отсутствия цели не заводить детей). Как выяснилось в результате анализа, не все отмеченные факты бездействия (своего, а особенно других людей) можно определить в рамках дихотомии комиссии и омиссии. Фактически большинство актов бездействия вообще не мыслятся в категории агентности и рационального выбора. В случае описания бездействия других людей это связано с недостатком информации об их мотивах. Но и собственные действия также не всегда строго рациональны и продуманы. Наоборот спонтанность, случайное стечение обстоятельств, отсутствие четкой идентичности и картины мира относительно новых условий способствуют неопределённости. Кроме того, формат автобиографического дневника подразумевает направленность на фиксацию действий, событий, «чего-то» и не подразумевает рефлексию и анализ обратного к практикам – бездействия.

Всего было идентифицировано одиннадцать актов комиссии, и пять – омиссии. То есть, лишь в 23% случаев описания бездействия можно было атрибутировать обнаруженные элементы в категориях агентности. В семи случаях комиссии речь идет о сознательном соблюдении (или несоблюдении) правил карантина, социального дистанцирования и других новых норм, появившихся с началом эпидемии. Все указанные случаи достаточно общие: «соблюдать дистанцию в магазине», «не выходить из дома лишний раз», «не общаться с незнакомыми людьми на близком расстоянии». В четырёх же случаях речь идет о сознательной, четко сформулированной комиссии, выходящей за рамки рекомендаций ВОЗ и / или национального правительства. Во-первых, речь идет об «информационной детоксикации». То есть, авторы дневников (двое) сознательно переставали следить за новостями для понижения тревожности и исключения темы коронавируса из жизни (стоит отметить, что хотя данное действие и не проговаривается отдельно в рекомендациях ВОЗ, подобные советы от других экспертов публично звучали в СМИ). Наконец, один из авторов дневника сознательно сократил потребление алкоголя, что являлось существенным изменением образа жизни относительно периода до начала эпидемии.

Акты омиссии, т.е. неосознаного бездействия, также чаще всего относятся (четыре случая) к правилам поведения во время пандемии (в данном случае – их несоблюдению). Лишь единожды четко рефлексируется изменение повседневной практики, напрямую не связанной с борьбой с угрозой коронавируса: «Заметил, что стал реже проверять погоду. Раньше по крайней мере несколько раз в неделю смотрел прогнозы, сегодня посмотрел первый раз за долгое время. Кстати, погоду мы тоже реже стали обсуждать. Очевидно, это связано с тем, что из дома мы выходим реже» (Дневник 12). Как видно из цитаты, изменение практики – следствие пандемии («выходим из дома реже»). Однако, такое бездействие не способствует борьбе с коронавирусом, не является проявлением идентичности ответственного гражданина (либо «коронаскептика»). Это именно случайный побочный эффект, который автор обнаружил и отметил в дневнике.

Анализ результатов.

Обобщая результаты, можно говорить о том, что собственные акты омиссии авторами дневников опускаются, не проблематизируются и вписываются в схему старой нормальности. При этом аналогичные акты (возможной) омиссии других людей воспринимаются как угроза общественной безопасности, критикуются и проблематизируются. Соответственно, бездействие относительно коронавирусного кризиса оценивается как нарушение новых морально-этических норм и конвенций. Делается это обычно с классовых позиций: акт адаптации к новой реальности воспринимается как признак более богатого культурного капитала.

Стоит отметить, что в открытую конфронтацию с другими авторы дневников входят редко, обычно ограничиваясь записью в дневнике. Но именно на этом, дискурсивном уровне, «другие» являются важной точкой референции. Своё действие противопоставляется «их» бездействию. В результате внешней комиссией «ничего» становится не бездействие, описываемое информантами, а атрибутируемое не-действие, через которое строится действие. То есть, действие авторов дневников (например, соблюдение норм социального дистанцирования) не только несет свой рациональный, прямой смысл («не заболеть»), но и становится идентичностным, идеологическим высказыванием и позицией в противовес бездействию, являющемуся важным символическим объектом.

Однако происходит и обратный процесс. Поскольку нормы не устоялись, есть окно возможности для негоциации и переосмысления требований [Kurth, 2016: 2]. Поэтому иногда в повседневности возникают ситуации с классической «комиссией» по Скотт. Одним из примеров является «побег от карантина» в сельскую местность. Если анекдотически это воспринимается как побег от вируса, то в некоторых случаях это оказывается побегом от ограничений против распространения коронавируса, способом сохранения автономии и свободы в новой, строго регламентированной реальности, с которой люди могут быть не согласны (как другие, так и сами авторы дневников).

