Деинтеллектуализация американской социологии: попытка истории
Деинтеллектуализация американской социологии: попытка истории
Аннотация
Код статьи
S013216250020590-2-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Тернер Стивен  
Должность: профессор-исследователь
Аффилиация: Университет Южная Флорида
Адрес: Соединенные Штаты Америки, Тампа
Выпуск
Страницы
15-27
Аннотация

Когда-то социологи обсуждали «социальное» как феномен общественной жизни и знакомили массового читателя с этим широким кругом вопросов. Даже в годы Второй мировой войны социологи привлекали широкую общественность к проблемам природы общества, к дискуссиям об альтруизме и о направлении социальной эволюции. Однако в результате ряда волн профессионализации социологической деятельности эти вопросы исчезли из тематики академической социологии и из популярных работ социологов. Начиная с 1960-х гг. социологи предлагают публике иное: поддерживать общественные движения. Споры в социологии отныне сдерживаются «профессиональными» ожиданиями и политическими табу. Но прежние заботы социологов и их читателей, такие как совместимостьсоциализма и дарвинизма, природа общества, процесс социальной эволюции – не перестали интересовать людей. И если социологи этот спрос не удовлетворяли, то это делали не-социологи, в результате социология, в отличие от групп поддержки, теряла и читателя, и свои претензии на освоение этих проблемных полей.

Ключевые слова
социология в США, Буравой, французская социология, Международный институт социологии (МИС), публичная социология, релевантность социологии, Р. Вормс
Классификатор
Получено
27.07.2022
Дата публикации
22.09.2022
Всего подписок
3
Всего просмотров
31
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1

Социологи часто обвиняют друг друга в «отсутствии концепции социального». Основа этого обвинения в том, что существование социологии как науки зависит от концепции её предмета, а именно от «социального». Это священная мысль учебников социологии. Но восходит она, пусть отдаленно и косвенно, к неокантианским представлениям о научном познании. Для неокантианцев всякая «наука» - концептуальный домен, учреждаемый её и только её организующим концептом. Главным проводником этой идеи был Г. Зиммель [1964 (1908): 1–25, особ. 25; Lask, 1950], это перекликается с приводимым М. Вебером определением социологии как науки о социальном действии. Эту же мысль повторял Э. Дюркгейм как приверженец подхода к философии науки, заимствованного у Э. Бутру [Boutroux, 1914: 18], полагавшего, что у каждой науки есть отдельный специальный предмет. Парсонс также пытался обособить социологию, аргументируя это тем, что у нее свой сущностный элемент объяснения действий людей, ни одной другой социальной наукой не используемый, – элемент нормативный: по определению – «действие» [Parsons, 1968 (1937): 76–7, 1979/1980; Wearne, 1989: 93]. Сам Парсонс признал неокантианский источник своего видения методологии [1979/80: 6–8].

1. S.P. Turner. De-Intellectualizing American Sociology. A history, of sorts. Впервые опубликовано в: Journal of Sociology  >>>> . 2012. vol 48. Issue 4: 346–363. DOI: >>>> . Публикуется с согласия автора.
2 Но почему сегодня мы должны всему этому уделять время или считать важной саму идею «социального»? Думать так можно, лишь предполагая, что «социальное» являлось организующим концептом, утратившим релевантность: таков тезис ряда авторов, утверждающих, что сейчас «медиа» – главное средство интеракции людей [Gane, 2004]. Считать так можно, полагая, что есть особое интеллектуальное преимущество в опоре на некий концепт социального, например такой, как исключение или критика определенного набора теоретических альтернатив. Или считать, что есть и некие выводы – этические или политические – к которым можно прийти, лишь приняв определенный концепт социального.
3 Дж. Уикхэм (в этом номере журнала2) озабочен иным, но сходным обстоятельством. Когда социологи перестали спорить о социальном или об объекте своих исследований, а такие споры велись с XIX в. до славных дней социологии 1960-х гг., они потеряли свою прежде более широкую аудиторию. Уикхэм предлагает всесторонне обсудить эту мысль. Вот некоторые возможные уточнения: широкая аудитория социологии никогда не была очень впечатляющей, по-моему, сейчас дела поправились – социологи выступают как профессиональные эксперты, особенно обращаясь к социальным движениям и участвуя в них – например к таким, как феминизм, у которого своя готовая аудитория. Такова суть выступления М. Буравого с проповедью публичной социологии. Социологи – «органичные интеллектуалы» – мысль Антонио Грамши [2001 (1929–33): 1136, 1138, 1141]) – или домашние эксперты могут влиять на публичные настроения гораздо лучше, чем свободные от ценностей, нейтральные «эксперты», лишенные заинтересованной аудитории и единомышленников [Burawoy, 2005; Turner, 2007a].
2. Номер доступен в Интернете. Публикуемая статья Тернера размещена в свободном (бесплатном) доступе. Что касается других публикаций этого номера, упоминаемых С. Тернером, по ним открытый доступ предоставлен только к аннотациям. (Прим. перевод).
4 Но в словах Уикхэма есть доля истины. Поддержка и интерес, добытые социологией 1950-х гг., когда бестселлером была книга Д. Рисмена «Одинокая толпа», что было связано с ее интеллектуальным содержанием, не с близостью к социальным движениям. Чтение книг самых влиятельных «публичных социологов» сегодня целиком связано с этой близостью. Труды коллеги Буравого А. Хохшильд, такие как «Управляемое сердце» (1983) и «Вторая смена» [Hochschild, Machung, 1989], как раз и связаны с феминизмом, который стал примером торжества идеи публичной социологии Буравого.
5 Во времена Рисмена такого не было: социологи претендовали на универсальность. Выходили мощные тексты в защиту конкретных социальных перемен, такие как книга Г. Мюрдаля «Одна американская дилемма: негритянский вопрос и современная демократия» (1962 [1944]). В этой книге имеется обширное методологическое приложение, всеми средствами делалась попытка добиться объективности – как минимум непредвзятости. Мюрдаля выбрали руководить проектом именно потому, что как швед он не был ни южанином, ни северянином, ни афроамериканцем, т.е. не подпадал под обвинение в предвзятости, неизбежное при любой из этих идентичностей.
6 У книги Рисмена специфическое идеологическое содержание: атака на американский индивидуализм. Эту атаку в США ассоциировали с социологией с момента ее появления. Но она не писалась и не читалась как акция в поддержку некоего движения. Труды Хохшильд (например, «Управляемое сердце») следует читать только так. Но даже говоря о Хохшильд, аргументацию надо подкрепить данными, интерпретируемыми теоретически и – в марксистском смысле – «политически», с некой невысказанной претензией на объективность, и связать ее с большими вопросами о природе общества. Парадокс, как замечает Уикхэм, заключается в том, что эти большие вопросы более или менее ушли из социологии и из ее публичных презентаций. Хохшильд работала в очень специфическом левом «политическом» контексте – в Университете Беркли: ей не нужно было касаться подобных вопросов, потому что на них за нее (и за ее очевидную аудиторию) уже был имплицитно и эксплицитно дан ответ по всем «политическим» аспектам [Horowitz, 1997].
7 Труды, близкие какому-то движению, дают автору доступ к интеллигентной аудитории. Но иной вид доступа, не упомянутый Буравым, явно утрачен: к аудитории, интеллектуально интересующейся базовыми вопросами. По крайней мере частично это упомянул Уикхэм: не стало ничего, что могли бы социологи сказать об «обществе», потому что дискуссии о нем нет. Что-то мог сказать функционализм, что-то его оппоненты. Был объект – социальная система, о которой спорили социологи, включая ее существование. И эта дискуссия подняла людей, подобных Р. Мертону и Ч.Р. Миллсу, «Социологическое воображение» которого (1959) и сегодня увлекает читателя, из массы профессоров в статус лиц, которых интеллигентному читателю следует знать.
8 Могут возразить, что эта утрата – иллюзия, что аудитории с интересом к «базовым вопросам» больше нет. Больше нет интеллигентной аудитории – могут возразить – есть лишь специалисты-ученые, движимые лестницей научных карьер, и аудитории, склонные к конкретным политическим взглядам или предельно особым личным проблемам. Могут сказать, что лишь в немногих странах, таких как Франция, есть такая аудитория, и в таких местах возможны подобные публикации.
9 Но эти аргументы опровергают успех книг С. Пинкера (Pinker) и Дж. Сирла (Searle)3, поднявших подобные проблемы способами, в целом далекими от социологии. К этой теме я вернусь в конце статьи.
3. Названия их книг см. в References в конце статьи. – Прим. перевод.
10

