Масштабное исследование проф. РГГУ Е.Я. Виттенберга посвящено проблеме, которую многие отечественные политики, аналитики и рядовые граждане считают ключевой с точки зрения будущего России – социальной ответственности власти. Это вторая из книг трилогии, посвященной общей проблеме социальной ответственности в России. Первая («Социальная ответственность бизнеса на постсоветском пространстве», 2011 г.) получила широкий отклик в прессе. В настоящее время автор работает над третьей книгой, посвященной социальной ответственности гражданского общества.

Несколько обстоятельств делают рецензируемую книгу незаурядным явлением в научной литературе по истории постсоветской трансформации. Во-первых, объем проделанной работы. На почти семистах страницах детально критически анализируется внешняя и внутренняя политика власти с позиций социальной ответственности: ее планы, реализация намеченного, результаты и последствия. Использован большой теоретический и эмпирический материал: данные Росстата, официальных юридических документов, решений правительства, социологических исследований (Институт социологии РАН, ВЦИОМ, ФОМ, Левада-Центр), труды российских и зарубежных историков, политологов, социологов и экономистов. Содержится около тысячи ссылок на источники, нередко с обширными комментариями к ним.

Во-вторых, само обращение к феномену социальной ответственности власти можно признать ценной и аналитически перспективной частью авторского замысла. Хорошо известно, что от времен «шоковой терапии» целому поколению российских исследователей и управленцев осталась в наследство идиосинкрозия к самому понятию «социальная поддержка». Весьма распространенным оказалось мнение, что «государство должно уйти», «государство ничего не должно», а рыночная экономика и свободная игра эгоистических интересов расставят все по своим местам. Однако постсоветский российский опыт убедительно продемонстрировал пагубность такого подхода. Подобная позиция разрушительным образом воздействует не только на людей, но и на состояние политической сферы, нации и государства.

В-третьих, особенно актуально в атмосфере становящегося все более популярным противопоставления российскими властями «прагматичного» Запада с его приверженностью ценностям «прибыли» и «материального интереса», с одной стороны, и «высокодуховной» России с ее приверженностью ценностям «добра» и «справедливости» – с другой. В частности, президент РФ В. Путин в октябре 2015 г. заявил: «В основе российского мировоззрения лежит представление о добре и зле, о высших силах, божественное начало. В основе западного мышления…. лежит интерес, прагматичность, прагматика»¹. Подобные заявления делают злободневным вопрос, который задает себе любой думающий россиянин: насколько современная Россия в ее социально-экономических и политических параметрах соответствует заявленным представлениям о «справедливости», «добре» и «божественном начале» и насколько власть содействует реализации на практике этих представлений? Уверен, что многие дадут отрицательный ответ. Нынешняя Россия категорически не соответствует официально завяленным ценностям «добра» и «справедливости». Сказанное отчетливо проявилось в пандемию и особенно резко по сравнению с «прагматичным» Западом. Так, в канун Рождества 2020 г. в США приняли очередной пакет помощи простым жителям, согласно которому на поддержку граждан были выплачены пособия почти на 260 млрд долларов. Плюс к этому 140 млрд долларов составили выплаты американцам по программе страхования от безработицы. В 2021 г. президент Байден подписал так называемый пакет стимулов, включающий в себя 2 трлн долларов, компенсирующих американцам потери от пандемии². Российские власти заметного пакета помощи своим гражданам не предложили, кроме разовых подачек отдельным категориям населения. В результате последствием пандемии коронавируса стал резкий – почти на 2 млн человек – рост числа россиян, живущих за чертой бедности. Таким образом, столь часто звучащая риторика о справедливости как о фундаментальном принципе «русского мира» неизбежно вступает в противоречие с нынешним социально-экономическим укладом России. В контексте сказанного, ответ на вопрос Е. Виттенберга» «В чем заключается социальная ответственность российской власти?» – представляется как никогда актуальным.

Развернутый и глубокий анализ доминирующих в современных социальных науках теорий социальной ответственности и власти позволяет ввести в социальную науку крайне полезную и значимую фактуру, которая также весьма поучительна в практическом отношении, поскольку позволяет лучше представить обстоятельства и нюансы трансформации социальной функции российского государства. Ценность исследования с точки зрения производства нового знания заключается в операционализации категории «социальная ответственность» применительно к различным аспектам властно-государственной социальной ответственности: экономических преобразований, социальной политики, строительства гражданского общества, внешней политики и т. д.

Во втором разделе содержатся сюжеты, посвященные ключевым направлениям экономической трансформации: приватизации, экономической конкуренции, инновационной политике властей и разрыву между стратегиями власти и их реализацией. Здесь приходится с сожалением констатировать, что любое публичное обсуждение плюсов и минусов, проведенных в 1990-е гг. реформ чрезмерно политизировано, оно часто опирается не на факты, а на мифологизированные трактовки. Самой спорной, но интересной, можно признать оценку автора степени справедливости такой неоднозначной меры, как приватизация. Автор делает вывод, что «действия властей, направленные на приватизацию, при всех тех ошибках, которые были сделаны, должны быть признаны социально ответственными» (с. 131). Потому что это: 1) отодвинуло Россию от экономического краха и социальных катаклизмов; 2) в стране сформировался класс собственников, а малый и средний бизнес стал социальной базой для формирования нового для России среднего класса; 3) экономический плюрализм и плюрализм форм собственности стали предпосылкой для возникновения политического плюрализма и политической конкуренции.

Спору нет, многие склонны видеть в приватизации 1990-х гг. позитивный экономический смысл. Однако необходимо четко понимать, что сами приватизаторы рассматривали ее вовсе не как экономическую меру, а как политический проект – инструмент, призванный изменить политический ландшафт страны. Здесь важен не экономический эффект приватизации (кстати, очень сомнительный), а тип общества, построенный в России с помощью приватизации и предшествовавшей ей «шоковой терапии». «Сделка в духе Фауста», заключенная в 1995 г. командой А. Б. Чубайса, с одной стороны, и олигархами — с другой, сформировала определенный тип капитализма и определенный тип общества в современной России. Больной зародыш «шоковой терапии» и политически мотивированной приватизации предопределил все последующие аномалии постсоветского развития: сохранение олигархической системы с помощью авторитарного режима, соединение крупной собственности и политической власти, неуклонное пренебрежение демократическими и правовыми нормами. Автор монографии подчеркивает, что в мире существует и другой взгляд на рыночную экономику, базирующийся на большем равноправии, которое использует силу рынка для того, чтобы обеспечить процветание не немногим гражданам, но всему обществу. Однако, открытым остается вопрос: действительно ли такая цель ставилась реформаторами? Думается, осуществленное во многом было обусловлено представлениями либеральных младореформаторов о власти. Эта власть виделась ими как произвольная сила, которая ломает страну через колено и проводит нужные реформы. Так называемые российские либералы желали, чтобы Б. Ельцин, воспользовавшись, по их выражению, «шансом Пиночета» и параличом общественной жизни после «шоковой терапии», провел массовую приватизацию, которая привела не только к глубокой социальной и ментальной пропасти между верхами и низами, но и к формированию основ сословного общества.

В третьем разделе Е. Виттенберг на эмпирическом и статистическом материале демонстрирует скромность достижений власти в сфере социальной политики. Он утверждает, что в стране не удалось сформировать большой и устойчивый средний класс и что большая часть социальной структуры РФ состоит из промежуточных слоев между стратой бедных и средним классом.Значительное место занимает оценка деятельности власти, направленной на борьбу с бедностью, ее достижений и проблем. Позитивным является то, что, опираясь на международный опыт, автор предлагает свое видение решения проблемы сокращения бедности. В частности, он ратует за проведение переоценки стоимости труда, который, по его мнению, недооценен, создание квалифицированных рабочих мест, предлагает введение реально прогрессивного налога на доходы богатых, а не символического в 2%, введенного с 1 января 2021 г., сокращение расходов на бюрократию и оборону, развитие благотворительности и ряд других.

Весьма критично автор настроен по отношению к социальной политике, направленной на сглаживание избыточных социальных неравенств (экономических, гендерных, региональных, информационных и т. д.), существующих в современной России. Можно согласиться с ним в том, что меры, предпринимаемые властью в этом направлении, недостаточны и социальные неравенства, прежде всего в сфере благосостояния, создают угрозу социальной стабильности в обществе, столь богатом попытками революционного передела собственности.

Виттенберг формулирует очень взвешенное и обоснованное мнение относительно социальной ответственности власти за состояние демократии в постсоветской России. Он избегает бесплодных дискуссий по поводу того, какой тип демократии («формальная демократия», «имитационная демократия», «суверенная демократия») и какой вид политического режима («гибридный режим», «электоральный авторитаризм» и т. д.) формируется в России. Он фокусирует свое внимание на исследовании институциональной основы формирующейся российской демократии, для которой присущи все признаки переходности и неопределенности. Так, автор утверждает, что «политика власти в сфере развития демократии была непоследовательной, противоречивой и часто не отличалась высоким уровнем социальной ответственности. В то же время в период 1990-х гг. и первую половину 2000-х, несмотря на все сложности и ошибки, можно было наблюдать отчетливый тренд на формирование демократических институтов и внедрение в политическую жизнь страны демократических процедур в духе либеральных европейских представлений о демократии. В то же время со второй половины 1990-х гг. стало постепенно проявляться стремление власти предельно формализовать демократические процессы в стране, заменив их авторитарной формой правления, а социальную ответственность власти за состояние демократии свести к возможному минимуму» (с. 570—571).

Автор считает, что в основе успешной внешней политики лежит удовлетворение двух основных насущных потребностей страны — обеспечение ее суверенитета и безопасности, а также условий для внутреннего социально-экономического развития. Можно согласиться с автором в том, что нельзя называть успешной внешнюю политику, при которой страна практически лишилась сколько-нибудь значимых союзников.

Как и всякая новаторская работа, исследование Е. Виттенберга не лишена отдельных спорных моментов. Наиболее дискуссионными являются выводы автора об этническом и конфессиональном неравенстве. «Практически преодолено, во всяком случае на федеральном уровне, национальное неравенство, оставшееся в наследство от СССР». Делается также вывод о том, что «постепенно сглаживается и межконфессиональное неравенство, когда титульная религия – православие – имела преимущество перед, скажем, католицизмом или иудаизмом». (с. 455). Здесь автор непростительно упускает из виду дискриминацию ислама, а вместе с ним всего мусульманского сообщества России, численность которого, по различным оценкам, составляет от 15 до 20% населения страны. Российская исламофобия проявляется и в составлении масштабного списка запрещенной мусульманской литературы, и в отношении властей к строительству новых мечетей и во многих других аспектах. Превращение православия в «государственную» религию России в соответствии с «государствообразующей» ролью русского народа, указанной в поправках 2020 г. к Конституции страны, никак нельзя признать социально ответственной политикой. Более того, в долгосрочной перспективе подобные практики вряд ли приведут к укреплению мира и согласия в стране.

Автор не отвечает на важный вопрос для понимания преемственности и изменений в природе социальной ответственности власти: является ли политический, экономический и социальный порядок, установленный при Путине в 2000–2010-е гг., логическим результатом ельцинских реформ 1990-х гг.? Вопрос болезненный в первую очередь для тех, кого принято называть «российскими либералами». Сегодня во многих официальных СМИ утверждается, что путинизм является не продолжением и логическим завершением ельцинизма, а его государственно-патриотическим отрицанием (через взращивание «белых» мифов о «сытых нулевых» и «вставании России с колен», которые должны убить черный миф о «лихих 90-х»). С другой стороны, большое количество критически настроенных людей почему-то считают, что все могло бы быть иначе, не приди к власти в 2000 г. Путин и не приведи с собой такое количество бывших сотрудников спецслужб и «государевых людей». Данный вопрос является одним из самых острых и актуальных для понимания природы социальной ответственности власти в условиях так и незавершенного отечественного постсоветского перехода. На мой взгляд, попытки разделить эпоху Ельцина и эпоху Путина не выдерживают проверки реальностью. «Системных либералов» отличала вовсе не привязанность к либеральной идеологии, а скорее их преданность идеям и практикам имперско-авторитарного государства. Больной зародыш «шоковой терапии» и залоговых аукционов предопределил врожденную ущербность российского капитализма, а вместе с ней и пороки социальной политики. Одним из важных признаков такого капитализма является военно-силовая надстройка над сырьевой экономикой, призванной зацементировать достижения ельцинской эпохи. Хотя не все репрессивные эксцессы были логически неизбежными последствиями ельцинского правления, все же путинский режим и нынешняя социальная ответственность власти во многих своих чертах были заложены в самих политических ожиданиях ельцинских «младореформаторов».

Высказанные критические замечания, относящиеся к различным аспектам социальной ответственности российской власти, не умаляют изрядных достоинств рецензируемой монографии Е.Я. Виттенберга. Монография, несомненно, является весомым вкладом в общественные науки и способствует открытой общественной дискуссии по проблемам социальной ответственности российской власти.