Совсем иная логика у прекратившихся действий (бездействия относительно действия до начала пандемии, категория «ДП»). Структурный уровень через институционализацию государственных политик по борьбе с коронавирусом расширяется. В результате многие аспекты повседневности (поход в магазин, поход в парк, посещение гостей) оказываются в сфере пристального внимания государства, чего не было ранее. Некоторые участники исследования проблематизируют это, высказывая опасения относительно возможной нормализации новой ситуации (контроль за передвижением, расширение полномочий полиции). Другие же участники относятся к ограничениям либо равнодушно, либо и вовсе позитивно: карантин воспринимается как подарок, позитивно («наконец высыпаюсь», «постоянный Новый Год», «я тусовки и так никогда не любила»). И в том, и в другом случае участники исследования бездействуют ввиду отсутствия самой возможности совершать определённые действия законно и безопасно из-за внешних ограничений, связанных с карантином.

Наконец, редким, но важным элементом социологического ничего стали акты комиссии. Проявление агентности на основе идентичности «сознательного гражданина» встречается лишь в пяти дневниках. А проявление само идентичности в виде критики несоблюдения норм по ограничению распространения коронавирусной болезни встречается чаще – в тринадцати дневниках. Соответственно, можно предположить, что часть бездействий хоть и не была зафиксирована, но подразумевается. В результате можно говорить о том, что социологическое бездействие является неотъемлемой частью новой реальности коронавирусной пандемии и связанных с нею новых социальных норм, появившихся как-то как на структурном, так и на низовом уровнях. Практики не-общения, не-заботы, не-контактирования телесно, не-присутствия (в публичных местах), не-участия в мероприятиях являются наглядным примером символических объектов, описываемых социологией ничего. В противовес сознательному бездействию, большинство из актов омиссии – наоборот, связаны с сохранением «доковидных практик», несоблюдением правил социального дистанцирования, рекомендаций и правил, созданных государством и международными организациями.

На теоретическом уровне исследование позволяет говорить о том, что пандемия ковид-19 действительно является примером непредвиденной кризисной ситуации. Пандемия привела к кризису социальному – столкновению «доковидных» и «пандемических» социальных и культурных норм. Возникший конфликт имеет ярко выраженный классовый характер, а анализ актов комиссии в категориях социологии ничего позволяют обнаружить способы построения новых идентичностей, сохранения старых практик и общую атмосферу неопределённости, возникшей из-за значительно изменившей повседневности.

Важно также отметить, что социология ничего позволяет реконструировать темпоральность происходящих изменений. Так, на самом раннем этапе пандемии акты комиссии редки, старые практики сохраняются, а новые подвергаются сомнению. На более поздних этапах происходит «нормализация» кризиса. Подход «business-as-usual» более не работает, и бездействие становится существенной составной частью повседневности – как на сознательном, так и на неосознанном уровне.

Выводы.

В рамках проведенного исследования феномена социального бездействия на ранних этапах пандемии ковид-19, опирающегося на теорию «социологии ничего» С. Скотт, бездействие понимается как символический объект, своего рода «тёмная материя социальной реальности»: с одной стороны, «ничего» трудно поддаётся измерению, с другой – это самое «ничего» имеет прямое влияние на действие социальных акторов.

В результате анализа 16 автоэтнографических дневников наблюдения, написанных участниками исследования в марте-начале апреля 2020 года, обнаружено, что теоретические категории социологии ничего применимы к слому социальных норм, происходивших на начальном этапе пандемии.

Участники исследования – представители среднего и средневысокого класса с высоким культурным капиталом – обнаружили себя в ситуации неопределённости. В результате, бездействие наравне с действие стало важной точкой референции для построения идентичности (чаще всего - «сознательного гражданина», соблюдающего все правила поведения, названные необходимыми для ограничения распространения болезни ковид-19). Отвечая на поставленные исследовательский вопрос, основными практиками бездействия стали соблюдение социального дистанцирования, сокращение социального и телесного взаимодействия, посещения публичных пространств. Одновременно, важными практиками бездействиями, отмеченными в дневниках, являются также акты омиссии других социальных акторов. Именно бездействие других людей стало основой для построения вышеуказанной идентичности «сознательного гражданина».

Отвечая на второй исследовательский вопрос, некоторые из участников исследования сообщили, что их повседневность всё-таки сохранила некоторые «доковидные» элементы; отметили, что они встречались с друзьями (несмотря на запреты). Другие же – наоборот, сообщили, что социальная изоляция и контроль над собственным потреблением информации для них привычна.

С теоретической точки зрения исследование раннего этапа пандемии, характеризующегося сломом социальной реальности и норм, подтверждает значимость теории социологии ничего, а также применимость её основных постулатов для эмпирического исследования кризисных ситуаций. Безусловно, «отсутствие чего-то» – лишь часть социальной реальности, и начальный этап пандемии ещё нуждается в социологическом осмыслении. Однако уже сейчас можно говорить о том, что социология ничего позволяет обнаружить важные составляющие мотивации действий социальных акторов в этот уникальный период. Кроме того, бездействие как символический феномен позволяет высветить конфликтные точки столкновения разных социальных норм и аналитически обнаружить неопределённость, являющуюся ключевой характеристикой повседневности авторов автоэтнографических дневников, как и миллионов других людей весной 2020 года.