Истоки интернациональной социологии.

11 Мы привыкли смотреть на социологию глазами победителей – дюркгеймов и веберов – которых мы считаем основателями социологии, но не не глазами проигравших – спенсеров, хобхаусов и вормсов, которые жили раньше их, были их соперниками. Но это ошибка с последствиями, ставшими вызовом для Уикхэма. До того, как стать академической, социология была неакадемической социологией (см. статью Харли в этом номере журнала). Академическая социология выросла из успеха и популярности в обществе неакадемической социологии; она строилась на ней, в ряде важных аспектов её продолжая. И неакадемическая социология имела реальный успех для той аудитории, о которой идет речь. К тому же в XIX в. не было аудитории, привязанной к академической машине степенями, должностями, грантами и т.д. Такая социология могла добиться успеха только апелляцией к некой широкой публике. И она сделала это.
12 Успех Г. Спенсера фундаментален, как и поднятые им проблемы. Дарвинизм – некий вызов религиозной концепции человека, как и ключевым политическим идеям времени. Требовалось пересмотреть сотрудничество людей, социализм, этику и все надежды на социальные реформы – в свете идей борьбы за существование и выживания сильнейшего. Спенсер, академический аутсайдер, исключенный из Оксфорда и Кембриджа за нонконформизм, был давним поклонником Дарвина и проповедником его идей. Но самым революционным его вкладом была повестка для обсуждения социальных последствий дарвинизма и его применение этих идей к самой проблеме социальной и культурной эволюции. Эта тематика, пересекавшаяся с социализмом и кооперативизмом того времени, оказалась чрезвычайно плодородным полем дискуссий.
13 Эти авторы нашли свою аудиторию. Конечно, Спенсер феноменальный автор; его книги, продававшиеся сериями, охватывали всю природную, социальную и этическую эволюцию и живо раскупались во всем мире. П. Кропоткин писал знаменитые книги, изучал животных, проводил обобщения явлений животного мира в отношении человеческого общества и общественной жизни. Целая «библиотека» книжных серий по этим и смежным вопросам была создана Р. Вормсом; многие тексты переводились на французский. Вормс также издавал с 1883 г. старейший социологический журнал Revue internationale de sociologie, продолжающий выходить в настоящее время и публиковал серию книг «Международная социологическая библиотека». Эта библиотека включала «классику» – сочинения M.А. Бакунина [1895–1913] и П.А. Kропоткина [1892, 1913], который активно участвовал в полемике с интерпретаторами Дарвина, не признававшими взаимопомощь за фактор эволюции (non-cooperative interpretations)4, а также с публикациями своего времени5. Французские версии этих текстов широко читались во всем тогда еще в основном франкофонном мире интеллектуалов.
4. В книге «Взаимопомощь как фактор эволюции» П.А. Кропоткин приводит аргументы против понимания борьбы за существование в качестве единственной основы эволюции биологических видов, показывая на примерах, что в природе наиболее успешно выживают и развиваются не самые сильные, жестокие и воинственные, а напротив – особи наиболее «общительные» и готовые помогать другим особям внутри вида. (Прим. ред).

5. Может показаться, что такая тематика говорит о досоциологической природе данной серии публикаций. Но после Второй мировой войны такая же серия, руководимая дюркгеймианцами, включала многие из этих книг, Бакунин был фаворитом.
14 Список трудов, изданных «Библиотекой», отражает заботы, бывшие общим ядром международной социологии, откуда черпали все ранние социологи. Эти заботы обрели другие формы, некоторые из них заметны и сейчас, например вопрос, в какой мере человеческое общество можно менять по плану, какие средства нужны для таких перемен. А центральной проблеме дарвинизма и социализма предшествовало то, что Уикхэм [2007, 2010] назвал центральной проблемой европейской мысли, – проблема социального мира. Авторы тех трудов предвидели крупные политические конфликты ХХ в.: «плана» с рынком, либерализма с коммунизмом с крупными интеллектуальными и идеологическими группами их поддержки. Но они смотрели дальше, искали возможность мира во всем мире, роль морального и духовного развития в эволюции общества и т.д.
15 Здесь началась социология как дисциплина: не с создания кафедр и национальных ассоциаций, а как форум общественной дискуссии по проблеме основ природы общества. И международная социология тогда, в начале века, и ранее, была удивительно активной и уверенной в себе общностью, успешной и в построении институций, и в создании личных связей. МИС (Международный институт социологии) был, конечно, странной организацией – он рекрутировал видных деятелей в свои ряды путем приглашений и пытался тем самым легитимировать себя и свой предмет, но, несмотря на свои элитаристские выверты, это была инклюзивная, интеллектуально открытая организация, как и сама общность интеллектуалов.
16 Вормс был скорее юристом-бюрократом, не профессором. Ему не надо было отстаивать свою позицию в науке, у него не было причин исключать, делегитимировать тех, кто пытался участвовать в дискуссиях. Самой примечательной чертой этой организации были плюрализм и степень, в которой она осваивала и направляла в русло цивилизованной дискуссии великие политические проблемы века.
17 Контрастом было то, что Дюркгейм и дюркгеймианцы ругали Вормса, были крайне враждебными и непримиримыми к своим французским соперникам, вели себя как империалисты по отношению ко всему, что считали «социологией», как они ее понимали. Сторонник Вормса Дюпре позднее говорил о «деспотии» Дюркгейма (своего «прежнего мэтра») и Мосса, его «старого товарища» по французской социологии, и о тех, кто стал «жертвой очень специфичной нетерпимости Дюркгейма, Мосса, Хальбвакса, Леви-Брюля, etc6. Ставкой для них было что-то, чего не было у Вормса: дюргеймианцы пытались контролировать посты в науке, закрепить их за собой.
6. G. Duprat – C. Ellwood (19 марта 1931), Charles A. Ellwood Papers. Duke University Archives.
18 История, написанная победителями, приняла за правду утверждения дюркгеймианцев, что правы они, а не их соперники. И вот результат: дюркгеймианская мысль победила во французской науке, содействовала «стандартной модели социальной науки» и считалась образцом социологической мысли поколением профессиональных социологов образца Колумбийской социологии 1950-х гг., где «Самоубийство» (1951 [1897]) изучалось как образцовый текст и великий источник профессионального эмпирического исследования. Но если вернуть дюркгеймианцев в контекст периода перед Второй мировой войной, то они предстанут менее «современными» и не очень отличными от современников. Дюркгейма не меньше, чем его соперников, занимали вопросы эволюции, как минимум эволюции социальной, этики и возможных этических подходов в социологии. Не меньше заботили его возможность и условия социализма, жизненность политических форм – таких как синдикализм и пр. Его преемник С. Бугле преподавал социологию как историю социалистической доктрины и применял уроки социологии Дюркгейма к этическому просвещению [Bouglé, 1926]. Если они чем-то отличались от современников, то своей воинствующей исключительностью и стремлением к академической власти.
19

Власть и вражда.

20 История социологии от этого периода до великого краха зачисления7 воспроизводит сценарий профессионализации и эксклюзии – волна за волной. Во многих своих гранях профессионализация всегда принимая форму или социальной эксклюзии, попыток эксклюзии или очернения – от имени «науки8». Вообще-то тут возможен позитивный момент: профессионализация как поле вне любительства. Но история с «наукой» такого момента не содержит. Сегодня читая об ожиданиях социологов прошлого – тех самых социологов прошлого, кого пинали сапогом в лицо их «непрофессиональные» соперники, видишь охватившую их почти безумную манию величия [Isaac, 2010]. Достаточно прочесть примечание к парсоновской «Структуре социального действия» с целыми страницами уравнений, якобы объясняющих структуру социального действия (1968 [1937]: 77–84), или его же мнение (1951 [1945]), что редукция социальной системы до набора дифференциальных уравнений ближе, чем кто-либо считает, чтобы понять, как они заблуждались. Не будем ворошить взлеты и падения разных идеалов «науки» в социологии [Turner, 1992]. Достаточно отметить, что «наука» (science) сейчас почти исчезла из самоописаний социологов. Великие устремления к «науке», ранее считавшиеся серьезными, сейчас остались лишь у некоторых группок. Но история науки, вместе с (неудавшейся) виговской историей профессионализации, частью которой она является, лишь половина истории вражды и власти.
7. Речь идет о резком падении в эти годы цифр зачисления на отделения социологии университетов США – см. ниже (Прим. перевод.).

8. В оригинале используется термин science, обозначающий точные науки (Прим. перевод.).
21 Другая часть – проект эксклюзии. Здесь «успех» был полным. История его хорошо известна. На разных стадиях процесса профессионализации прежние добрые союзники социологии в ее разных формах выталкивались из дисциплины. В начале 1930-х гг. Американское социологическое общество (АСА) потеряло много членов из «не ученых», изменив порядок уплаты взносов. Этот новый профессиональный порядок конца 1920-х гг. насаждался учениками Ф. Гиддингса – У.Ф. Огберном, Ф.С. Чэпином и др. Но их представления о профессии вытеснили ученики Мертона, Лазарсфельдта и сторонники Парсонса. На каждом этапе дискурс намеренно сужался. В Британии старое и в основном неакадемическое Социологическое общество закрылось после основания соперничавшей в ним Британской социологической ассоциации. Международная социологическая ассоциация в попытке создать более профессиональную модель социологии отвернулась от обвиненного в сотрудничестве с фашистами МИС, в целом переняв его модель международных социологических конгрессов. В социологии каждой страны рамки настоящей профессионализации сжимались.
22 Поворотным пунктом принято считать 1945 г. Разница с довоенной «теорией» уже очень заметна. До 1945-го среди «теоретиков» тогдашней социологии (это не Парсонс и не – позже – Мертон) было много разнообразия в теории; споры были, но была терпимость, разные точки зрения не были проблемой, тем более – болезнью, требовавшей серьезного лечения; было много точек зрения. Лучшими книгами по теории тогда были «Современная социальная теория» Барнса и Беккера (1971 [1940]) и их же большая «Социальная мысль от сказок до науки» (1961 [1938]). В этих трудах наслаждаешься разнообразием, фиксируемым с максимально возможной объективностью. Книга по теории Дона Мартиндейла «Природа и типы социологической теории» (1960) такая же: Maртиндейл – продукт среды в университете Висконсина, созданной Беккером.
23 Противоположный полюс такого подхода к теории представлен Т. Парсонсом. Для него образцом служила идея науки с одной единой и эксклюзивной9 «концептуальной схемой». Эта история хорошо известна. К такой идеи его двигало влияние неокантианства в Гейдельберге, дополненное во время его ученичества в Гарварде и Л. Гендерсоном в знаменитом кружке исследователей Парето [Isaac, 2012]. Идея проста: быть «наукой» значит иметь единую концептуальную схему. Чтобы стать наукой, социологии нужна схема, навязанная или данная сверху. Мертон, соперник и союзник Парсонса, оперировал тем же набором идей, в мыслях строя иную траекторию нашей дисциплины. В работах 1940-х гг. Мертон открыто возмущался временами «многих подходов» и историей социологической мысли, в то время представленной Барнсом и Беккером, поддерживал «системность» и стратегию выстраивания теории, которая создаст «некую систему логически связных положений с эмпирическими референтами, не просто коллекцию несвязных постфактум гипотез, или пересказ отдельных исследований» [Merton, 1941: 282]. Позднее он полагал, что отказ от большой картины и концентрация на теоретизировании среднего радиуса действия сделает это возможным. Но цель сохранялась: создать теорию, которая была бы «научной»-‘scientific’ в смысле исключения альтернатив, тем более типа идей Барнса и Беккера.
9. В смысле исключения иных точек зрения (Прим. перевод.).
24 Влияние этого процесса закрытия и исключения из обсуждения социологами проблем и на их отношения с публикой было существенным. Вот рассказы двух американцев об этом. В 1938 г. Ч. Элвуду было 65; завершалась его долгая успешная карьера, включавшая президентство в социологической ассоциации США и МИС, он подготовил книгу «История социальной философии» (семь изданий между 1938 и 1948 г.); она же вышла в 1938 г. под названием «Рассказ о социальной философии». Книга была прибыльной, дважды признавалась «Книгой месяца» – показатель успеха у читателей из среднего класса – в то время как субсидированная книга Парсонса «Структура социального действия», выйдя двумя месяцами ранее, пылилась на складах издательства Harper. Книга Элвуда «Story”, состоявшая из глав о социальных мыслителях начиная от Просвещения и критики их идей, и пытавшаяся показать их ценные элементы, завершалась конфликтом Л. Уорда с У. Самнером по вопросу эффективности реформ, или шире – возможностей и пределов планирования. Она вышла в Англии в то же время, что и книга К. Мангейма о планировании «Человек и общество в век реконструкции» (1980 [1940]). Мангейм вынужденно обращался к широкому читателю, так как в Англии просто не было достаточного числа ученых-социологов, которые поддержали бы эту книгу. И она тоже имела успех.
25 Книга Элвуда – история; но, конечно, и теория. Она о больших проблемах, об управляемости человеческого общества, средствах и возможностях направленных реформ. Элвуд - выразитель идей Дарвина и социализма, один из первых руководителей университетской кафедры социологии. Он никогда этих проблем не забывал. Элвуд видел в «образовании» средство «лепки» общества – Тюрго герой книги. Но это книга и о настоящем, релевантная спорам по поводу Нового курса. К концу карьеры он оказался профессионально ненужным, отброшенным на обочину профессионализирующимся поколением, находившимся тогда у власти – его книга именно тот вид теории, который отверг Мертон в работе о систематике (1968 [1957]: 1–38).
26 Второй пример – П. Сорокин. Парсонс в то самое время, когда писал свои претенциозные тексты о том, что скоро социология получит теорию с дифференциальными уравнениями, плел интриги, чтобы отодвинуть своего гарвардского руководителя. Взглянем назад, чтобы понять смелость Парсонса. Неудавшийся экономист, он прикрылся своим гарвардским боссом Л.Дж. Гендерсоном, сумев не только получить место в Гарварде, в социологии, но и опубликовать своей опус магнум на деньги гранта по производственным травмам. Книга оказалась мертворожденной уже в типографии, было продано менее 1000 экземпляров за 10 лет – несмотря на субсидию, работу в Гарварде и престижный формат. Парсонс присоединился к другим властным лицам и течениям в Гарварде; он был изощренным инсайдером. В это время Сорокин публиковал ряд самых успешных текстов, когда-либо написанных социологом для широкой публики: «Кризис нашего времени» (1957 [1941]) много раз переизданный в следующие 16 лет и издаваемый до сих пор, за ним последовал Man and Society in Calamity (2010 [1942]), – четыре издания. Эти сейчас забытые тексты неподвластны времени. На сессии МИС в Мехико 1960 г. обсуждался «интегрализм» Сорокина, центральная мысль «Кризиса» [Gregor, 1961: 221].
27 О чем эти книги? «Кризис» популяризирует теорию циклов социальной эволюции Сорокина, которая предсказывала конец и замену сегодняшнего материализма поворотом к некой новой форме духовной связи – или идеализмом. Это – вечные темы до-академических социологов, и Сорокин был не одинок, продолжая поднимать их. Это также были темы Мангейма, отстаивавшего планирование ценностей и предвидевшего новый синтез. Сама циклическая теория Сорокина – произведение социологии, полное статистическими данными о циклах истории, данными, повторенными в «Кризисе». «Человек и общество в годы бедствий» – еще одно применение этих идей: кризис был рассказом о грядущих ужасах Второй мировой, а эта книга показала влияние бедствий на культуру. Замечу, что Maнгейм создал во время войны серию очерков, схожих с этой книгой [Mannheim, 2004 (1943)]. Тема – реакция общества на войну – не сразу ушла из дискурса ученых. Можно утверждать, что она в некотором смысле явилась вновь в сменивших ее спорах о «социальной системе» и функционализме, или в социальной социологии – как, например, исследование малых групп. Ясно, что эти эссе не укладывались в новоявленную модель социологического письма, а сама новоявленная модель социологического письма не привлекала широкую аудиторию, до которой доходили работы Элвуда и Сорокина 1930-х начала 1940-х гг.
28 Констатируя эту связь, Уикхэм абсолютно прав.
29

Левые.

30 Установить причину этих перемен в социологии, отвергнувшей своих самых популярных авторов, однако, труднее, чем кажется. Ибо история профессионализации спутана с другой историей, все еще в основном не написанной – переплетение послевоенной социологии и левых. Ясно, что у многих ярых сторонников новой модели профессионализации в США были левые корни, нередко даже в компартии. Те, чьи интеллектуальные воззрения формировались партией, кто не был «уклонистом», или не слишком уклонялся, были широко представлены в социальных науках, избегая открыто говорить о «марксизме», а также уходя от вопросов, связанных с самой марксистской теорией. Это не значит, что их симпатии в корне менялись. Менялись формы их выражения. А результатом часто было то, что они развивали идеи, не имевшие ничего общего с марксизмом, игнорировавшимся ими как источник теоретического вдохновения ради вновь возникшей теории, вписывавшейся в последние формы профессиональной социологии. Фактически профессионализация стала видом прикрытия, особенно после пакта Риббентроп-Молотов, когда партиям сказали: забыть тактику народного фронта 1930-х гг. и поддержать советскую внешнюю политику, а в США после 1945 г., когда партия провела чистку за «браудеризм» и доктрину мирного сосуществования. Но это также означало, что традиционные базовые вопросы социологии, взятые из проблемы: Дарвин – социализм, стали запретными. Это было удобно и для профессиональной социологии. Они не были достаточно эмпиричными, или историчными, чтобы двигать вперед профессиональную карьеру и, еще лучше, от этих вопросов можно было уйти: ведь они не повышали научный статус дисциплины.
31 Это вызвало странную бифуркацию в социологии (и в других науках), ставшую в 1960-е явной проблемой. Достаточно вспомнить карьеру Ч.Р. Миллса. Интеллектуально он считал себя неким марксистом, не имел ничего общего с компартией, вел социологическую полемику и делал свою социологию, выходя на широкую аудиторию. Р.К. Мертон – социолог с интеллектуально левыми симпатиями; начал карьеру редактором рубрики библиографии журнала по истории науки и техники «Isis». Его задачей была хроника левых движений в науке 1930-х; он поддерживал, по меньшей мере в начале 1940-х, их главную идею, что наука расцветет полным цветом только в посткапиталистическом обществе (cм.: [Turner, 2007b]). Он не раз писал рекомендательные письма Kарлу Поланьи, хвалил его «Великую трансформацию» (2001 [1944]). Но Мертон все это скрывал в публичных выступлениях, уходил от больших вопросов, в то же время в письмах активно поддерживая многие заявки Поланьи на гранты фондов и интригуя с Парсонсом и Лазарсфельдтом против Миллса [Summers, 2006: 38].
32

Сознательная попытка отказа от теории.

33 Десятилетие 1960-х гг. стало вызовом, вдохновленным такими мыслителями, как Миллс и в целом новыми левыми, студенческим движением. Предпосылки этих конфликтов хорошо известны и не раз обсуждались. Нападки Миллса на Парсонса, Мертона и Лазарсфельдта в «Социологическом воображении» [1959] говорят за себя. Общие элементы подходов Парсонса и Мертона подвергнуты уничтожающей критике в 1960-е гг. Теоретическое разнообразие, которое Мертон и Парсонс пытались душить, мстило за себя. Теория стала крайне актуальной. И хотя импульс «давить!», был силен, он встретил сильное сопротивление. Но были успехи. «Мертоновцы» неохотно реагировали на критику, особо избегая спорить по метатеоретическим вопросам. Они с презрением писали об оппонентах, уходили от полемики. Особенно Мертон не хотел открыто отвечать критикам [Cole, 2004: 841–2], в частных письмах кипя и негодуя по поводу того, что считал искажением своей позиции, даже по поводу мягкой критики. Хорошо помню одного из видных деятелей такого толка, который в конце 1970-х гг. в выступлении на конференции АСА по-барски отмахнулся от критики фразой: «Собаки лают, караван идет». Они могли себе это позволить. Им вполне удалось уйти от многих теоретических дискуссий в ведущих журналах, в которых сами публиковались. Они хотели быть только наверху.
34 Но караван не двигался. Не успела критика окрепнуть, как сама социология оказалась в кризисе – далеко не теоретическом. В США упало на три четверти число поступающих на специальность «социология». Вся история конца 1960-х гг. и дискредитации претензий социологии на способность решить социальные проблемы путем «общественных программ» была его важной частью: обнаружилась реакция на неудачу этих программ, рухнула и вера в социологию США, как рухнула она и в Британии при Маргарет Тэтчер. Тут надо предметно обратиться к самой дисциплине, особенно к верхам американской социологии, где делались более или менее сознательные попытки заткнуть рот теоретическим дискуссиям.
35 Чего не могли сделать Мертон, Парсонс и их ученики - так это воспроизвести себя. Согласно железному закону академической кастовой системы американской социологии на ведущие кафедры принимают только из короткого списка факультетов. Ведущие факультеты, в прошлом производившие теоретиков: Гарвард, Колумбия, Калифорния и – с оговорками – Чикаго, – уже не производят, по меньшей мере, успешных теоретиков. Возникает фатальная дилемма. Или постмертоновское и постпарсоновское поколение предаст свое место в иерархии враждебному поколению, или найдет других на это место, или отбросит (exclude) саму теорию.
36 Об этом лучше всего, наверное, говорит такой эпизод. После смерти А. Гоулднера (1973), созданный им журнал Theory and Society оказался на распутье. Гоулднер своими личностью и репутацией сколотил выдающуюся международную редакцию, объединившую людей удивительно разных взглядов. Его жена, Джейн Гоулднер, руководила журналом, опираясь на ядро консультантов редакции - намного более узкую группу. Состоялось критически важное заседание издателей с ядром редакции, о чем Дж. Гоулднер пишет Мертону и благодарит его за поддержку. В письме она показала понимание сути ситуации: «Одна из моих забот – место теории в будущем журнале. Состав руководства редакции может быть таким, что восприятие теории окажется в некоторой опасности. Думаю, мы правы в озабоченности тем, чтобы уйти от бесконечных дискуссий о герменевтике, но спросить себя, как Теда Скочпол или Род Айя или даже Джерри Корабель посмотрели бы на статью Ала10 Anti-Minotaur, если бы она сегодня пришла в журнал. Конечно, все они зрелые ученые, и надо надеяться, что это позволит им признать качественный уровень там, где он есть, но также возможно, что их интересы делают их предвзятыми? Теда [Скочпол] нечто подобное высказала при планировании очередного номера: ‘Давайте поставим настоящую статью’»11.
10. Гоулднера. – Прим. перевод.

11. Дж. Гоулднер Р. Мертону (21 апреля 1981), Robert K. Merton Papers. Columbia University Rare Book and Manuscript Library, Box 150, Folder 9, курсив оригинала.
37 Этот пример говорит о многом. Две из самых успешных книг по социологии для широкой аудитории – Р. Линда «Знание для чего?» [1939] и Дж. Ландберга «Спасет ли нас наука?» [1947] – это книги о различении факта и ценностей, как и знаменитая статья А. Гоулднера [1964] г. с критикой Вебера. Их успех, как и включение в книгу Мюрдаля «Дилемма Америки» большого методологического приложения, показали, что ключевые проблемы знания предмета социологии модно излагать публике и обсуждать в интеллектуальной прессе. Но статья Гоулднера уже отражала увядание такого рода дискуссий в «профессиональной социологии» поколения учеников Мертона. Как в то время подчеркнул Х.-Х. Брун, Гоулднер получил Вебера, вывернутого наизнанку (2007 [1971]: 74, n89) 12.
12. Х.-Х. Брун писал: Гоулднер [1964: 201] ошибочно считает, что Вебер отрицал право университетских профессоров верить в ценности и придерживаться их. «Иное мнение» нежели у Вебера, формулируемое Гоулднером (« … профессора, как и все другие, обязаны и могут быть призваны выражать свои ценности»), фактически идентично собственной позиции Вебера («В прессе, на митингах, в ассоциациях, в статьях – [короче] во всех формах, доступных также любому гражданину – [профессор] может (и должен) желать того, к чему зовет его Бог или демон (MSS, p. 5/GAW, p. 493)’) [Bruun, 2007 (1971)]: 74, n89, курсив оригинала; cр. Weber, 2012 (1914): 306]).
38 Итак, удавка «профессионализма» вновь затягивается. Как это видела Дж. Гулднер, конфликтуют, с одной стороны, способность к риску и креативность с престижем профессионала – с другой: «Конкретно, я не хотела бы видеть желание выпускать «профессиональный журнал», отвергающий риск, нужный нашей креативности. Я имею в виду, что мы можем потерять, например, авторов и тексты, подобные интервью Гордона Бернсдейла Уильяму Кейсу [8/1], в общем-то статью, чем-то напоминающую шестидесятые, и написанную так хорошо, что мы хотели публиковать ее, даже если это не социология. Растущая озабоченность нашим профессиональным обликом закроет пространство таким статьям, ибо их нельзя поддержать по профессиональным причинам и несмотря на то, что они говорят важные вещи о том, кто мы и чем должны стремиться быть»13.
13. Ж. Гоулднер Р. Мертону (21 апреля 1981), R.K. Merton Papers. Columbia University Rare Book and Manuscript Library, Box 150, Folder 9.
39 Для этого, в её понимании, во главе редакции нужны люди с широким горизонтом видения: «Не думаю, что слишком низко ценю профессиональные проблемы или самое профессию; я признаю, что в ней есть и гении, и солдаты. Но, не рискуя, мы потеряли идентичность и, возможно, источник креативности. Раньше Ал рисковал за нас. А сейчас кто?»14.
14. Там же, курсив оригинала.
40 Груз ложится на редколлегию, состоящую из «солдат», которые рисковать не станут, или агрессивных профессионализаторов, жаждущих их исключать. Она также четко видела, от кого исходит самая серьезная опасность: «В этом плане озабоченность Теды профессионализмом меня беспокоит, тем более что Х. Франк намерен видимо через год сделать её следующим главным редактором. Ее жизнь тогда войдет в русло, она будет соглашаться, не говорить «нет» (если мы не скажем «нет» вместо нее). Она производит хорошее впечатление; она более чем компетентный главный редактор. Но ее приход вполне может оказаться концом общности, какой мы ее знаем. Я, конечно, понимаю, что такая напряженность может быть полезна нашему самосознанию и тому, хотим ли мы быть еще одним «American Soсiоlogical Review» или «Amеrican Journal of Sociology» 15. Это меня беспокоит» 16.
15. Ведущие социологические журналы США. – Прим. перевод.

16. Там же.
41 Её опасения полностью оправдались.
42 Аллергия на большие вопросы сохранилась в эпоху Буравого, когда образцом была Хохшильд, и по верным причинам, связанным с целеполаганием публичной социологии: органический интеллектуал, по Буравому, поддерживающий общее дело или движение, не очень озабочен абстрактной проблемой «социального». Органическую феминистку-интеллектуала заботит теория угнетения, против которого выступает движение, то есть теоретическое обоснование конкретного, выведенного из политического анализа феномена непризнанного угнетения (например, мытье женщиной посуды; cм. [Hochschild, 1989]), а не теория абстрактных вопросов вроде природы социального. Эти проблемы стали категорией идеологически данного, сомнения в которой оскорбительны. «Угнетение» и угнетательская природа общества уже даны: оспаривать их есть свидетельство бесчувственности или что похуже. Единственная роль теории в этом контексте та, что знакома из марксистского «политического анализа»: есть словарь, отличный от словаря угнетенных и угнетателей, и он раскрывает и выражает скрытый факт угнетения. Интересно, что Буравой просто полностью устраняет теорию из своей схемы категорий социологических трудов, заменив ее категорией критики профессии – нечто совсем иное. Подобный отказ случается в том типе работ, о которых Скочпол говорит: «статья настоящая». Даже в статьях, не примыкающих непосредственно к общественным движениям – хотя в ее случае (она горда поддержкой профсоюзов) эти базовые идеологические параметры были четкими и неоспоримыми. Базовые вопросы об «обществе» просто иррелевантны.
43

Заключение: «что такое общество?» сегодня.

44 Что же случилось с вопросами, которые академическая социология пыталась убить? Что стало с дарвинизмом и социальной жизнью как проблемой? С будущим культуры как проблемой? С «социальным» как предметом социологии? Как и многие вопросы, эти тоже приняли разные формы. Но потеряли ли они публичную аудиторию? И если таковая была, не могла ли социология соответствовать ей и в более общем плане, не могла ли она ответить на нужды широкой аудитории? На второй из этих вопросов ответить трудно, но каким-то из ответов может стать пример книг, включенных Гербертом Гансом в список социологических бестселлеров в статье «Бестселлеры в социологии: поисковое исследование». Если не брать книги до 1980-х гг., многие из которых были учебниками, не предназначались широкой публике, и нет данных об их влиянии на общество, ответ ясен: кроме книг Лилиан Рубин о помощи в личностных отношениях, все эти бестселлеры связаны или с гендером, или с четко идеологической повесткой. Ни одна из них не может убедительно претендовать на разработку вопросов, названных Уикхэмом забытыми.
45 Но вопрос: интересуют ли публику эти проблемы, получили иной ответ. Целый ворох очень хорошо продающихся книг несоциологов посвящены традиционной проблеме дарвинизма и жизни общества, особенно работы С. Пинкера «Как работает мозг» (1997), «Чистый лист: современное отрицание человеческой природы» (2002) и «Лучшие ангелы нашей природы: почему сократилось насилие» (2011). Очень абстрактная проблема: что такое социальный институт и что делает нас «коллективом» (проблема Дюркгейма) обсуждены Дж. Сирлом в «Построение социальной реальности» (1995) и в ее продолжении – «Становление социального мира» (2010). Общие вопросы эволюции цивилизации освещены Ф. Фукуямой в его новой книге «Истоки политического строя» (2011), а социальная связь – в «Доверие: Социальные добродетели и сотворение процветания» (1995). Спрос есть. Народ реагирует. И как показывает недавний пример Р. Белла (Bellah) «Религия в эволюции человека» (2011), публика реагирует и на социологов, отвечающих на брошенный вызов. Но этим книгам нет места в схеме Буравого, или в практикуемой ведущими журналами социологии. Многие из них раздражают важные фракции социологии. Некоторые из таких авторов были бы встречены протестами в аудитории социологов. Профессионализация, вместе с чувствами социологов, сделавших себя хранителями политической корректности, удушила такие дискуссии в социологии.
46 Когда-то социология была местом, где интеллектуалы нашли свободу: Э. Гиддингс, П. Сорокин, A. Шютц и многие другие могли делать карьеру в иных науках, но выбрали социологию из-за этой свободы. В какой-то мере социология все еще открыта аутсайдерам, хотя сейчас это скорее всего аутсайдеры женского движения. Но кое-кто из таких аутсайдеров на публику повлияли. Дж. Шор, экономист, принятый сейчас на кафедру социологии, один их самых успешных авторов широкой аудитории из занятых на соответствующих кафедрах. Но в целом былая свобода – в прошлом. Перефразирую слова Вебера в конце «Протестантской этики» (1989 [1930]): «бездушные профессионалы, бессердечные сластолюбцы» полагают, что достигли «ранее недоступной ступени человеческого развития». В социологии США сейчас доминируют профессионалы без целей (исключая гранты) и политически наивные люди, для кого оскорбить других – высшее политическое действо. Они также верят, что это и есть высшая форма политического и морального просвещения. Отсылка к словам классика для них ничто. Та же слепота к великим вопросам, ранее мотивировавшим социологов, ослепляет их и по отношению к собственной истории и к возможностям самой социологии.

Библиография

1. Bakunin M. (1895–1913) La Bibliothèque sociologique, 6 vols. Paris: Giard et Brière.

2. Barnes H.E., H. Becker (1961 [1938]) Social Thought from Lore to Science, 3rd edn. New York: Dover Publications.

3. Barnes H.E., H. Becker, F.B. Becker (eds) (1971 [1940]) Contemporary Social Theory. New York: Russell and Russell.

4. Bellah R. (2011) Religion in Human Evolution: From the Paleolithic to the Axial Age. Cambridge, MA: Harvard University Press.

5. Bouglé C. (1926) The Evolution of Values: Studies in Sociology with Special Applications to Teaching, trans. H.S. Sellars. New York: Henry Holt.

6. Boutroux É. (1914) Natural Law in Science and Philosophy. New York: Macmillan.

7. Bruun H.H. (2007 [1971]) Science, Values and Politics in Max Weber’s Methodology. Aldershot: Ashgate.

8. Burawoy M. (2005) For Public Sociology: Address to the American Sociological Association, San Francisco, Aug. 15 2004, American Sociological Review 70: 4–28.

9. Cole S. (2004) Merton’s Contribution to the Sociology of Science, Social Studies of Science 34: 829–44.

10. Durkheim É. (1951 [1897]) Suicide, trans. J.A. Spaulding and G. Simpson. New York: Free Press.

11. Ellwood C. (1938) A History of Social Philosophy. New York: Prentice Hall.

12. Fukuyama F. (1995) Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity. New York: Free Press.

13. Fukuyama F. (2011) The Origins of Political Order: From Prehuman Times to the French Revolution. New York: Farrar, Straus, Giroux.

14. Gane N. (2004) The Future of Social Theory. London: Continuum.

15. Gans H.J. (1997) Best-sellers by Sociologists: An Exploratory Study, Contemporary Sociology 26: 131–5.

16. Gouldner A. (1964) Anti-minotaur: The Myth of Value-Free Sociology, pp. 196–217 in I.L. Horowitz (ed.) The New Sociology. New York: Oxford University Press.

17. Gramsci A. (2001 [1929–33]) The Formation of Intellectuals, pp. 1135–43 in V. Leitch (ed.) Norton Anthology of Theory and Criticism. New York: Norton.

18. Hochschild A. (1983) The Managed Heart: Commercialization of Human Feeling. Berkeley: University of California Press.

19. Hochschild A., A. Machung (1989) The Second Shift: Working Parents and the Revolution at Home. New York: Viking.

20. Horowitz D. (1997) Radical Son: A Generational Odyssey. New York: Touchstone.

21. Isaac J. (2010) Theorist at Work: Talcott Parsons and the Carnegie Project on Theory, 1949–51, Journal of the History of Ideas 71: 287–311.

22. Isaac J. (2012) Working Knowledge: Making the Human Sciences from Parsons to Kuhn. Cambridge, MA: Harvard University Press.

23. Kropotkin P. (1892) La Conquête du pain. Bibliothèque sociologique internationale, vol. 1. Paris: Tresse and Stock.

24. Kropotkin P. (1913) La Science moderne et l’anarchie. Bibliothèque sociologique internationale, vol. 49. Paris: P.V. Stock.

25. Lask E. (1950) The Legal Philosophies of Lask, Radbrüch, and Dabin, trans. K. Wilk. Cambridge, MA: Harvard University Press.

26. Lundberg G. (1947) Can Science Save Us? New York: Longmans, Green and Co

27. Lynd R. (1939) Knowledge for What? The Place of Social Sciences in American Culture. Princeton, NJ: Princeton University Press.

28. Mannheim K. (1980 [1940]) Man and Society in an Age of Reconstruction. New York: Harcourt, Brace, and World.

29. Mannheim K. (2004 [1943]) Diagnosis of Our Time. London: Routledge.

30. Marotta M., A.J. Gregor (1961) Sociology in Italy, Sociological Quarterly 2: 215–21.

31. Martindale D. (1960) The Nature and Types of Sociological Theory. Boston, MA: Houghton Mifflin.

32. Merton R. (1941) Review of Contemporary Social Theory by H.E. Barnes, H. Becker, F.B. Becker, American Sociological Review 6(2): 282–86.

33. Merton R. (1968 [1957]) Social Theory and Social Structure. New York: Free Press.

34. Mills C.W. (1959) The Sociological Imagination. New York: Oxford University Press.

35. Myrdal G. (1962 [1944]) An American Dilemma: The Negro Problem and Modern Democracy. New York: Harper and Row.

36. Parsons T. (1968 [1937]) The Structure of Social Thought: A Study in Social Theory and Special Reference to a Group of Recent European Writers. New York: Free Press.

37. Parsons T. (1951 [1945]) The Social System. New York: The Free Press.

38. Parsons T. (1979/1980) ‘On Theory and Metatheory’, Humboldt Journal of Social Relations 7: 5–16.

39. Pinker S. (1997) How the Mind Works. New York: Norton.

40. Pinker S. (2002) The Blank Slate: The Modern Denial of Human Nature. New York: Viking.

41. Pinker S. (2011) The Better Angels of our Nature: The Decline of Violence and its Psychological Roots. New York: Viking.

42. Polanyi K. (2001 [1944]) The Great Transformation, 2nd edn. New York: Beacon Press.

43. Riesman D. (1950) The Lonely Crowd: A Study of the Changing American Character. New Haven, CT: Yale University Press.

44. Searle J. (1995) The Construction of Social Reality. New York: The Free Press.

45. Searle J. (2010) Making the Social World: The Structure of Human Civilisation. Oxford: Oxford University Press.

46. Simmel G. (1964 [1908]) The Sociology of Georg Simmel, trans. and ed. K.H. Wolff. New York: Free Press.

47. Sorokin P. (1957 [1941]) The Crisis of Our Age: The Social and Cultural Outlook. New York: E. P. Dutton.

48. Sorokin P. (2010 [1942]) Man and Society in Calamity. New Brunswick, NJ: Transaction.

49. Summers J.H. (2006) Perpetual Revelations: C. Wright Mills and Paul Lazersfeld, Annals of the American Academy of Political and Social Science 608: 25–40.

50. Turner S. (1992) The Strange Life and Hard Times of the Concept of General Theory in Sociology: A Short History of Hope, pp. 101–33 in S. Seidman, D.G. Wagner (eds) Postmodernism and Social Theory. Oxford: Basil Blackwell.

51. Turner S. (2007a) Public Sociology and Democratic Theory, Sociology 41: 785–98.

52. Turner S. (2007b) Merton’s “Norms” in Political and Intellectual Context, Journal of Classical Sociology 7: 161–78.

53. Wearne B. (1989) The Theory and Scholarship of Talcott Parsons to 1951: A Critical Commentary. Cambridge: Cambridge University Press.

54. Weber M. (2012 [1914]) The Meaning of “Value Freedom”, pp. 304–34 in H.H. Bruun, S. Whimster (eds) Max Weber: Collected Methodological Writings. London: Routledge.

55. Weber M. (1989 [1930]) The Protestant Ethic and the Spirit of Capitalism, trans. T. Parsons. London: Unwin Hyman.

56. Wickham G. (2007) Expanding the Classical in Classical Sociology, Journal of Classical Sociology 7: 243–65.

57. Wickham G. (2010) Sociology, the Public Sphere, and Modern Government: A Challenge to the Dominance of Habermas. British Journal of Sociology 61: 155–75.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести