Везде
Conceptualizing Non-Modal Parenting
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Conceptualizing Non-Modal Parenting
Annotation
PII
S013216250016486-7-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Alina L. Yanak 
Occupation: Senior Lecturer
Affiliation: Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod
Address: Russian Federation, Nizhny Novgorod
Edition
Issue 4
Pages
56-67
Abstract

Pluralization and dynamics of development, institutionalization, variability of discursive practices problematize the phenomenon of non-modal parenting. The paradoxical absence of a theoretical framework makes it an attempt to conceptualize it based on the analysis of domestic and foreign publications on this topic. The research methodology is based on the family change or crisis theory, theoretical approaches of T. Parsons, P. Bourdieu, A. Giddens, Z. Bauman. Non-modal parenting as a subject of study can be specified as a family substitute, social practice, social identity. The properties of modal family practices described by A.A. Kletsin: statistical norm, adaptability, subjective perception, cultural-relativistic. In article author proposed the criterial dichotomies and the definition of non-modal parenting. The main differences between alternative/ non-normative models from traditional are concentrated around the structure of childhood and parenthood, the emergence, realization, subjectivity, relevance and perception of the non-modal parenting.

Keywords
alternatives to marriage and family, non-traditional family, non-modal parenting, family substitute, social practice, social identity
Acknowledgment
The study was funded by grant from the President of the Russian Federation to young Candidates of Sciences, research project No. МК-641.2021.2.
Received
07.04.2022
Date of publication
05.07.2022
Number of purchasers
11
Views
43
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Семья сегодня рассматривается в нарративах трансформации, плюрализации, дифференциации, нуклеаризации, эгалитаризации и других процессов. Преобразования семьи могут дискутироваться в контексте институционального кризиса и дефункционализации, преобразований и модернизации, демографической проблемы, индивидуального восприятия семьи и семейных ценностей отдельной личностью, сферы занятости, (домашнего) труда. Бесспорно, что это статистически и качественно фиксируемый, актуальный и стремительно распространяющийся процесс. Одним из продуктов глобальных изменений семейной сферы является немодальное родительство. В отличие от альтернативных типов семьи и брака, немодальное родительство пока теоретически не конкретизировано, хотя нуждается в этом, учитывая условную автономизацию супружества и родительства, распространение новых родительских практик. Цель статьи – комплексный анализ подходов к пониманию природы немодального родительства.
2

Немодальное родительство как семейный субинститут.

3 В этом контексте семейная организация (структура) довлеет над родительством как собственной компонентой, управляет его формами и типами, с одной стороны. Отсюда немодальное родительство – ядро, производное немодальных семейных систем. С другой стороны, оно может рассматриваться как относительно сепарированная «упорядоченная совокупность регуляторов и предписаний», регламентирующих определенные типы родительско-детских отношений внутри института семьи и способных спровоцировать его изменения [Басина, 2020: 14].
4 Понятие «немодальные семьи» введено в отечественный научный оборот А.А. Клециным. Термин не имеет четкой трактовки, но использовался автором как тождественный «внебрачным и альтернативным», «нетипичным» семьям. При этом немодальная семья представлена как «патология», а модальная – «норма», или «нечто, не отклоняющееся от усредненных показателей, не выделяющееся из массы» [Клецин, 1994: 167–168]. Модальная семья – среднестатистическая семья. Доминирующим социально-демографическим типом семейных домохозяйств сегодня являются те, что состоят из одной супружеской пары и одного или двух несовершеннолетних детей (порядка 30% от общего числа).
5 Т. Парсонс описывает ключевое свойство «модальной личности» как «предрасположенность к конформности с главными ролевыми ожиданиями в обществе» [Парсонс, 2002: 337]. То есть, модальная семья должна соответствовать социально приемлемым/одобряемым паттернам поведения. Важной чертой модального типа выделяется вариабельность, однако благодаря «силе социализирующих механизмов» другие типы «отклоняются от модального по одной, самое большее – двум переменным».
6 С.И. Голод, акцентируя внимание на трансформации семьи, плюрализации брачных/ партнерских отношений, констатирует распространение «инновационных союзов»: неполные (монородительские), материнские, послеразводные, вдовые, фактические (сожительства), повторнобрачные семьи, семьи с неродным(и) родителем(ями), би(поли)гамные (конкубинат, суаньнантаж) с раздельным проживанием супругов, открытые (свободные) браки, одиночные домохозяйства, образованные «людьми, осознанно отказывающимися от семейной жизни» [Клецин, 1994; Голод, 2003: 117].
7 Т.А. Гурко выделяет альтернативные брачным моделям организации частной жизни неофициальные и неактуальные семьи [Гурко, 2008: 185], «новые семейные формы», к которым причисляются приемные семьи и замещающее опекунство [Гурко, 2017]. Применительно к описанию практик, отклоняющихся от основных тенденций и норм случайно, применяется понятие «вариация», систематически (например, регистрация брака сожительствующими парами после зачатия/ рождения ребенка или монородительство в результате развода) – «девиация», постепенно превращающаяся в норму [Гурко, 2016]. М. Лэм трактует термин «нетрадиционная семья» как «намеренную, или умышленную, девиацию» [Lamb, 1999].
8 В зарубежной литературе часто употребляемыми выражениями служат «альтернативные» (alternative families) и «нетрадиционные» семьи (nontraditional families) [Alexander et al., 1980; Lamb, 1999; Macklin, 1987; Rosenfeld, 2010]. В качестве аналогов используются термины «трансгрессивная семья» [Perry et al., 2016], «ненормативная семья», которая рассматривается Э. Чапман и С. Салтмарш в риторике «гетеропатриархата», полноты родительской структуры и релевантности благополучному детству [Chapman et al., 2013]. Также преимущественно зарубежными исследователями «карта» нетрадиционных семей дополняется однополыми партнерствами [Amato, 2012; Golombok et al., 2018; Perry et al., 2016; Rosenfeld, 2010; Stacey, 1996].
9 Анализируя новые теоретико-методологические подходы и фокусы в западной социологии семьи, А.В. Носкова отмечает появление «нетрадиционных партнерств», развивающихся в том числе за счёт «массового использования вспомогательных репродуктивных технологий, …набирающего популярность репродуктивного туризма, … мультилокальных семей» [Носкова, 2015: 179].
10 Осмысление немодальной семьи может конструироваться методом «от противного». Как заметила Э. Маклин, «чтобы дать определение нетрадиционному, нужно сначала выяснить суть традиционного, принимая во внимание, что традиции меняются». И хотя альтернативные формы классифицируются ею как противоположные традиционным, «разновидности традиционной семьи образуют широкий континуум от традиционного до нетрадиционного, и любой образ жизни варьируется в нем в зависимости от таких факторов, как ценности вовлеченных лиц, причины выбора ими того или иного образа жизни, и их приверженность к нему» [Macklin, 1987: 317].
11 Э. Гидденс отмечает, что под «стандартной» семьей понимают поздний переходный этап ее развития, относящийся к 1950-м гг. К тому времени она уже и так значительно трансформировалась. Современная семья рассматривается через категории «детрадиционализации» (привычных стилей жизни) и риска, а ее последователи сравниваются с «первопроходцами, идущими по целине». Социолог подчеркивает, что в структуре современной семьи приоритет отдается не столько детско-родительскому или межпоколенному звену, сколько отношениям в «паре» («чистым», основанным на «демократии чувств», эмоциональной, сексуальной близости, доверии и, одновременно, независимости), которая заменяет «супружество», а семья в целом преобразуется в «институт-пустышку», уже не соответствующий своей первоначальной миссии. «В разделяющемся и разводящемся обществе нуклеарная семья порождает разнообразие новых родственных связей, ассоциирующихся, например, с ... рекомбинантными семьями». При этом деторождение сегодня может быть факультативной или сверхценной задачей, поскольку дети перестали быть необходимым источником экономических выгод и превратились в осознанный объект инвестиций – «семейных бенефициаров». Фундамент детско-родительских отношений – тоже «чистые отношения», подкрепленные равноправием старших и младших, финансовой властью и авторитетом взрослых, «договорной приверженностью», «чувствительностью и пониманием» [Гидденс, 2004: 35, 44, 73–79].
12 Л. Руссель описывает три формы семьи в контексте ее трансформации: 1) традиционная, имеющая целью выживание группы путём репродукции, фактически представляющая собой инструмент слияния индивидуальной идентичности с социальным положением; 2) современная, снижающая функцию воспроизводства и становящаяся местом построения и трансляции личного счастья, глобальная задача которой заключается в импликации индивидуального благополучия во всеобщее благо; 3) фрагментированная, включающая следующие типы в зависимости от своего назначения: современную семью, основанную на чувстве любви, но институционально регулируемую; семью слияния, скрепленную только любовными узами; клубную (контрактную) семью, объединяющую независимых партнеров на взаимовыгодных условиях (удобный, но сложный вариант отношений, приводящий к распространению ре- и перекомпанованных семейных конфигураций); историческая семья, в рамках которой интенсивность первоначального чувства со временем изменяется в брачный проект, где партнёры становятся проверенными спутниками жизни [Russel, 1989].
13 С.И. Голод условно делит семью на патриархальную (традиционную), детоцентристскую (современную) и супружескую (постсовременную) [Голод, 1996: 100], второй тип автор называет модальным, оговариваясь, что российский семейный ландшафт весьма эклектичен [Голод, 2003: 118]. Современная семья скорее является симбиозом указанных моделей, компануется из их элементов. Детоцентристская семья – тип моногамии, характеризующийся повышением роли приватной сферы, детей, целенаправленным контролем фертильности, ограничением горизонтальных связей, нивелированием их значимости в процессе социализации (отсутствие или малочисленность сиблингов, родственников, дистанцируемость контактов), возможностью развода как приемлемого варианта исправления «субъективной ошибки» выбора брачного партнёра. Следовательно, немодальными, с этой позиции, могут считаться многодетные семьи и, напротив, семьи чайлдфри, неблагополучные, дисфункциональные семьи, находящиеся в социально опасном положении, нарушенное или ограниченное (например, после развода) родительство, ставшее результатом безответственных и/или беспорядочных половых связей [Саралиева, 2014], а также матери и отцы, лишенные родительских прав.
14 Э. Маклин конкретизирует традиционный, «подтверждённый юридической практикой и иудео-христианским наследием», семейный паттерн как «законный, пожизненный, детный, исключительный сексуальный брак между одним мужчиной и одной женщиной, где мужчина является основным кормильцем и высшим авторитетом» [Macklin, 1987: 317]. И.И. Елисеева называет модальную семью «основной», ссылаясь на «классическое определение», включающее гетерогенность супругов, «наличие кровного родства, общего жилища и бюджета» [Елисеева, 2020:21]. Среди важных дополнений к интерпретации следует отметить доминирование жены-матери в приватном пространстве, а мужа-отца – в публичном. Отсюда женщины-«домашние стейкхолдеры» («провайдеры заботы», «источники безопасности» [Lamb, 1999], «эксперты в уходе за детьми», «эмоциональные менеджеры») [Рождественская, 2020: 162] выполняют типичные женские обязанности, уход за детьми, а мужчины – типичные мужские, с минимальным участием в заботе о детях, но способностью служить для них «символическим рычагом давления» и обеспечивать их «связь с престижем и ответственностью за узкими рамками круга родства» [Парсонс, 2002: 326–327]. И хотя формально, согласно Семейному кодексу РФ, отцы имеют равные с матерями родительские права, обязанности и ответственность за детей, эгалитарная семья, с точки зрения функционального аспекта и распределения властных отношений, считается новаторской.
15 Л.В. Карцева отмечает, что модификации в брачно-семейной сфере – адаптационная реакция на социальные реформы. Возникает конфликт между семьей как социальным институтом, претерпевающем кризис в дестабилизирующих условиях, и семьей как малой социальной группой, стремящейся сохранить статус семьи, пусть даже неформальный, а значит, между «нормативным» и «ненормативным» типами семьи [Карцева, 2003: 94].
16

Родительство как семейный субинститут, в свою очередь, дифференцировано материнством и отцовством. Существуют материнские и отцовские семьи. Как девиация материнское монородительство, пожалуй, уже прошло все стадии своего развития [Смелзер, 1992]. Монородительство в принципе отождествляется с материнским, и оно действительно глубоко феминизировано: в структуре семей с одним родителем семейные ячейки «матери с детьми» составляют 89% [Воронин, Янак, 2018]. Образ материнской семьи конструируется как приемлемый и даже «привычный» ввиду множества факторов: от демографических (более высокая и ранняя смертность мужчин и как следствие вдовство женщин) и социально-политических (закрепление паттерна постразводной материнской опеки в судебной практике и обыденном сознании) до субъективных (внебрачное рождение ребёнка «для себя», отказ отца ребёнка от родительства) [Гурко, 2017]. В целом материнство, как правило, независимо от типа семьи и континуумов его реализации (кроме отказного, прекращенного или ограниченного) рассматривается как безусловное, первичное родительство, основной источник заботы о детях (см. подробнее: [Гурко, 2008; Исупова, 2014: 383–384; Чернова, 2011]). Если родительская роль матери осмысливается как естественная и, скажем, универсальная, то отцовский ролевой репертуар – детерминированный, выборочный.
17

Представления об отцовской семье более «немодальны» в силу ряда причин: малочисленность; труднодоступность для исследования; гендерные стереотипы и низкая педагогическая компетентность отцов; вторничная природа формирования семьи (обычно вдовство, иногда развод, материнское «дезертирство», редко устная договорённость разведённых супругов о разделении разнополых детей-сиблингов, фактическое воспитание детей отцом в случае длительного и систематического отсутствия матери, исключительные случаи – суррогатное материнство); более высокий, чем у одиноких матерей, материальный статус одиноких отцов; монородительство как временный переходный этап, предшествующий повторному союзу/ созданию сводной семьи [Безрукова, Самойлова, 2019; Воронин, Янак, 2018; Ермилова, 2016; Шевченко, 2014].
18

Немодальное родительство как социальная практика.
19

В рамках данного подхода родители и дети представляют собой малую социальную группу, (не)модальность родительства рассматривается сквозь призму специфики родительско-детских отношений.
20 П. Бурдье под практикой понимает все, что социальный агент (вос)производит сам, и с чем он встречается в социальном, повседневном мире [Бурдье, 2001: 551–552]. В такой интерпретации данное понятие схоже с «деятельностью» и «культурой» в широком смысле. Т.А. Гурко не зря применяет к родительским социальным практикам словосочетание «родительские субкультуры» [Гурко, 2008: 298]. Э. Гидденс добавляет, что социальная практика, являясь «результатом, (вос)производимым социальной деятельностью», ещё служит ресурсом организации структур [Гидденс, 2005: 70].
21

Социальную практику определяют социальные действия по реализации прав и обязанностей (правил и ресурсов). Усвоение и имитация ценностей, норм и условий социальной деятельности, делают возможным повторение и типизацию социальных практик, воспроизводство структур (которые все чаще и независимее начинают проявлять свою способность к самотворению или рефлексивности [Гидденс, 2005: 38–74]), развитие инновационных практик. Традиционное отцовство трактуется как отсутствующее, или «патриархальный дефицит». В результате адаптации к институциональным социальным и семейным преобразованиям, ломки гендерного порядка, выработки других норм и ценностей современные отцы демонстрируют новые поведенческие ориентиры (вовлеченное отцовство), в том числе через родительские гражданские инициативы, социальные сети [Клецина, 2009; Рождественская, 2020; Егорова и др., 2020; Чернова, 2018]. Некоторые исследователи маркируют социальную потребность в активном включении мужчин в репродуктивный и родительский труд [Римашевская и др., 2017]. В свою очередь, женщины утрачивают родительскую гегемонию и априорную материнскую субъектность, не всегда и не повсеместно проявляют витальную потребностью в детях, имеют противоречивые ожидания от материнской роли [Микляева, Румянцева, 2018].
22

Наряду с вовлеченным отцовством, нерезидентным материнством (добровольный уход женщины из семьи, длительное отсутствие вследствие образовательной или профессиональной миграции, пребывания в местах лишения свободы, медицинских учреждениях), Т.А. Гурко также указывает на парадоксальные с демографической точки зрения практики родительства (материнства), «когда рожают те женщины, которые не могут без помощи государства воспитать детей» [Гурко, 2008: 253] – патерналистского или иждивенческого. Патернализм, устоявшийся в советский период, уже не свойственен для современной российской нормативной семьи, долженствующей быть относительно самостоятельной единицей ответственности за первичное воспитание и содержание детей.
23

Немодальное родительство как социальная идентичность.

24 Социальная идентичность – устойчивое отождествление индивидом себя с какой-либо социальной группой (в частности, семейной) на основании принадлежности, принятия, разделения и культивации в своем поведении определенных социокультурных образцов, под которыми понимается конфигурация смысловых схем ориентаций и моделей поведения, соответствующих конкретным типам ситуаций (нормы, ценности, мотивы, модели «должного») [Ганеева, 2008]. Одной из причин социальной идентификации является потребность в самореализации [Ядов, 1994].
25 Разнообразие жизненных стратегий, расширение семейных альтернатив, возникающие идентичности могут вступать в противоречие с имеющимися, способствуя их множественности (фактическая, стабильная или ситуативная/ диффузная/ ограниченная, формирующаяся или зрелая, позитивная или проблемная), ролевым конфликтам, кризису идентичности, влияющим на самореализацию и сопряжённым с отчуждением [Штомпка, 1996: 112], амбивалентностью во внутрисемейных отношениях [Гурко, 2020]. Социальная идентичность сегодня может размываться или утрачиваться под гнетом разрушения традиционного уклада жизнедеятельности, рискогенности, социальной изолированности, нарушения межличностной коммуникации и механизмов со-общности. «Развитие современных ...обществ ...формирует потребность в самоопределении относительно многообразных групп и общностей, а динамизм и многослойность социальных взаимосвязей так или иначе вызывают необходимость упорядочения и доминирующих, и периферийных «солидарностей» [Ядов, 1994]. По мнению З. Баумана, суть индивидуализированной непредсказуемой современности состоит в преобразовании идентичности из «дано» в «найти», «необходимость стать» [Бауман, 2008]. Согласно взглядам Э. Гидденса, «самопоиск» нужно начинать в процессе (само)рефлексии, принимая ответственность за выработку траектории развития и аутентичности личности на себя. Упор делается на широких возможностях индивида в вопросах (ре)конструирования самоидентичности, благодаря множеству альтернатив стилей жизни и многоэтапному жизненному циклу. «Жизненная политика – политика самоидентичности» [Гидденс, 2011: 58, 69].
26

Родительская идентичность мужчин и женщин в условиях вариативности семейных стратегий, континуумов и статусов может меняться, укрепляться, проблематизироваться или не проявляться вовсе. При распаде семьи родители на время утрачивают матримониальную, но могут сохранить в устоявшемся для них виде родительскую идентичность. Причём, например, для матерей развод может стать поводом для усиления своих родительских позиций, а для отцов – отчуждения или восстановления прежде всего маскулинной идентичности [Безрукова, Самойлова, 2020], переформатирования актуальной родительской идентичности в номинальную, «бесконтактную» [Саралиева, 2014]. Особенно интересны, с точки зрения формирования родительской идентичности, случаи образования повторнобрачных или сводных семей с отцом-отчимом, который может быть как усыновителем, т.е. осуществлять формальное (официальное) родительство[там же], так и фактическим родителем (неофициальным «заменителем» отца), сородителем, т.е. «вторым»/ «делегированным» отцом (при продолжении реализации родительства отдельно проживающего биологического отца) [Шевченко, 2016].
27

Гибкость, способность к изменению родительской идентичности, ее относительная (не)устойчивость – одни из атрибутов немодального родительства. Подобные возможности обладают как разрушительным (развод), так и созидательным (заключение повторного брака и рождение в нем детей) потенциалами.
28

Критерии и определение немодального родительства.
29

Согласно концепции А.А. Клецина, «морфологическое» исследование немодальных семей, сосредоточенное на выделении их специфических форм, или применение адаптивных параметров, связанных с их нестабильностью, не-/ недовыполнением каких-либо функций, или критериев статистической нормы, или выделение их «патологической симптоматики» «оказываются мало пригодными для продуктивного анализа», а их свойства (индивидуализированность, парциальность, несбалансированность) характеризуют главным образом супружескую диаду [Клецин, 1994: 174–178]. На лицо необходимость разработки критериев немодального родительства, синхронизирующих разные параметры возникновения и жизнедеятельности родительско-детского ядра.
30

Безусловно,существуют «претензии» к стабильности, функционированию, интеграции таких семейных групп (на микро- и мезоуровнях), однако на институциональном (макро-) уровне они оказываются весьма адаптивными. Наиболее распространённые модели демонстрируют некоторые признаки институциализации: развитие общественных объединений родителей (приёмных, одиноких), легитимация и правовое регулирование отношений (например, после развода, при передаче ребёнка в замещающую семью), идеологические установки («хорошее дело браком не назовут», «штамп в паспорте убивает любовь», «отсутствие штампа детям не помеха»), ритуалы (брачный туризм гомосексуальных пар, репродуктивный туризм). Некоторые пары не регистрируют отношения, чтобы получать трансферты, предназначенные для матерей-одиночек, принимают в семью детей ради зарплаты, задавая новые тренды в развитии родительства (профессионализация и коммерциализация).
31 Негативное восприятие немодальных форм супружества и родительства относительно. Плюрализация его типов, стабилизация довольно высокого уровня распространения данных практик говорят, по крайней мере, об их приемлемости, подчёркивают нормальность (суб)культурного многообразия. Существует официальный и неофициальный проблематизирующий или одобрительно-поощряющий дискурс. В нормативно-правовых актах встречается прямая или латентная критика отдельных, демографически невостребованных практик, демонстрируют активность общественные организации, формируемые носителями специфических потребностей (по типу групп взаимопомощи), есть исследования, посвящённые негативным факторам воспитания в альтернативных типах семей, может конструироваться их неблагоприятный образ в СМИ.
32 А.Р. Михеева рассматривает главные структурные элементы приватно-демографической сферы: сексуальные, брачные, репродуктивные, детско-родительские, гендерные практики. Отмечается, что в них появляются такие «новые» компоненты, как откладывание брака, внутрисемейное ограничение детности, внебрачные рождения, повторные и однополые союзы, глубинный смысл которых заключается в релевантности исторически трансформирующемуся приватно-демографическому полю [Михеева, 2014: 111–114].
33 Американские социологи выделили три кластера альтернативных форм семьи, с точки зрения отношений родства: 1) возникающий вследствие вариативности формального брака или его отсутствия; 2) образующийся благодаря вмешательству в репродуктивный процесс, при котором ребёнок не является результатом полового акта; 3) проявляющийся в развитии добровольных связей, субъективно считающихся родственными, в которых принадлежность к семейной группе не имеет четких биологических или правовых оснований («семья по выбору» [Cherlin, 2004]). В качестве ключевых свойств таких семейных систем авторы называют культурную способность к инклюзии – включению потенциальных родственников в семейное взаимодействие ввиду эмоциональной привязанности и самоидентификации с той или иной родственной группой [Furstenberg et al., 2020].
34 Резюмируем вышеизложенное и выделим критерии немодального родительства: специфичность структуры (одинокое, внебрачное, раздельное родительство); небиологическое родительство; зачатие и деторождение с применением вспомогательных репродуктивных технологий; гомосексуальность; патриархальный тип заботы о детях; статусно-ролевая подвижность (возможны модификация и гибридизация родительства при изменении супружеской и детной структур, например, сочетание родительской роли в постразводной и актуальной семьях); демографическая адаптивность и конкурентоспособность (способность к репродуктивной и социализационной успешности, несмотря на инаковость структуры); статистические отклонения от средних показателей и динамика; допустимость и доктринальность (в противовес нормативности и легитимности модальных типов семьи) [Bartlett, 1984]. Дополнительными или косвенными эмпирическими индикаторами немодального родительства, с точки зрения его содержания и качества, служат асоциальное поведение родителей, ограничение или лишение родительских прав, педагогическая, социальная и психологическая запущенность детей, их безнадзорность, иждивенческое (зависимость от пособий) положение семьи.
35 Немодальное родительство может быть определено как выходящее за рамки традиционного понимания родительства (кровного и прямого родства, полной родительской структуры, официального (в зарегистрированном браке) и подтверждённого родительства), статистической и демографической нормы и/или социально привычных/одобряемых паттернов родительского поведения материнство и отцовство.
36

Заключение.

37 Немодальное родительство как концепт может рассматриваться неотрывно от альтернативных типов брачно-семенных отношений или автономно, представляя собой отдельную структурную единицу. Как правило, его типы отличаются от модального за счет супружеской или детной структур, либо социальных практик родительства, моделей воспитания детей.
38 Приемлемость, одобряемость или востребованность немодального родительства и его частных форм может выявляться и подтверждаться при помощи статистических показателей и соответствующих дискурсов: общественного (опросы общественного мнения), социально-политического (нормативно-правовые акты в сфере семейной, демографической, социальной и гендерной политик), научного (исследования и публикации по проблеме), медийного (репрезентации в СМИ). Высокая суммарная представленность немодальных родительско-детских отношений, по сравнению с традиционными, указывает на их принятие «снизу», но не гарантирует их легитимацию и поддержку на уровне «сверху». Данные гипотетические тезисы требуют дальнейшей эмпирической проверки.
39

Так или иначе, немодальное родительство уже нельзя рассматривать в риторике исключительно нормы или патологии. Безусловно, если брать во внимание фамилистические, «строгие» и, собственно, традиционные определения семьи, любые ее «ипостаси» могут вовсе считаться не- или недосемьей, «осколками», «фрагментами» семьи, им инкриминируются кризис и разрушение данного института. По такой логике родительство в принципе не может выступать отдельным предметом исследований. Однако это означает отрицание очевидного: глубокая трансформация традиционного семейного паттерна (какая из «традиционных» семей «традиционна» именно сегодня?), рост как самих вариантов немодального родительства, так и их удельного веса в семейной конъюнктуре общества, субъективная семейная идентификация представителей тех или иных альтернативных семейных групп, закрепление социального и правового статусов некоторых из них. На наш взгляд, логичнее и целесообразнее делать упор на диверсификации семейного института и вести речь о семантических, нежели критериальных, границах традиционной семьи; оценивать качество родительства (его доступность, вовлечённость и компетентность), нежели уровень его соответствия структурным нормам. Не подлежит сомнению то, что данные практики являются неотъемлемой частью современной реальности, они формируют родительско-детские и семейные отношения и нуждаются в изучении и осмыслении. Родительство, как и детство, самоценно, а обвинения в нетрадиционности, демографической ущербности или никчёмности немодального родительства нивелируются свидетельствами распространения добровольной бездетности («чайлдфри», отказное родительство). Пожалуй, это и есть истинно альтернативный родительскому образ жизни.

References

1. Alexander J., Elduson B.T. (1980) Alternative families and children: Implications for education. Educational Horizons. Vol. 59. No. 1: 40–46.

2. Amato P.R. (2012) The Well-Being of Children with Gay and Lesbian Parents. Social Science Research. Vol. 41. No. 4: 771–774. DOI: https://doi.org/10.1016/j.ssresearch.2012.04.007

3. Bartlett K.T. (1984) Rethinking Parenthood as an Exclusive Status: the Need for Legal Alternatives When the Premise of the Nuclear Family Has Failed. Virginia Law Review. Vol. 70. No. 5: 879–963. DOI: https://doi.org/10.2307/1072945.

4. Basina N.I. (2020) Family Institutional characteristics and the subinstitutional profile of parenting: new practices. Yevraziyskiy soyuz uchenykh [Eurasian Union of Scientists]. No. 12: 13–17. (In Russ.)

5. Bauman Z. (2008) Liquid Modernity. Saint-Petersburg: Piter. (In Russ.)

6. Bezrukova O.N., Samoylova V.A. (2019) ‘Eager Dads’ and ‘Dads against their Will’, or Why Russian Dads are Reluctant to Go on Parental Leave. Sotsiologicheskiye issledovaniya [Sociological Studies]. No. 7: 90–100. DOI: 10.31857/S013216250005796-8 (In Russ.)

7. Bezrukova O.N., Samoylova V.A. (2020) Maternal Gatekeeping in Russia: Young Fathers about Mothers and the Barriers to Access Children after Divorce. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskiye i sotsial'nyye peremeny [Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes]. No. 3: 463–498. (In Russ.) DOI: 10.14515/monitoring.2020.3.1680.

8. Bourdieu P. (2001) Practical Reason. Ed. by N.A. Shmatko. Moscow: IES; St. Petersburg: Aletejya. (In Russ.)

9. Chapman A., Saltmarsh S. (2013) The Politics of Normative Childhoods and Non-Normative Parenting: a response to Cristyn Davies and Kerry Robinson. Contemporary Issues in Early Childhood. Vol.14. No. 1: 60–65. DOI: 10.2304/ciec.2014.14.1.60

10. Cherlin A. (2004) The deinstitutionalization of American marriage. Journal of Marriage and Family. Vol. 66. No. 4: 848–861. DOI: 10.1111/j.0022-2445.2004.00058.x

11. Chernova Z.V. (2011) Who Should Take Care of Whom and Under What Conditions?: Gender Analysis of Care Regimes and Family Policies. Zhurnal issledovaniy sotsialnoy politiki [Journal of Social Policy Research]. No. 9 (3): 295–319. (In Russ.)

12. Chernova Z.V. (2018) Representation of Fatherhood: Blogs’ Sociological Analysis. INTER: Interaktsiya. Interv'yu. Interpretatsiya [INTER: Interaction. Interview. Interpretation]. No. 15: 6–23. DOI: 10.19181/inter.2018.15.1 (In Russ.)

13. Egorova N.Y., Yanak A.L., Ryabinskaya E.S. (2020) Parental roles in the modern Russian family: the male boundaries. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskiye i sotsial'nyye peremeny [Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes]. No. 2: 233–251. DOI: 10.14515/monitoring.2020.2.782 (In Russ.)

14. Eliseeva I.I. (2020) The Main Family: Background and Prospects. Demograficheskoe obozrenie [Demographic Review]. No. 7(4): 6–35. DOI: https://doi.org/10.17323/demreview.v7i4.12042 (In Russ.)

15. Ermilova A.V. (2016) perception of children’s life after the divorce: a sociological analysis. Zhenshchina v rossiyskom obshchestve [Woman in Russian Society]. No. 1: 69–79. (In Russ.)

16. Furstenberg F.F., Harris L.E., Pesando L.M., Reed N.M. (2020) Kinship Practices Among Alternative Family Forms in Western Industrialized Societies. Journal of Marriage and Family. Vol. 82. No. 5. DOI: 10.1111/jomf.12712

17. Ganeeva I.E. (2008) Inconstant Social Identity: the Essence and the Condition of Genesis. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. Sotsial'nyye nauki [Vestnik of Lobachevky State University of Nizhny Novgorod. Social Sciences]. No. 1: 39–45. (In Russ.)

18. Giddens A. (2004) Runaway World. How Globalisation is Resbaping Our Lives. Moscow: “Ves’ Mir”. (In Russ.)

19. Giddens A. (2005) The Constitution of Society: Outline of the Theory of Structuration. Moscow: Akadem. proekt. (In Russ.)

20. Giddens A. (2011) The Consequences of Modernity. Moscow: “Praksis”. (In Russ.)

21. Golod S.I. (1996) Modern Family: Pluralism of Models. Sotsiologicheskiy zhurnal [Sociological Journal]. No. 3-4: 99–108. (In Russ.)

22. Golod S.I. (2003) Perspectives of a Monogamous Family: Comparative Cross-Cultural Analysis. Zhurnal sotsiologii i sotsialnoy antropologii [The Journal of Sociology and Social Antropology]. Vol.6. No. 2: 106–119. (In Russ.)

23. Golombok S., Blake L., Slutsky J., Ehrhardt A. (2018) Parenting and Adjustment of Children Born to Gay Fathers Though Surrogacy. Child Development. Vol. 89. No. 4: 1223–1233. DOI: 10.1111/cdev.12728

24. Gurko T.A. (2016) Theoretical Approaches to Family Studies. 2th ed., revised. Moscow: IS RAN. (In Russ.)

25. Gurko T.A. (2017) New Family Forms: Tendencies of Spreading and Concepts. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 11: 99–110. DOI: 10.7868/S0132162517110113 (In Russ.)

26. Gurko T.A. (2008) Marriage and parenthood in Russia. Moscow: IS RAN. (In Russ.)

27. Gurko T.A. (2020) The Concept of Ambivalence in the Study of Family Relations. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 2: 63–73. DOI: 10.31857/S013216250008526-1 (In Russ.)

28. Isupova O.G. (2014) Childbirth as a Value in the Internet Discourse of Subfertile Women about Egg Donation and Surrogacy. Zhurnal issledovaniy sotsial’noy politiki [Journal of Social Policy Studies]. Vol. 12. No. 3: 381–393. (In Russ.)

29. Kartseva L.V. (2003) Family Patterns under Current Russian Societal Transformation. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No.7: 92–100. (In Russ.)

30. Kletsin A.A. (1994) Non-marital and alternative (non-modal) families: forms and content. Rubezh [Frontier]. No. 5: 166–179. (In Russ.)

31. Kletsina I.S. (2009) Fatherhood in Analytical Approaches to the Study of Masculinity. Zhenshchina v rossiyskom obshchestve [Woman in Russian Society]. No. 3: 29–41. (In Russ.)

32. Lamb M.E. (1999) Parental Behavior, Family Processes, and Child Development in Nontraditional and Traditionally Understudied Families. In: M.E. Lamb (ed.) Parenting and Child Development in “Nontraditional” Families. New York: Psychology Press: 1–14.

33. Macklin E.D. (1987) Nontraditional Family Forms. In: M.B. Sussman, S.K. Steinmetz (eds) Handbook of Marriage and the Family. New York: Plenum Press: 317–353.

34. Mikheeva A.R. (2014) Integration of Macro and Micro Approaches in Sociology of the Family Based on Pierre Bourdieu’s Theory of Genetic Structuralism. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. Sotsial'nyye nauki [Vestnik of Lobachevky State University of Nizhny Novgorod. Social Sciences]. No. 3: 110–115. (In Russ.)

35. Miklyaeva A.V., Rumyantseva P.V. (2018) #Sheisamother: Implicit Social Beliefs about Motherhood in the Modern Russian Internet Discourse. Zhenshchina v rossiyskom obshchestve [Woman in Russian Society]. No. 1: 67–77. DOI: 10.21064/WinRS.2018.1.6 (In Russ.)

36. Noskova A.V. (2015) New methodological approaches, research focuses, controversial problems of family sociology. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No.10: 177–185. (In Russ.)

37. Parsons T. (2002). About social system. Moscow: Akadem. project. (In Russ.)

38. Perry S., Whitehead A. (2016) Religion and Non-Traditional Families in the United States. Sociology Compass. No. 10/5: 391–403.

39. Rimashevskaya N.M., Malysheva M.M., Pisklakova-Parker M.P. (2017) Balancing fathers: matching professional and family roles as a cornerstone of society’s sustainability. Narodonaselenie [Population]. No. 2: 28–41. (In Russ.)

40. Rosenfeld M.J. (2010) Nontraditional Families and Childhood Progress Through School. Demography. Vol. 47. No. 3: 755–775.

41. Roussel L. (1989) La famille incertaine. Paris: Editions Odile Jacob.

42. Rozhdestvenskaya E.Y. (2020) Involved Fatherhood, Caring Masculinity. Monitoring obshchestvennogo mneniya: ekonomicheskiye i sotsial'nyye peremeny [Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes]. No. 5: 155–185. DOI: 10.14515/monitoring.2020.5.1676 (In Russ.)

43. Saralieva Z.H. (2014) Subinstitute of the Parenthood in modern family systems. Vestnik Nizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. Sotsial'nyye nauki [Vestnik of Lobachevky State University of Nizhny Novgorod. Social Sciences]. No. 2: 118–123. (In Russ.)

44. Shevchenko I.O. (2014) Single Fathers in Russia: Everyday Practices and Challenges. Vestnik RGGU. Ser.: Filosofiya. Sotsiologiya. Iskusstvovedenie [RSUH Bulletin. Series: Philosophy. Sociology. Art Studies]. No. 4(126): 163–172. (In Russ.)

45. Shevchenko I.O. (2016) Stepfamilies: Relations and problems. Vestnik RGGU. Seriya: filosofiya, sotsiologiya, iskusstvovedenie [RSUH Bulletin. Series: Philosophy. Social Studies. Art Studies]. No. 4(6): 61–68. (In Russ.)

46. Smelser N.J. (1992) Sociology.  Types of deviations. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 2: 98–113. (In Russ.)

47. Sztompka P. (1996) The Sociology of Social Change. Trasl. from Eng. ed. V.A. Yadov. Moscow: Aspekt Press. (In Russ.)

48. Voronin G.L., Ianak A.L. (2018) Single-parent families: their types and social portrait of the lone parent. Zhenshchina v rossiyskom obshchestve [Woman in Russian Society]. No. 1: 53–66. DOI: 10.21064/WinRS.2018.1.5. (In Russ.)

49. Yadov V.A. (1994) Social identification in a crisis society. Sotsiologicheskiy zhurnal [Sociological Journal]. No. 1: 35–52. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate