Везде
Понятие ценности в социологической теории: влияние и (недооцененные) возможности его интерпретации с позиций гештальт-психологии
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Понятие ценности в социологической теории: влияние и (недооцененные) возможности его интерпретации с позиций гештальт-психологии
Аннотация
Код статьи
S013216250011945-2-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Девятко Инна Феликсовна 
Должность: зав. кафедрой; главный научный сотрудник
Аффилиация:
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
Институт социологии ФНИСЦ РАН
Адрес: Москва, Российская Федерация
Выпуск
Номер 10
Страницы
3-12
Аннотация

В статье представлен историко-социологический анализ влияния представленной в работах М. Ветгеймера и В. Кёлера концепции ценности как востребованности объекта в контексте целостной ситуации на развитие Т. Парсонсом социологической теории институтов и предложенного им понимания природы социального порядка и нормативности социального действия. Анализируется вклад гештальт-психологии в обоснование возможности эмпирического исследования ценностей в социальных науках, в частности, показано, что понимание ценности как востребованности преодолевает предполагаемую невыводимость нормативно-прескриптивных суждений из описательных (дихотомию «есть» и «должно») и служит аргументом против методологической позиции аксиологического релятивизма. Приводятся примеры потенциальной релевантности разработанной в гештальт-психологии идеи «востребованности» для дальнейшего развития некоторых новых аргументов и подходов в современной социологической теории и социологии морали.

Ключевые слова
гештальт-психология, теория институтов, ценности, востребованность, нормативность, социальное действие, социологическая теория, социология морали
Классификатор
Получено
28.09.2020
Дата публикации
18.12.2020
Всего подписок
4
Всего просмотров
56
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Вклад в социологию гештальт-психологии, возникшей как яркое интеллектуальное движение и научная школа немногим более 100 лет назад, после публикации М. Вертгеймером (Вертхаймером, нем. Max Wertheimer) статьи о фи-феномене, особой форме кажущегося движения [Wertheimer, 1912], в значительной мере зафиксирован и детально описан. Можно считать общепризнанным тезис о влиянии идей отцов-основателей гештальт-психологии (М. Вертгеймера, В. Кёлера, К. Коффки, К. Левина), на формирование современных версий функционалистского теоретизирования (см., например, [Camic, 1991:Introd, xxix; Martindale, 1960: 450–453]), а также на возникновение пользующихся популярностью и в настоящее время социологических теорий поля (field theory) [Kluttz, Fligstein, 2016; Martin, 2003; Martin, 2011; Martindale, 1961: 502–506]. В частности, отмечалось, что уже к концу 1930-х гг. теория поля, имевшая своим основанием гештальт-психологию, воспринималась многими представителями Чикагской школы социологии как возможность актуализации собственной теоретической программы и перспектива синтеза символического интеракционизма и экологической социологии, реализующего идею Мида о том, что значение отдельного акта не может быть понято вне контекста целостной ситуации [Kuklick, 1992: 88–89]. Также обосновывалась значительная роль взглядов К. Коффки [Koffka, 1935: 306–422] в исходной концептуализации Т. Парсонсом перехода от уровня биологического организма к уровню укоренённого в культуре «агента» действия в терминах подсистемы «Эго/Личности» [Camic, 1989].
2 В данной статье мы обратимся к аспекту этого влияния, остающемуся сравнительно малоизученным, несмотря на его значение для непрекращающихся дискуссий о природе нормативности и месте ценностей в социологической теории [Turner, 2010; Девятко, 2017], а также для более широкого контекста споров о возможности сугубо эмпирического научного исследования морального измерения социального действия, ведущихся в философии социальных наук как минимум со времени противопоставления Д. Юмом утверждений о фактах и нормативно-прескриптивных, деонтических суждений, представленного как невозможность рационального вывода от «есть» к «должно» [Юм, 1995: 213–230].
3 Я начну со ставшего непосредственным поводом для данного исследования краткого, но существенного с точки зрения развития структурно-функционалистской теории институтов упоминания Парсонсом повлиявших на него идей Кёлера о природе нормативного порядка как осмысленного целого, которое, в свою очередь, может быть объяснено через понятие «востребованности» элементов этого целого. Далее будет представлен по необходимости сжатый анализ некоторых аспектов развития понятия «востребованности» как доступной для эмпирического исследования объективной основы ценности в книге Кёлера «Место ценностей в мире фактов» [Kӧhler, 1939], а также уточнена концептуализации востребованности в статье Вертгеймера [Wertheimer, 1935]. В заключительной части статьи я приведу два примера потенциальной релевантности разработанной в гештальт-психологии идеи «востребованности» для дальнейшего развития некоторых аргументов и подходов в современной социологической теории и, ýже, социологии морали, противостоящих аксиологическому релятивизму как популярной методологической позиции.
4 В написанной не ранее осени 1934 г. и поданной в недолго просуществовавший Journal of Social Philosophy [Camic, 1990] статье «Пролегомены к теории социальных институтов», которая была опубликована в 1990 г. в American Sociological Review с историко-социологическим прологом Ч. Камика и комментариями Дж.С.Коулмена и Дж. Александера [Coleman, 1990; Alexander, 1990] (см. также комментарий А.Д. Ковалева к русскому переводу этого текста [Парсонс, 2010]), представлено удивительно ясное и сжатое изложение многих ключевых идей о природе нормативности социальных институтов и социального действия, которые позднее будут развернуты в «Структуре социального действия» [Parsons, 1968 (1937)] и некоторых более поздних работах. Уточняя ключевое для его понимания социальных институтов представление о системе предельных ценностных установок, репрезентируемых институтами в качестве системы регулятивных норм, Парсонс стремится развести понятия «фактического» порядка как устойчивой системы каузальных связей между переменными, характерной, например, для физической системы или системы экономического равновесия, описываемых, соответственно, физиком или экономистом, и нормативного порядка, характерного для системы институтов. Нормативный порядок, как подчеркивает Парсонс, требует чего-то большего, нежели «фактический» порядок, налагая на последний дополнительные ограничения, которые не могут быть сведены к прямым или обратным причинным связям множества функционально зависимых переменных. Как формулирует Парсонс, нормативный порядок может быть описан как «система взаимоотношений различных сущностей, которая, после того как однажды были заданы основные принципы или допущения, на которые она опирается, образует некое гармоническое целое [курсив автора]. Используя термин профессора Кёлера, такое отношение различных частей друг к другу можно назвать отношением взаимной «востребованности». В логике структуры такой системы как целого допустимо осмысленно рассуждать о «правильных», подходящих элементах и «неправильных», неподходящих. Так, в системе феодального права концепция множественности dominia во владении одной и той же вещью вполне на своём месте, а современная концепция абсолютного и неделимого права собственности «неправильна» и «не подходит» этой системе» [Парсонс, 2010: 322]. Далее Парсонс отмечает, что обладание этим качеством гармонии и взаимной востребованности частей в идеально-типическом случае определяет «интегрированность» системы институтов, и анализирует в качестве примера недостатка интеграции средневековые отношения Церкви и Государства [Там же: 322–324]1.
1. В кратком пояснительном примечании к ссылке на идею Кёлера, предложенным автору русского перевода редактором, присутствует упоминание разрабатывавшейся Кёлером теории ценности как эффекта перцептивной «востребованности» недостающего элемента для завершения гештальта, т.е. осмысленной целостной формы, однако это примечание не содержит, как и исходный текст Парсонса, ссылок на конкретный библиографический источник.
5 Отметим также, что в вышедшей тремя годами позже «Структуре социального действия» Парсонс, рассматривая методологические основания идеалистической традиции в предшествующих теориях социального действия, вновь, но уже менее развернутым образом, ссылается на Кёлера, возвращаясь к вопросу о различиях между функциональными и каузальными процессами «природного» порядка и нормативным порядком как своего рода «идеальной реальностью»: «“Идеальная реальность” предполагает комплекс взаимно соотнесенных элементов – образующих, таким образом, «систему», – но эти отношения радикально отличаются от каузальных, будучи «комплексом смыслов» (a complex of meanings, нем. Sinnzusammenhang)». Так, научная теория – это комплекс или система логически соотнесенных друг с другом пропозиций. Сходным образом, художественная «форма» являет собой структуру элементов, например, в случае симфонии это звуковые комбинации, соотносящиеся друг с другом не логически, но по-прежнему «осмысленно». Существует, если воспользоваться термином профессора Кёлера, определенная взаимная «востребованность», делающая вполне очевидным нажатие «фальшивой» ноты, подобно тому, как возможно обнаружить логическую ошибку в случае теории» [Parsons, 1968 (1937): 482]. В этом фрагменте уже присутствует прямая ссылка на серию Джеймсовских лекций (William James lectures), первая из которых была прочитана Кёлером в Гарварде не ранее осени 1934 г. В ещё одной ссылке Парсонс упоминает результаты впечатляющего количества исследований гештальтистов в области восприятия значимых целостностей (meaningful wholes), т.е. гештальтов, суммированные Коффкой в пользовавшихся значительной популярностью в предвоенный период «Принципах гештальт-психологии» [Parsons, 1968 (1937): 590; Koffka, 1935].
6 Таким образом, развивая существенную для разрабатывавшейся им версии системного теоретизирования идею ценностных установок и нормативного порядка как целого, определяемого взаимной гармонией элементов системы институтов, которую в цитируемой ранней работе он именует «структурной интеграцией» [Парсонс, 2010: 323–324], Парсонс существенным образом опирается на понятие «востребованности» как объективного гештальт-качества, с которым он знакомится благодаря Кёлеру. Чтобы в какой-то мере прояснить более широкий интеллектуальный контекст этого понятия и его связь с природой человеческих ценностей, мы можем обратиться к двум ключевым источникам – вышедшей в 1939 г. и подготовленной на основании прочитанного Кёлером в Гарвардском университете третьего цикла Джеймсовских лекций книге [Kӧhler, 1939] и уже упоминавшейся статье Вертгеймера, вышедшей из печати летом 1935 г. [Wertheimer, 1935], в которой содержится развернутая формулировка концепта «востребованности» и на которую ссылается сам Кёлер. Мы начнём с краткого описания особенностей обоснования Кёлером возможности научного исследования ценностей, которые могут быть объективно определены через понятие востребованности, а затем уточним, каким образом определял «востребованность» Вертгеймер.
7 Мы не претендуем здесь на детальную историографическую реконструкцию развития замысла книги Кёлера, которую сам автор характеризует в «Предисловии» как философскую, как, впрочем, и на сколь-нибудь полное и систематическое описание её ключевых идей в контексте традиции гештальт-психологии, представленной работами так называемой Берлинской школы (Вертгеймер, Кёлер, Коффка, Левин, которые в разное время были учениками психолога и философа К. Штумпфа, в свою очередь испытавшего значительное влияние идей Ф. Брентано), а также в какой-то мере связанных с ней других интеллектуальных движений, включая феноменологию Э. Гуссерля, адресуя читателя к сравнительно немногочисленным публикациями, где такие попытки делались [De Monticelli, 2013; Martinelli, 2015; Spiegelberg, 1981: 193–201].
8 Говоря об обстоятельствах, в которых формировался замысел книги, можно лишь отметить, что Кёлер прибыл в Соединенные Штаты в 1934 г. для чтения Джеймсовских лекций по приглашению философа Ральфа Бартона Перри и, хотя ситуация в нацистской Германии для него уже была крайне неблагоприятной, в силу того, что он был одним из последних немецких интеллектуалов, открыто выступивших против нацистской идеологии и антисемитской политики в немецкой академии, он поначалу, видимо, не имел отчетливого плана эмиграции (его ближайшие соратники-гештальтисты, включая колебавшегося до последнего момента Вертгеймера, к этому моменту уже вынуждены были уехать в Америку из-за невозможности жить и работать в Германии в силу указанной политики). Его личная известность в США была велика, прежде всего, в результате популярности знаменитой книги об интеллекте обезьян, вышедшей в английском переводе в средине 1920-х гг. и предшествовавшего визита с лекциями [Sokal, 1984]. Рецепция цикла Джеймсовских лекций (1934–1935) гарвардскими экспериментальными психологами, которых возглавлял Э. Боринг, была неоднозначной – отчасти в силу предыстории отношений, обусловленной и личностными, и институциональными факторами, отчасти в силу того, что лекции, как и вышедшая через несколько лет книга в значительной мере фокусировались на философских, то есть метафизических и эпистемологических вопросах, а также на релевантности принципов и выводов гештальт-психологии для этики и эстетики [Ibid.; Brožek: 306–307]. Однако, как мы видели, для Парсонса, как и для некоторых философов, ориентированных на американский прагматизм или европейскую феноменологию, Джеймсовские лекции и книга стали источником существенного интеллектуального влияния [Spiegelberg, 1981].
9 В «Месте ценностей в мире фактов» Кёлер ставит проблему необходимости преодоления дуализма фактов и ценностей, сущего и должного, характерного для философии Нового времени. Именно с неспособностью решения проблемы объективности ценностей и отсутствием обоснования возможности их научного исследования он увязывает кризис европейской науки, die Krise der Wissenschaft (что перекликается с названием и тематикой последней книги Гуссерля [Husserl, 1970], как, впрочем, и с упоминаемой Кёлером темой популярных дискуссий в немецких СМИ 1920–1930-х гг.), поскольку научное исследование, не способное объяснить природу ценностей и постулирующее их производный, субъективный и релятивный характер, не обладает ценностью в глазах обычного человека, ожидающего от науки объяснения фундаментальных и самоочевидных фактов собственной жизни [Kӧhler, 1939: 1–34]2. В этой вводной дискуссии Кёлер, отвечая на прямо поставленный вопрос, обладают ли подлинным существованием только факты (например, тот факт, что человек примерно на 70% состоит из воды, а на 30% − из некоторых других легко доступных химических элементов), или в мире также существует что-то «правильное» и «неправильное», даёт рабочее определение ценности как структурной черты, не сводимой к исходным фактам – а именно, позитивной (или негативной) востребованности, проявляющей себя как необходимость в логике или ценность в этическом или эстетическом поле [Ibid.: 31]. Рассмотрев различные подходы к решению проблемы природы ценности и ценностных суждений в истории философии – от Платона до Юма и Канта и, далее, до витализма и феноменологии Гуссерля [Ibid; 35–62] – Кёлер приходит к выводу, что ни один из них не позволяет вполне объяснить внутренне присущую этическим, эстетическим или логическим суждениям востребованность как своего рода необходимость, отличающую их от сугубо дескриптивных суждений о фактах. Столь же неубедительными, по мнению Кёлера, являются попытки свести внутреннюю востребованность к утилитаристскому удовольствию или интересу, то есть естественнонаучные и метаэтические теории происхождения ценностей как своего рода «всего лишь» эпифеноменов, возникающих вследствие соотнесения неких актуальных или ожидаемых фактических положений дел с интересами и потребностями человека.
2. Эта позиция представлена в форме яркой дискуссии автора с неким другом, редактором тематического журнала, обычным человеком, не являющимся профессиональным ученым или философом, на анализе которой мы здесь не можем останавливаться.
10 Собственный анализ востребованности как свойства феноменального поля представлен в третьей главе книги Кёлера в противопоставлении другим, преимущественно субъективистским и релятивистским теориям ценности [Ibid.: 63-101]. Теориям, помещающим источник ценности в «глаза смотрящего», он противопоставляет точку зрения гештальт-психологии, описывающей феноменальное поле не как некую мозаику атомарных фактов или континуум, а как совокупность гештальтов, более или менее сложных и артикулированных целостностей, обнаруживающих системные качества, не сводимые к атомарным частям и простейшим фактам, при этом указанные системные качества зависят от позиции таких целостностей в поле. Иллюстрируя эту восходящую Х. фон Эренфельсу идею гештальт-качеств, Кёлер обращается к классическому примеру мелодии как целостного контекста, определяющей уместность той или иной тональности как системного свойства, не сводимого к отдельным нотам [Ibid.: 85]. Востребованность возникает как вектор в феноменальном поле, в определенном смысле сходный с векторами электромагнитного поля, который может быть направлен и от «я» (самости) к объекту, и от объекта к «я». При этом данные феноменального опыта могут быть, соответственно, представленными в субъективном аспекте (как относящиеся к «я») и в объективном (относящиеся к объекту, в качестве которого могут выступать и присутствующие в феноменальном поле другие люди, эстетические объекты, физические формы и т.п.). Оставаясь субъективными по своему генезису (то есть перцептами, а не физическими объектами или биологическими организмами), они не предполагают с необходимостью доминирующее положение «я», поскольку другие люди и объекты в феноменальном поле могут переживаться как более значимые и активные и, безусловно, не воспринимаются «я» как его «субъективные порождения»3. Соответственно, векторы, исходящие от других, например, от членов социальной группы, и направленные на «я», воспринимаются как объективные силы феноменального поля, внешние запросы, «требующие» от эго развить или проявить свойства, которые не обязательно возникли бы как результат ориентации «я» на объективную цель в других ситуациях (подобно тому, как недостающая «правильная» нота в контексте мелодии не воспринималась бы в качестве таковой вне этого целостного контекста). Важной особенностью предложенного Кёлером анализа востребованности в сравнении с анализом структуры интенциональности у Гуссерля является, как отмечает Г. Шпигельберг, то, что вектор определяется свойствами целостной системы, а возникающие в результате ценностные качества выступают в качестве зависимых от целостного контекста [Spiegelberg, 1981: 197].
3. Как пишет Кёлер: «В некоторых философских системах мы, конечно, слышим об «эпистемологическом субъекте», который, по всей видимости, ответственен за существование всех объектов, включая другие личности. Феноменально такой сущности не существует, поскольку феноменальное «я» определенно не воспринимается в качестве ответственного за существования его объектов» [Ibid.: 87].
11 Решая в последующих разделах книги вопрос о соотношении реальности феноменального опыта с «трансфеноменальной» физической реальностью, Кёлер опирается на раннюю книгу [Köhler, 1924 (1920)], посвященную физическим гештальтам (в свое время он изучал не только психологию у Штумпфа, но и физику у М. Планка), то есть обладающим системными свойствами физическим объектам, подобным полям или описанным позднее диссипативным структурам в физике и биологии. Особым физическим объектом оказывается и нервная система, в которой также могут возникать гештальт-структуры, коррелятивные структурам окружающего мира. Таким образом, взгляд Кёлера на связь между целостностями феноменального поля и структурами физического мира основан на эпистемологической позиции критического реализма, предполагающего, что существует изоморфизм между воспринимаемыми гештальтами (перцептами) и физическим миром, а также между гештальтами и паттернами активности мозга, некими нейронными коррелятами перцептивного опыта (см. подробнее [Martinelli: 64-65; Spiegelberg, 1981: 199]. Идея изоморфизма между структурами активации мозга и перцептами неоднократно критиковалась, собственные попытки Кёлера зафиксировать этот изоморфизм с помощью доступных в то время методов анализа электрических паттернов мозговой активности оказались безуспешны (см. подробнее [Henle, 1984]). Однако, как отмечает Р. Мартинелли, Кёлер подчеркивал, что изоморфизм – это рабочая гипотеза, позволяющая упорядочить известные факты [Martinelli: 65], а новые представления о нейронных ансамблях и восходящих и нисходящих механизмах обработки информации гипотетически ещё могут стать основой для его нового понимания. Кроме того, при анализе репрезентаций мы можем рассматривать изоморфизм как полезную аллегорию, работающую не на том же уровне, что соответствующее математическое понятие, но позволяющее концептуальную отсылку к последнему и увеличивающее наши объяснительные возможности [Isaak, 2019].
12 Отметим, что принцип изоморфизма был исходно сформулирован, как отмечает и сам Кёлер [Kӧhler, 1939: 251], Вертгеймером применительно к фи-феномену и описывал не столько некую корреляцию между перцептами и физическими структурами, сколько особый динамический перцептивный опыт, порожденный полем активности нейронов, не сводимым к сумме возбуждений отдельных нейронов.
13 Выше мы упоминали, что Кёлер в значительной мере опирался в своей трактовке ценности на ту концептуализацию востребованности, которая наиболее явным образом была представлена Вертгеймером в работе «Некоторые проблемы в этической теории» [Wertheimer, 1935]. В данной статье едва ли возможно дать основательный анализ этой концептуализации, поэтому мы кратко остановимся лишь на нескольких моментах, позволяющих понять её ключевые аспекты с точки зрения тех проблем социологической теории ценностей и норм, споры о которых шли уже в момент написания работы Вертгеймера (ср., напр., [Westermarck, 1932]) и не завершены до сих пор (см., в частности, [Lukes, 2008; Девятко, 2017: 32–42]). Один из таких ключевых аспектов связан с обсуждением позиции аксиологического релятивизма в эмпирических исследованиях морали и иных нормативных систем, опирающейся на демонстрацию очевидной межиндивидальной, межкультурной или исторической вариативности морали, эстетических идеалов и т.д. (Кёлер обсуждает этот вопрос в своей книге лишь пунктирно, отсылая читателя к статье Вертгеймера [Kӧhler, 1939: 97]).
14 Вертгеймер фиксирует существование широкого консенсуса в современных социальных науках относительно крайней вариативности норм и нормативных суждений в разные эпохи и в разных культурах, подтверждаемого данными социологии и культурной антропологии, однако предлагает посмотреть критически на обычно совершаемый по умолчанию следующий вывод: эмпирически наблюдаемое различие в регулятивных нормах или моральных суждениях предполагает различие в исходных предположениях, своего рода аксиомах или «основных нормах», как назвал бы их Г. Кельзен, из которых могут быть выведены первые. Оригинальность аргументации Вертгеймера заключается в том, что она носит формальный характер и опирается прежде всего на тезис о холистской, не-атомарной природе наблюдаемых «моральных фактов». Вопрос, на который он отвечает, формулируется предельно просто: «Является ли прямой вывод от утверждения о различных (противоречащих друг другу) фактах оценивания к гетерогенности аксиом обоснованным?» [Wertheimer, 1935: 355]. Используя поначалу простейший пример человека, совершившего под влиянием толпы импульсивный морально-нагруженный поступок, который чуть позже недоумевает, как он мог действовать столь слепо и необдуманно, Вертгеймер спрашивает, верно ли будет полагать, что здесь мы имеем дело с переходом от одной этической системы к другой? Будет ли такого рода фиксация фактов и их теоретическая интерпретация образцом научного исследования морали? Не должны ли мы вместо этого исследовать причины наблюдаемых различий в поведении и суждении (например, позволю себе добавить, различия в задействовании пресловутых «системы-1» и «системы-2» [Evans, Stanovich, 2013] при различных условиях действия)? И не возможна ли ситуация, при которой различные ситуативные контексты могут приводить к наблюдаемым различиям в поведении и суждениях, когда фундаментальные этические принципы в действительности идентичны? В более сложных случаях, отмечает Вертгеймер, различия в моральных или правовых суждениях или поступках, которые они легитимируют, могут быть следствиями более фундаментальных факторов контекста действия: ошибочных или идеологически-смещенных убеждений, расхождений в популярных теоретических «рамках» или контингентных историко-культурных обстоятельствах и т.п., ведущих к различиям между группами в идентификации некоторой наблюдаемой ситуации А как признака или следствия более фундаментального принципа B [Ibid.: 356–358]. Вертгеймер приводит не только примеры, но и систематизированную таблицу стадий последовательности вывода, которые, при различных сочетаниях совпадающих исходных аксиом (принципов) и различающихся обусловливающих факторах целостной ситуации («окружения действия»), ведут к эмпирически наблюдаемым различиям в нормах и нормативных суждениях. Хотя мы не можем здесь обсуждать эту аргументацию детально, следует отметить, что Вертгеймеру вполне удается показать, что вариативность «дескриптивных фактов», касающихся норм и моральных оценок, обнаруженных этнологами и социологами, отнюдь не является достаточным основанием для поспешных выводов о фундаментальных различиях в этических принципах и неизбежности аксиологического релятивизма как позиции в этике или даже методологического принципа в социальных науках.
15 Еще одним важным аспектом, зачастую неверно толкуемым в научных исследованиях этических систем, является природа детерминации ценностных суждений. При всем наблюдаемом разнообразии последних, отмечает Вертгеймер, преобладающей является упрощенная объяснительная схема субъективистских теорий, которые, как отмечалось выше, помещают источник ценности в «глаза смотрящего»: предполагается, что источником ценности является внешнее по отношению к объекту оценивания субъективное суждение вкуса [Ibid.: 358-359], как, например, некая пища кажется нам вкусной, поскольку вызывает у нас приятные ощущения или соответствует текущим кулинарным модам и т.п. Однако попытка применить эту упрощенную логическую схему к случаю судьи, которые вынес приговор невиновному за взятку или максимизируя интерес своей социальной группы, приводит к ощущению того, что здесь явно что-то не вяжется, присутствует какое-то неудовлетворительное рассогласование. Мы явственно сталкиваемся здесь не с неким расхождением наших и судьи субъективных предпочтений, а с рассогласованием оценочного решения и объективной структуры ситуации. Как пишет Вертгеймер: «Самым главным является не вопрос субъективной оценки, находящей во внешних отношениях с объектом, но отношения, складывающиеся внутри происходящего – как действие соотносится с требованиями ситуации, их zueinander ». При этом фактическое поведение может соответствовать структурным требованиям ситуации, может быть слепо к каким-то её аспектам или к требованиям (векторам), исходящим от объекта, вне зависимости от субъективного приписывания положительной или отрицательной оценки фактам: «Если кто-то, находящийся в реальной ситуации, оказывается неспособен её увидеть и, возможно, действовать , он слеп по отношению к главному, а не обладает отличающейся этикой» [Ibid.: 360]. Сходные рассуждения применимы, показывает Вертгеймер, к полю логики или математики, где также присутствуют основные структурные элементы: «система» (целостность), зазор/лакуна (eine Leerstelle), требующая заполнения, требования ситуации (востребованность) и завершение, которое соответствует или не соответствует требованиям. Разумеется, эта упрощенная схема описывает лишь простейшие случаи, когда возможно однозначное решение, и не охватывает обсуждаемые им далее более сложные случаи, когда одна из «систем» включена в другую или конкурирует с её требованиями, порождая своего рода соревнование или даже нормативный конфликт, и т.п. Однако и в самой элементарной форме она дает понять, почему к объективной востребованности ценностно-нагруженного суждения или действия неприменима расхожая и упрощенная дихотомия «сущего» и «должного» [Ibid.: 362].
16 В заключение я приведу лишь два тесно связанных примера современных дискуссий в области социологической теории и социологии морали, которые позволяют проиллюстрировать сохраняющуюся релевантность и некоторые объяснительные возможности интерпретации ценностных суждений в рамках понятия востребованности, предложенного в классической гештальт-психологии. Один из них связан с известной критикой С. Люксом различных версий релятивистской позиции в социально-научных исследованиях морали [Lukes, 2008; Lukes, 2010] (см. также [Девятко, 2017: 37–42]). Последняя не только подчеркивает внутреннюю противоречивость взгляда на моральные убеждения как на сугубо дескриптивные и допускающие лишь субъективную детерминацию (личными и групповыми интересами, случайно варьирующими предпочтениями и т.п.) – взгляда, который, однако, требует от всех безусловного принятия универсалистской позиции толерантности. Люкс также полагает, что при всей вариативности моральных оценок и интерпретаций того, что в конкретной ситуации может интерпретироваться в качестве морально правильного, мы должны принять в качестве логического условия, то есть требования к возникновению морального сообщества как некоторой надындивидуальной целостности, существование независимых от вариативности индивидуальных предпочтений общих человеческих интересов и добродетелей – в частности, некой абстрактной идеи справедливости, приверженности представлению о взаимопомощи и т.п. Для Люкса такие требования к условиям существования морального сообщества проявляются как факты в качестве «участвующих реактивных установок» (идея, восходящая к П. Стросону, определявшему, в общем случае, такие установки в ситуации взаимодействия как опирающиеся на «требование проявлять разумное количество доброй воли или уважения, со стороны других, не только по отношению к себе, но и по отношению ко всем, от имени кого можем испытывать возмущение» [Strawson, (1962) 2008: 16]). Можно, таким образом, предположить, что механизмом такого рода установок как «естественных человеческих реакций» на злую или добрую волю других людей, проявленную в действиях, могла бы служить востребованность этих действий с точки зрения целостной ситуации.
17 В качестве второго примера объяснительной теории морали, которая также бросает серьезный вызов позиции аксиологического релятивизма, может быть рассмотрена недавняя теория «морали-как-кооперации/сотрудничества» [Curry et al., 2019], парадоксальным образом возникшая в антропологии – науке, которая дала в свое время богатый эмпирический материал для предложенного Э. Вестермарком тезиса «моральной относительности» [Westermarck, 1932].
18 Эта теория, как и теория модулярных и универсальных «моральных оснований» [Haidt, Joseph, 2004], пытается продемонстрировать единые источники моральных интуиций, однако, в отличие от последней, стремится не объяснить кросс-культурные различия в реализации врожденного морального знания, а, напротив, фокусируется на эмпирической проверке теоретической модели генезиса морали в качестве источника универсальных паттернов, выявляемых в межкультурных сравнениях. При этом предлагаемая теоретическая модель «морали-как-сотрудничества» отчасти опирается на эволюционное объяснение модулярной основы обнаруженных паттернов, отчасти объясняет их сходство схожестью фундаментальных структурных характеристик типичных ситуаций социального взаимодействия, выявляемых на микро-, мезо- и макроуровнях и моделируемых в качестве устойчивых решений для игр с ненулевой суммой (именно такими решениями для различных повторяющихся ситуаций оказываются помощь родственникам, помощь группе, реципрокация, уважение к существующим правам собственности и т.д.). Эти фундаментальные структурные характеристики взаимодействия, как представляется, также могут быть описаны как своего рода гештальт-эффекты востребованности, постоянно воспроизводящиеся в силу структурного сходства ситуаций взаимодействия, в поле которых они формируются.

Библиография

1. Девятко И. Ф. Понятие нормы в социологической теории: от классических оснований к новым интерпретациям природы норм и множественности нормативных систем // Нормы и мораль в социологической теории: от классических концепций к новым идеям / Отв. ред.: И.Ф. Девятко, Р.Н. Абрамов, И.В. Катерный. М.: Весь мир, 2017. С. 10–42. [Deviatko I.F. (2017) Social Norms: From Attempts of Definition towards New Interpretations of Sources of Normative Value and Plurality of Normative Systems. In: Norms and Morals in Sociological Theory: from Classical Interpretations to New Ideas. Ed. by I.F. Deviatko, R.N. Abramov, I.V. Katerny. Мoscow: Ves’ mir: 10–42. (In Russ.)]

2. Парсонс Т. Пролегомены к теории социальных институтов. Пер. и комментарий А.Д. Ковалева // Глобализация и социальные институты: социологический подход / Под ред. И.Ф. Девятко, В.Н. Фоминой. М.: Наука, 2010. С. 295–330. [Parsons T. (2010) Prolegomena to a Theory of Social Institutions. Transl. in Russian by A.D. Kovalev. In: Globalization and Social Institutions: A Sociological Approach. Ed. by I.F. Deviatko, V.N. Fomina Moscow: Nauka. (In Russ.)]

3. Юм Д. Трактат о человеческой природе. Кн. 2. Об аффектах. Кн. 3. О морали. М.: Канон, 1995. [Hume D. (1995) A Treatise of Human Nature. Books 2-3. Moscow: Kanon. (In Russ.)].

4. Brožek J.M. (ed.) (1984) Explorations in the History of Psychology in the United States. Lewisburg et al.: Bucknell University Press, Associated University Press, 1984.

5. Camic Ch. (1989) Structure after 50 Years: The Anatomy of a Charter. American Journal of Sociology. Vol. 95. No. 1: 38–107.

6. Camic Ch. (1991) Introduction: Talcott Parsons before The Structure of Social Action. In: T. Parsons. The Early Essays. Ed. by Ch. Camic. Chicago: The University of Chicago Press: IX–LXIX.

7. Curry O.S., Mullins D.A., Whitehouse H. (2019) Is It Good to Cooperate?: Testing the Theory of Morality-as-Cooperation in 60 Societies. Current Anthropology. Vol. 60 (1): 47–69.

8. De Monticelli R. (2013) Requiredness. An Argument for Value-Realism. Phenomenology and Mind. No. 5: 84–97.

9. Evans J., Stanovich K. (2013) Dual-process Theories of Higher Cognition: Advancing the Debate. Perspectives on Psychological Science. Vol. 8. No. 3: 223–241.

10. Haidt J., Joseph C. (2004) Intuitive ethics: how innately prepared intuitions generate culturally variable virtues. Daedalus. Vol. 133. No. 4: 55–66.

11. Henle M. (1984) Isomorphism: Setting the Record Straight. Psychological Research. No. 46: 317–327.

12. Husserl E. (1970 (1936/1954) The Crisis of European Sciences and Transcendental Philosophy. Transl. by D. Carr. Evanston: Northwestern University Press.

13. Isaac A. (2019) The allegory of isomorphism. Avant: Trends in Interdisciplinary Studies. Vol. 10. No. 3. DOI: https://doi.org/10.26913/avant.2019.02.05.

14. Kluttz D.N., Fligstein N. (2016) Varieties of Sociological Field Theory. In: Handbook of Contemporary Sociological Theory. (Handbooks of Sociology and Social Research). Ed. by S. Abrutyn. Springer International Publishing, Switzerland: 185–204.

15. Koffka K. (1935) Principles of Gestalt Psychology. New York: Harcourt, Brace & Company.

16. Köhler W. (1942 (1920) Die physischen Gestalten in Ruhe und im stationären Zustand. Eine naturphilosphische Untersuchung. Braunschweig: Vieweg. 2nd ed. Erlangen: Verlag der philosophischen Akademie.

17. Köhler W. (1925) The Mentality of Apes. London: Kegan Paul, Trench, Trubner; New York: Harcourt, Brace & World.

18. Kӧhler W. (1939) The Place of Value in a World of Facts. London: Kegan Paul, Trench, Trubner & Co.

19. Kuklick H. (1992) A “Scientific Revolution”: Sociological Theory in the United States, 1930–1945. In: Talcott Parsons: Critical Assessment. Ed. by P. Hamilton. London: Routledge. Vol. 1: 75–105.

20. Lukes S. (2008) Moral Relativism. London: Profile Books.

21. Lukes S. (2010) The Social Construction of Morality? In: Handbook of the Sociology of Morality. Ed. by S. Hitlin, S. Vaisey. New York et al.: Springer: 549–560.

22. Martin J.L. (2003) What is Field Theory? American Journal of Sociology. Vol. 109. No 1: 1–49.

23. Martin J.L. (2011) The Explanation of Social Action. Oxford, etc.: Oxford University Press.

24. Martindale D. (1961) The Nature and Types of Sociological Theory (The International Library of Sociology and Social Reconstruction). London: Routledge and Kegan Paul.

25. Martinelli R. (2015) Wolfgang Köhler on Facts and Values. Dialogue and Universalism. No. 4: 61–76.

26. Parsons T. (1968 (1937) The Structure of Social Action: A Study in Social Theory with Special Reference to a Group of Recent European Writers. In 2 vols. New York; London: The Free Press – Collier-Macmillan Limited.

27. Parsons T. (1990) Prolegomena to a Theory of Social Institutions. American Sociological Review. Vol. 55. No. 3: 319–333.

28. Sokal M.M. (1984) The Gestalt Psychologists in Behaviorist America. American Historical Review. Vol. 89. No. 5: 1240–1263.

29. Spiegelberg H. (1981) The Context of the Phenomenological Movement. Dordrecht: Springer.

30. Strawson P.F. (2008 (1974) Freedom and Resentment. In: Freedom and Resentment and Other Essays. London: Methuen, Routledge.

31. Turner S.P. (2010) Explaining the Normative. Oxford: Polity.

32. Wertheimer M. (1935) Some Problems in the Theory of Ethics. Social Research. Vol. 2. No. 3: 353–367.

33. Westermarck E. (1932) Ethical Relativity. London: Kegan Paul, Trench, Trubner.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести