Везде
Знание и власть: социальная наука и социальный мир
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Знание и власть: социальная наука и социальный мир
Аннотация
Код статьи
S013216250019603-6-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Терборн Йоран  
Должность: почетный профессор социологии
Аффилиация: Кембриджский университет
Адрес: Соединённое Королевство (Великобритания), Кембридж
Выпуск
Номер 4
Страницы
15-20
Аннотация

Данная статья подводит итоги симпозиума журнала «International Sociology», посвященного индигенизации социологии в Восточной Азии. Поскольку мировые центры знания исторически коррелируют с мировыми центрами силы, происходящие геополитические перемены – смещение мирового центра тяжести из Северной Атлантики в Восточную Азию – вероятно, приведут к переменам и в глобальной карте познания. Знание неразрывно связано с властью, оно основано на силе и производит инструменты силы. Перспективы социальной науки и ученых определяются отношениями власти в изучаемом социальном мире. Понять эти отношения позволяет анализ концептов и нарративов, которые они используют и производят. Изменения в познании приводятся в движение новыми открытиями в научных данных и изменениями во властных отношениях – социальными мобилизациями различных социальных групп, взлетом и падением крупных государств, экономическими и экологическими кризисами и пр. В статье сопоставляются два схожих, но имеющих принципиальные различия процесса: индигенизация и девестернизация. Первая представляет собой укоренение в культуру конкретных народов, а вторая – эмансипацию от культурного господства Запада во имя иной универсалистской культуры. Академическая индигенизация и девестернизация в своих когнитивных вызовах имеют сходство с современными движениями за идентичность, такими как феминизм или этнические движения. Эти когнитивные вызовы разворачиваются на четырех уровнях интеллектуальной глубины, которые требуют включения в существующий канон ролевых моделей и направлений мысли, ставящих под вопрос и отвергающих доминирующие социальные нарративы; развития новых форм производства знания; эпистемологической рефлексии по поводу различных парадигм знания. Индигенизацию следует рассматривать как ограниченный дополнительный проект, в отличие от нарастающей девестернизации, которая должна стать открытием глобальных горизонтов и благодаря дискурсивному плюрализму способствовать научной критике и поиску лучших теорий и методов в целях развития знания.

Ключевые слова
девестернизация, индигенизация, знание и сила, мировые центры знания
Классификатор
Получено
07.04.2022
Дата публикации
18.04.2022
Всего подписок
11
Всего просмотров
42
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1

В современном мире происходит поворот от его центра силы по обеим сторонам Северной Атлантики, каким он был половину тысячелетия, назад к огромным силам Восточной Азии. Господствующие в мире взгляды также начали меняться. Таков общий контекст четырех интересных статей, которые редакция журнала «International Sociology» собрала под рубрикой «Индигенизация социологии в Восточной Азии»1. Эти работы по истории социологии Японии, Южной Кореи, Тайваня и по эпистемологии из континентального Китая показывают, что речь идет о более широких силах и глубоких проблемах, нежели просто ориентация академической дисциплины, – о социальных переменах, сдвигах международных и национальных сил, проблемах эпистемологии и логики.

Статья впервые была опубликована на английском языке: Therborn G. Knowledge and Power: Social Science and the Social World // International Sociology. 2021. Vol. 36. No. 5. P. 697–703. DOI: 10.1177/02685809211057557. Перевод публикуется с разрешения автора. 1. Эта статья завершает рубрику в журнале International Sociology в №5, 2021. Ей предшествуют статьи: Си Личжун. От географического плюрализма к плюрализму дискурса; Линь Фенцань, Ву Хунчан, Тан Чичий. Краткая история «индигенизации» социологии в послевоенном Тайване; Пак Менкю. Три типа индигенизации в развитии корейской социологии; Эйиджи Огума. Социология японцев, сделанная японцами для японцев. Краткая история непреднамеренной индигенизации социологии в Японии. – Прим. ред.
2 Знание – не только просвещение и мудрость, но и власть, оно основано на силе и производит инструменты силы. Эта власть действует на нескольких уровнях – от мировой власти до власти внутри семей или университетских кафедр. Центры науки и всемирного знания имеют тенденцию быть в центрах мировой силы. Величина такой корреляции и направленность причинно-следственной связи далеко не ясны даже экспертам-историкам, но эти вопросы и не очень релевантны в нашем контексте. Однако известные нам исторические связи обеспечивают объяснительный фон нынешним дискуссиям. Пик расцвета, скажем, арабской или китайской науки совпадает с расцветом государственной власти аббасидских халифов в Багдаде IX в. и династии Сун в Китае XI–XII в., а длительный относительный упадок производства арабского и китайского знания сопровождал их упадок во власти политической.
3 Сила университетов может быть и решающей силой как таковая. Например, Германия стала ведущим центром мировой науки в XIX в. до захвата власти нацистами в 1933 г. – главным образом благодаря созданию исследовательских университетов в рамках широкомасштабных социальных реформ после сокрушительных поражений главных германских княжеств от Наполеона в начале XIX в. Сегодня центр мирового производства знаний в естественных и социальных науках находится в США с огромными ресурсами их элитных университетов и исследовательских организаций.
4 Ресурсы и приоритеты власть имущих влияют на все производство знаний. Но прежде всего социальные ученые встроены в социальные отношения власти, которые они изучают, и ограничены ими. Диссидентов (почти) всегда можно найти, но, как правило, наиболее распространенные парадигмы связаны с доминирующими отношениями силы и меняются вслед за ними. Социологическая теория модернизации вышла из моды с подъемом антиколониального третьего мира, и на смену ей пришли попытки понять взаимозависимость развития Севера и слаборазвитости Юга, латиноамериканская теория «зависимости» и анализ мир-системы, глобальная история, постколониальные исследования и т.д. Структурный функционализм перестал занимать значимую роль в социологии после студенческих протестов 1960-х гг., которые открыли путь в западные университеты марксизму. Подъем феминистских движений сделал гендерные исследования респектабельным академическим направлением. Депрессия 1930-х гг. показала беспомощность ортодоксального либерализма, на смену которому пришла кейнсианская экономика, оказавшаяся столь же беспомощной перед лицом экономического кризиса 1970-х гг. и уступившая место неолиберализму. Последний же сейчас, после своего дискредитирующего финансового краха, обнаруживает свою недостаточность в вопросах борьбы с пандемией и климатическими изменениями, обеспечения устойчивости США в общем наступлении против Китая.
5 В этих структурах и изменениях социального знания термины и нарративы, иными словами, концепты и истории имеют критическое значение в силу своих исторических или бытовых коннотаций и того, что они акцентируют, скрывают или маргинализируют. Во второй половине ХХ в. основная часть социологов, как и экономистов, не интересовалась социальным неравенством. Вместо этого дискуссии и исследования строились вокруг «стратификации», «социальной мобильности», «статусных достижений». Насколько мне известно, в Международной социологической ассоциации (ISA) и сегодня нет комитета по изучению неравенства, но исследовательские центры, посвященные этой проблеме, появляются в западных университетах, причем под руководством экономистов, а не социологов. Другие важные проблемы означивания в современной социальной науке связаны с экономикой и политикой. Например, современная мировая экономическая система представляет собой «капитализм» или «рыночную экономику»? Терминологически преобладает последнее, однако «капитализм» стал употребляться чаще по двум противоположным причинам: вследствие снятия табу с марксизма после 1968 г. и повышения после 1990-х гг. самоуверенности неолиберализма, не нуждающегося более в эвфемизме «рыночная экономика». В политике основная концептуальная битва касается усиливающегося конфликта между США и Китаем: является ли он соревнованием между демократией и авторитаризмом, соперничеством между существующей и формирующейся сверхдержавами или защитой мирового господства США и вызовом ему?
6 Мировое господство Запада развивалось вместе с двумя метанарративами, лежащими в основе гордости Запада за себя и претензии на право править миром, – идеями превосходства народов Западной Европы (включая их заморских переселенцев в Северной Америке и Океании) и превосходства обществ Запада в терминах свободы человека и процветания. Критика этих нарративов уменьшила их масштабы и сделала их менее «слышными». Расовое превосходство утратило большую часть привлекательности с поражением нацизма. Культурное превосходство – христианской религии и античного греко-римского индивидуализма – еще может претендовать на объяснение взлета индустриального капитализма на Западе, но в наши дни оно скорее подразумевается, нежели эксплицируется. Хотя эта причинно-следственная связь остается спорной, взаимозависимость подъема Запада с колониальным грабежом, экспроприацией и рабовладельческим плантаторским хозяйством получила широкое научное признание, как и ряд исторических обстоятельств – от конкуренции между различными государствами разделенной Европы до доступности угля. История свободных западных обществ была подорвана, но не разрушена тремя важными критическими замечаниями о ее двуличии. Одно из них, антиимпериалистическое, указывает на грубое внешнее насилие против не-западных народов в прошлом и настоящем – прежде всего, на вторжения США и/или разрушения в Афганистане, Ираке, Йемене, Сомали, Ливии. Феминистская критика сосредоточивалась на патриархате и гендерной дискриминации. Антирасизм подчеркнул центральную роль рабства в создании США, которые даже после отмены рабства оставались расистским обществом апартеида вплоть до 1970-х гг. и где до сих пор остается распространенным институционализированный расизм в полицейской и судебной системах.
7 В такой перспективе следует ожидать, что теоретизация и интерпретация данных в социальной науке находятся под влиянием времени и места, в которых ученый осуществляет свою деятельность. Исторический опыт учит нас, что преобладающее знание о мире имеет тенденцию коррелировать с мировой властью, причем первое меняется вместе со вторым. В наше время доминирующие когнитивные карты социального мира менялись главным образом вследствие действия трех сил подрыва власти. Не расставляя их по степени важности, отметим, что это были: 1) социальные мобилизации и движения – классовые мобилизации рабов, «средних» классов, рабочих, крестьян; женские, этнические и пр. движения; 2) взлет и падение крупных государств; 3) экономические и экологические кризисы, препятствующие нормальному функционированию существующих держав.
8 В развитии, гегемонии и снижении роли важных означиваний и нарративов в социальных дисциплинах наблюдается интересное взаимодействие между социальной силой и научными данными. Социальная наука не действует путем релятивистского «плюрализма дискурса», где «нет ничего правильного или неправильного», как утверждает в статье Си Личжун [Xie, 2021]. И она не должна, ибо это означало бы stasis – стояние на месте без какого-либо продвижения науки. Если бы это было так, кому была бы интересна социальная наука? Кто бы ее финансировал?
9 Любой «дискурсивной системе», претендующей на то, чтобы быть наукой или учением, внутренне присущи признание «доказательств» (evidence) в качестве критерия истины и принятие определенного протокола обнаружения этих доказательств. Наука и учение характеризуются не статичным «мирным сосуществованием», но вызовами, критикой и поиском лучших, более адекватных, более истинных альтернатив – другими словами, дискурсивным соперничеством в убеждении. Результат, особенно при решении больших научных и социальных проблем, редко может быть определен исключительно на основе доказательств: вмешиваются властные ресурсы, консолидация некой теории, относительное положение сторонников и противников, интеллектуальное настроение во времени и по месту и др. Но в науке и учении доказательства всегда релевантны.
10 Индигенизация и девестернизация – не синонимы.
11 В статье Си Личжуна [Xie, 2021] индигенизация и де-вестернизация употребляются как синонимы. Это не сказывается на его эпистемологической аргументации, но при более общем обсуждении ориентации социальной науки необходимо их различать. Индигенизация – отуземливание (nativization) – означает укоренение чего-либо в культуре страны или народа. В свою очередь де-вестернизациия предполагает устранение западного влияния или гегемонии и не обязательно влечет за собой их замену чем-то коренным для конкретного народа. Она также включает в себя замену не-западной интернациональной культурой, такой как ислам (который имел большое значение, например, в Иране), марксизм-ленинизм, конфуцианство, панафриканизм, доколумбовая андская культура или многогранная глобальная культура и наука для имперско-либеральных западных мировоззрений.
12 Индигенизация выражает научный и/или профессиональный национализм в той или иной форме – от требований внимания к конкретным национальным проблемам и соответствующим методам их изучения, признания местных интеллектуальных традиций и истоков до полного отказа от зарубежной мысли и международного интеллектуального обмена. Статьи Линь Фенцаня и др. о Тайване и Пака о Южной Корее отражают первый сценарий [Lin, Wu, Tang, 2021; Park, 2021], тогда как статья Огумы о японской социологии помещает опыт этой страны на противоположный полюс изоляционизма [Oguma, 2021].
13 Индигенизация по большей части является довольно «холодной» темой для обсуждения (cold topic), в основном с защитными коннотациями, и легко укладывается в дискуссии о разнообразии социологических традиций в мире, которые представлены, например, в справочнике ISA [Patel, 2010]. В то же время девестернизация служит предметом горячих обсуждений (hot subject), оспаривания преобладающих евро-американских концепций мира и нарративов мировой истории. Япония никогда не была колонией, подчеркивает Огума [Oguma, 2021], и, что уникально для народов за пределами Северной Атлантики, лишь в течение короткого времени подвергалась унижениям со стороны западного империализма. Япония сопротивлялась ему, но лишь как соперничающая империалистическая сила, которая после своего полного поражения приняла его довольно примечательным образом.
14 Девестернизация связана с антиколониальным сопротивлением, деколонизацией и борьбой против мирового господства США. Сам термин, как представляется, наиболее часто использовался в исламском мире, в частности в Иране, а в качестве общей темы обсуждения выступала критика евро-американского культурного господства как следствия и продолжения колониального угнетения и империализма. Это критика «не Запада sui generis, но последствий слепоты и жестокости, вызванной определенной концепцией – я бы сказал, колониальной – разума, гуманности и универсализма», – как писал один из самых влиятельных постколониальных мыслителей современности Ахил Мбембе [Mbembe, 2006: 118]. Выдающийся португальский социолог Бонавентура де Соуса Сантуш обратил внимание на противоположность индигенизации – «эпистемицид», убийство знания имперским господством: «Неравный обмен между культурами всегда подразумевал смерть знания подчиненной культуры», однако в ответ на это возникают эпистемиологии Юга «как пути к знанию, рожденные в борьбе против капитализма, колониализма и патриархата» [Santos, 2014: 92, 238].
15 Несмотря на то, что индигенизация и девестернизация работают в разных регистрах (национальное против альтер-глобального, профессиональное против политического), они являются критическими движениями за идентичность и по способам функционирования демонстрируют сходство с интеллектуальной культурой других новых движений идентичности, таких как феминизм, исследования сексуальных или этнических меньшинств.
16 В вызовах, бросаемых доминирующим канонам социального познания со стороны индигенизации и девестернизации, а также эмансипационных движений идентичности, могут быть выделены четыре уровня интеллектуальной глубины. Во-первых, это расширение регистра, своего рода открытие и признание мыслителей, ролевых моделей, направлений мысли и социальной практики, исключенных из существующего канона. Диапазон забытого и исключенного, позже извлеченного на свет, включая Маркса во многих западных университетах до 1968 г. или в Южной Корее до 1987 г. [Park, 2021], бесконечен. Так, в упомянутом справочнике ISA Сайед Фарид Альатас [Alatas, 2010], неутомимый критик западноцентричной социологии, напоминает о деятельности арабского историка XIV в. Ибн Хальдуна и филиппинского мыслителя и писателя конца XIX в. Хосе Ризаля. А Линь и др. [Lin, Wu, Tang, 2021] говорят о повторном открытии в тайваньских дебатах об индигенизации их забытого предшественника Шао-Син Ченя.
17 Во-вторых, в качестве самого важного уровня выступает оспаривание и отвержение гегемонистских нарративов, таких как развитие и слаборазвитость без колониализма, история без женщин, этнические отношения без колониализма, рыночная экономика без рабочих и эксплуатации и т.д.
18 В-третьих, на основе отказа от гегемонистских нарративов и вдохновения от (пере)открывания прошлого опыта происходит развитие новых практик социальных и исторических исследований, охватывающих диапазон от изучения травматичного личного колониального опыта, сексизма и расизма до исследований мирового масштаба в областях накопления капитала, империализма и разрушения природы. Со времени постановки этих вопросов в последний трети ХХ в. были достигнуты большие успехи, особенно в гендерных и глобальных исследованиях, где важную роль сыграли ученые из стран третьего мира. Однако и в настоящее время процесс девестернизации социальных наук и историографии продолжается и развивается.
19 В-четвертых, существует также эпистемологический, или метасоциологический, уровень преодоления доминирующих парадигм, который отражает и системно сравнивает различные способы мышления. Вышеупомянутые авторы А. Мбембе и Б. Сантуш, например, весьма погружены в этот процесс. Их критика, как и критика ряда других авторов, достигает ядра западной интеллектуальной современности, ее концепции рациональности, природы и отношений людей к ней. Одним из интересных вариантов этого критического подхода является кросскультурный концептуальный анализ и история, применение которого демонстрируется в статьях тайваньских и корейских авторов [Lin, Wu, Tang, 2021; Park, 2021]. Это, по моему мнению, очень многообещающий подход, хотя его развитие потребует неимоверных лингвистических и межкультурных навыков.
20 Индигенизация как программа или лозунг – в какой-то мере способ защиты, что не очень хорошо сочетается с формированием центра мира в Восточной Азии. Статьи о Японии, Южной Корее и Тайване также свидетельствуют о снижении интереса к ней. Статья о Китае выдерживает эпистемологический фокус, не сообщая о каких-либо дискуссиях или интересных вопросах в этой стране и не пропагандируя индигенизацию [Xie, 2021]. Автор отвергает это понятие, предлагая заменить эту тему проблематикой «соотношения теории и практики». Однако я не считаю такую позицию убедительной, поскольку и индигенизация и девестернизация могут относиться и обычно относятся и к теории, и к практике.
21 Индигенизация – рискованный проект, потенциально ведущий ко «многим негативным последствиям», как обнаружил Огума в Японии. Изоляция от мира науки и знаний легко поддается идеологическим предрассудкам и стагнации творчества. Однако критика ею научного подражания иностранным моделям не всегда ошибочна. На своем опыте я отмечал некоторые достойные сожаления побочные эффекты того, что можно назвать «стандартом американской подготовки аспирантов» в социологии, – фокусирования исключительно на вопросах, на которые можно ответить количественными данными, и слабого интереса к институтам, институциональным отношениям и ситуативным контекстам.
22 Девестернизация – необъятный культурный процесс, сопровождающий переориентацию, новую «центровку» мира. Ее следует интерпретировать и воплощать в науке как глобальное открытие интеллектуальных – методологических и теоретических – горизонтов, а не замыкание в себе. В этом вопросе я солидарен с Си Личжуном, призывающим к дискурсивному плюрализму, так как движение вперед и углубление знаний во многом зависят от открытых возможностей критики и поиска, возможно, лучших теорий и методов исследования.
23 Пер. с англ. Н.В. РОМАНОВСКОГО
24 РОМАНОВСКИЙ Николай Валентинович, д. ист. н., проф., гл. науч. сотр. Института социологии ФНИСЦ РАН; зам. гл. ред. журнала «Социологические исследования», Москва, Россия (socis@isras.ru).

Библиография

1. Alatas S.F. (2010) Religion and Reform: Two Exemplars for Autonomous Sociology in the Non-Western Context. In: Patel S. (ed.) The ISA Handbook of Diverse Sociological Traditions. London: Sage: 29–39.

2. Lin F.T., Wu H.C., Tang C.C. (2021) A Concise History of Sociology’s ‘Indigenization’ in Postwar Taiwan: Emergence, Transformation, and Invisibilization. International Sociology. International Sociology. Vol. 36. No. 5: 662–673. DOI:10.1177/02685809211057494

3. Mbembe A. (2006) Qu’est-ce que la pensée postcoloniale? Entretien avec Achille Mbembe. Esprit. No. 330: 117–133.

4. Oguma E. (2021) Sociology of the Japanese, by the Japanese, for the Japanese: A Short History of Unintentional Indigenization of Sociology in Japan. International Sociology. Vol. 36. No. 5: 684–696. DOI: 10.1177/02685809211057556

5. Park M. (2021) Three Types of Indigenization in the Development of Korean Sociology. International Sociology. Vol. 36. No. 5: 674–683. DOI: 10.1177/02685809211057551

6. Patel S. (ed.) (2010) The ISA Handbook of Diverse Sociological Traditions. London: Sage.

7. Santos B.S. (2014) Epistemologies of the South. Boulder; London: Paradigm.

8. Xie L. (2021) From Geographical Pluralism to Discourse Pluralism. International Sociology. Vol. 36. No. 5: 647–661. DOI: 10.1177/02685809211057483

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести