Везде
Гофман, каким мы его помним
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Гофман, каким мы его помним
Аннотация
Код статьи
S013216250020836-2-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Соколов Михаил Михайлович 
Должность: профессор
Аффилиация: Европейский университет в Санкт-Петербурге
Адрес: Российская Федерация, Санкт-Петербург
Выпуск
Номер 6
Страницы
16-22
Аннотация

Оказал ли Гофман влияние на развитие социологии? С одной стороны, по формальным признакам он остается одним из самых читаемых и почитаемых социологов второй половины ХХ в. С другой – дисциплинарные «мемы» («драматургическая перспектива» и т.п.), с которыми он ассоциируется, являются в лучшем случае упрощенным пересказом, в худшем – полным искажением (популярное понимание «фрейма») содержания его работ. Непосредственные продолжения его исследований сегодня можно обнаружить в социолингвистике, но не в социологии. Странный статус Гофмана определен рядом обстоятельств, самое важное из которых, вероятно, - изменение в имплицитном понимании социологами своей миссии, все последствия которого, однако, они не готовы принять.

Ключевые слова
Ирвинг Гофман (Erving Goffman), история социологии, социология социологии, признание, академическая память
Классификатор
Получено
24.06.2022
Дата публикации
28.06.2022
Всего подписок
11
Всего просмотров
67
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf Скачать JATS
1 Повлиял ли Гофман на современную социологию? На самый поверхностный взгляд, положительный ответ здесь очевиден. Во время опроса социологов всего мира, проведенного Международной социологической ассоциацией в 1998 г., «Представление себя другим» заняло десятое место среди сильнее всего повлиявших на членов ассоциации книг.1 Google Scholar сообщает, что его работы цитируются примерно 20 000 раз в год – больше, чем многие знаменитости могут надеяться собрать за жизнь. Его тексты – обязательный элемент курсов социологической теории, читаемых по всему миру.
1. >>>> , проверено 15.05.2022.
2 Место в социологическом пантеоне не обязательно означает, однако, влияние на умы потомков. Классиков могут помнить за идеи, которые не имеют к ним никакого отношения. Наследие знаменитых социологов сохраняется в виде того, что сегодня называют «мемами» – ключевых слов или образов, транслируемых в учебных программах, заучиваемых студентами перед экзаменами и цитируемых в научных статьях, чтобы обозначить кругозор автора. Эти мемы могут быть ближе или дальше к тому/от того, что сами знаменитости признали бы своим наследием. В этом смысле классиков можно делить на счастливых и удачливых – прославляемых за то, что они на самом деле сказали, и за мысли, приписанные им по ошибке. Вебер предстает перед нами, в целом, счастливым классиком: со всеми оговорками, стандартное изложение «Протестантской этики» как книги, доказывающей, что религиозные идеи могут стоять за экономической эволюцией, отражает ее содержание. Гарфинкеля можно считать удачливым: изложения «Исследований по этнометодологии», дошедшие до учебников, редко имеют хоть какое-то отношение к тому, что сам Гарфинкель считал, в ней написано (много ли читавших учебники смогут объяснить, что Гарфинкель считал этнометодологию развитием идей Дюркгейма? [Garfinkel, 2002])2.
2. Разумеется, помимо тех, кто знает классиков на уровне мемов, есть обычно некоторое число тех, кто изучал их более основательно. Удивительным образом, среди последних обычно гораздо меньше согласия по поводу того, что на самом деле эти классики хотели сказать, чем среди первых. Мою собственную версию того, что хотел сказать Гофман, если она кого-то заинтересует, можно найти здесь [Соколов, 2017].
3 Гофмана можно считать умеренно счастливым. Большинство социологов представляют себе содержание самой известной его книги «Представления себя другим в повседневной жизни» по ее названию. И в книге действительно идет речь о представлении себя другим, хотя за этим кроется значительно больше, чем часто предполагают. Гофман видел социальное взаимодействие как обмен потоками личной информации. Обычное понимание его модели делает акцент на одной составляющей этого процесса – контроле над информацией, получаемой другим людьми, или управлению их впечатлениями. Фактически, однако, этот контроль – часть куда более обширного поведенческого комплекса, включающего в себя, например, активные усилия окружающих получить или (чаще) не получить компрометирующую других информации, и, если уж они ее получили, не допустить утечки информации о том, что та информация получена («тактичность»). В свою очередь, те, к кому компрометирующая информация относится, стремятся снизить для окружающих издержки тактичности (тактичность в отношении тактичности), и т.д. и т.п. «Театральная метафора», к которой наследие Гофмана часто сводят, не охватывает эти уровни взаимодействия, тем более не отражает дюркгеймианских идей Гофмана о квазирелигиозной природе ритуалов вежливости. Характерно, что сам Гофман лишь однажды использовал театральный словарь за пределами своей первой книги. Единственным позднейшим обращением к нему является глава «Театральный фрейм» в «Анализе фреймов» [Goffman, 1974: 123–156], в которой Гофман откровенно иронизирует над собственной репутацией, показывая, почему повседневное социальное взаимодействие НЕ похоже на театральное представление.
4 Второй из тройки его самых известных книг – «Стигме» – также, в целом, повезло. С гофмановской помощью, «стигма» превратилась в распространенный элемент обществоведческого и политического словаря западных обществ; хотя ее обыденное понимание отличается от оригинального3, но в большинстве случаев различием можно пренебречь. Хуже пришлось третьей книге – «Анализу фреймов». Хотя само слово «фрейм» вошло в социологический словарь, его значение претерпело необратимую трансформацию, превратившись в синоним «перспективы», «схемы интерпретации» или просто «точки зрения». Во многом своими цитированиями «Анализ фреймов» обязан статье Сноу и коллег 1986 г. [Snow et al., 1986; Benford, Snow, 2000]. В ней «фрейм» используется, чтобы сказать простую вещь: разные политические силы предлагают разные интерпретации одних и тех же событий – что для одних превентивная спецоперация, для других агрессивная война – и политическая борьба во многом состоит в том, чтобы доказать, что твоя интерпретация максимально конгруэнтна миропониманию как можно более широких кругов потенциальных сторонников. Хотя нет никаких сомнений, что эти процессы важны и заслуживают изучения, в необходимости ссылаться на Гофмана в этом контексте есть некоторые сомнения. Во-первых, можно заметить, что подобная символическая борьбы является классическая темой риторики со времен Аристотеля, и потребность в новом словаре для описания уже многократно описанных явлений неясна.
3. «Стигма» превратилась в любой нежелательный социальный атрибут; различие с гофмановским определением в том, что у Гофмана стигма – атрибут, который делает индивидов хуже, чем те были бы без него, диссонируя с их остальными характеристиками [Goffman, 1963: 3]. Контраст проявляется, например, в том, что, в соответствии с гофмановским определением, обитатели социального дна не могут быть стигматизированы, потому что любой атрибут, дискредитирующий других, в их случае будет органическим дополнением их неприглядного статуса.
5 Во-вторых, риторика – это совсем не то, о чем говорится в книге Гофмана. «Фрейм-анализ» представляет собой эксцентричную попытку разобраться в том, как устроена небуквальность в социальной жизни – не в том, как возможны разные интерпретации одних и тех же событий, а в том, как одно и то же событие может одновременно значить и не значить одну и ту же вещь. Возвращаясь к исходному определению фрейма в «Теории игры и фантазии» Бейтсона [Bateson, 2006] – которую Гофман цитирует как источник этого понятия – мы можем объяснить, что это такое, взяв для примера игривый укус молодых животных. Игривый укус – это действие, которое, одновременно, имитирует реальный укус (иначе непонятно, во что играют), но, с другой стороны, содержит собственное отрицание, сообщение «это укус, который в действительности не укус» (иначе дальше последует драка, а не игра). «Игривость» в этом понимании – это и есть фрейм наравне с другими, например, «театральностью», благодаря которой зрители способны отличить происходящее на сцене с героями пьесы и происходящее с исполняющими их роли актерами (ребенок, пытающийся предупредить актрису, играющую Белоснежку, об отравленном яблоке, показывает, что будет, если попасть в театр, не овладев соответствующим фреймом). «Фрейм-анализ» демонстрирует, что подобные интерактивные кавычки, придающие заключенному в них особый статус, гораздо распространеннее в нашей жизни, чем может казаться на первый взгляд (так, его последняя глава посвящена лингвистическому фрейму непрямой речи, позволяющей собеседнику безошибочно распознать, что слова «Уходи, я тебя ненавижу» не значат то, что они значит сами по себе, если являются частью фразы «А она мне и говорит: «Уходи, я тебя ненавижу»).
6 Это то, чему посвящено 700 страниц гофмановской книги. Однако лишь малое число социологов, пишущих о фреймах, употребляют данный термин в исходном значении, и исчезающе малое число – осуществляют какие-то исследования, которые можно было бы назвать развитием гофмановских. Действительно, даже правильно понятый, или счастливый, автор, не обязательно оказывает влияние на потомков. Влияние подразумевает убеждение следовать за собой; его индикатором является, например, разрастание концептуального аппарата той или иной теории.4 Если автору этой статьи позволена метафора (Гофман бы не возражал), есть классики – верстовые столбы и классики – дорожные знаки. Первые из них служат напоминанием о пути, пройденном дисциплиной, но никак не определяют направления дальнейшего движения, вторые – определяют направление движения, хотя воспоминания о них могут быть куда менее отчетливыми, а масштаб их персонального культа – куда более скромным. Конт является типичным верстовым столбом: вводные курсы по социологии повсеместно начинаются с рассказа о нем, но вряд ли есть живой социолог, считающий себя его последователем. Примером второго является Отис Дадли Данкан. Большинство социологов, за исключением занятых социальной стратификацией, скорее всего довольно смутно помнят его имя, хотя Данкан, вероятно, сильнее всего повлиял на методический облик дисциплины (достаточно сказать, что их совместная с П.М. Блау книга [Blau, Duncan, 1967] была первой, широко использующей многомерные регрессии – самый ходовой статистический метод в последующие полвека).
4. Возможно, вероятно, чисто отрицательное влияние – Х повлиял на потомков тем, что никто не захотел следовать его дурному примеру. Сходу придумать подходящий пример, однако, не удается.
7 Может показаться, что Гофман был типичным верстовым столбом. Написано бесконечное число студенческих и нестуденческих работ, использующие его словарь в описании того или иного явления – от представления себя в «Тиндере» до стигмы женщин-программисток. Однако лишь очень немногие – учитывая масштабы его известности – предлагали какое-то развитие его идей или, хотя бы, пополнение терминологии. При этом, как ни странно, те, кто фактически следовал по его стопам, часто не вспоминали его имени, а те, кто громче других поминал его имя, использовали это имя для обозначения идей, в отношении которых авторство Гофмана весьма спорно.5 В последнем случае, ссылки на Гофмана использовались так, как вообще чаще всего используются ссылки на признанных классиков - чтобы легитимировать тот или иной ходы мысли [Hargens, 2000], доказав, что еще великий интеллектуальный первопредок считал какую-то проблему достойной социологов. Здесь можно упомянуть двух гофмановских студентов – Рэндалла Коллинза и Арли Хокшильд. Коллинз воспользовался понятием «интерактивного ритуала» для обозначения любой ситуации, в которой соприсутствующие устремляют внимание на один объект, предположительно, генерируя при этом эмоциональную энергию [Collins, 2014]. Полезное или нет, это понятие вряд ли имеет отношение к Гофману, у которого «интерактивный ритуал» соответствует обмену информацией между соприсутствующими. Хокшильд [1983] обращается к Гофману, объясняя, что эмоции становятся сигналами, выдающими окружающим информацию о том, как индивид определяет ситуацию (выказывать гнев на свое начальство не рекомендуется, поскольку гнев сигнализирует о нашей внутренней уверенности, что с нами обошлись несправедливо – а начальство неблагоразумно ставить в известность о том, что, по нашему мнению, оно поступает нехорошо) – идея, которую Гоффман, вполне возможно, признал бы своей, но которую он, кажется, не высказывал.6
5. Гофман сам во многом несет ответственность за это положение вещей. Он никогда не стремился создать школу и не поощрял своих учеников развивать его идеи или использовать его терминологический аппарат. Те, кто писал диссертации под его научным руководством, вспоминали, что он призывал их делать атеоретичную этнографию (из которой можно было бы взять иллюстрации для его статей), и в целом, проявлял себя не слишком заботливым научным руководителем (см., например, воспоминания Эвиатара Зерубавеля, заботливо задокументированные Дмитрием Шалиным. URL: >>>> (дата обращения: 15.05.2022)).

6. Возведение интеллектуальной родословной своих идей к той или иной великой фигуре имеет светлую и темную стороны: оно увеличивает вероятность их восприятия коллегами, создавая опасность того, что именно первопредку будут приписаны все заслуги ссылающегося. Хокшильд вышла из положения, заявив, что Гофман был слеп к человеческой эмоциональности, и видел в выражении чувств только произвольные сигналы, не понимая их субъективного значения. По ее словам, гофмановские герои лишены внутренней жизни, а их чувства – лишь театральные представления, разыгранные для публики [Hochschild, 1983: 216-217]. Упрек выглядит не слишком справедливым в свете того, что Гоффман написал специальные тексты об азарте и смущении, и явно не говорил в них, что те являются лишь театральными представлениями [Goffman, 1956; Goffman, 1961].
8 Отдельная группа работ представляла собой попытки синтезировать теорию Гоффмана с тем или иным направлением в социологии, таким образом увеличив легитимность обоих за счет демонстрации того, что все великие умы прошлого думали одинаково – и примерно в том же направлении, что и авторы текста. Так, Дмитрий Шалин [Shalin, 2007] пытался добавить Гофману телесности, а Тревор Пинч [Pinch, 2010] и Виктор Вахштайн [Вахштайн, 2011] – материальности. Такие попытки, однако, далеко не всегда выходят за пределы простого обозначения потенциальных точек соприкосновения (я назвал бы анализ фреймов городского пространства Вахштайном и попытку Томаса Шеффа [Scheff, 2005] объединить фрейм-анализ с эпистемическими играми как примеры синтезаторской работы, намечающей, при этом, новые исследовательские горизонты). 7
7. Автору сих строк принадлежит попытка объединить схемы Гофмана и Бурдье, что, впрочем, может считаться тривиальной задачей, учитывая, что самая ранняя работа Гофмана «Символы классового статуса» (1951) может быть прочитана как конспект “Pазличения”, опубликованный, правда, за без малого 20 лет до появление конспектируемого издания.
9 Среди тех, кто фактически двигался в том же направлении, что и Гофман (не всегда называя его по имени) мы найдем преимущественно не-социологов. Самая важная группа работ здесь принадлежит антропологам и лингвистам, исследующим этикет, прежде всего – «Теория вежливости» Браун и Левинсона [Brown and Levinson, 1987]. Те напрямую заимствовали у Гофмана (ссылаясь на него) понятие «лица» как концепции индивида, возникающей во взаимодействии с другими, и понимание вежливости как свода правил, регулирующих обращение с этой концепцией. Развитием этой линии можно считать анализ Стивеном Пинкером [Pinker, 2007] ситуаций, при которых люди говорят нечто отличное по смыслу от буквального содержания их сообщения – как когда романтическое приглашение слабо завуалировано неубедительным предложением зайти выпить кофе посреди ночи. Смысл этой завуалированности, говорит Пинкер (не ссылаясь на Гофмана), в том, что отказ может выглядеть отказом от кофе, не от романтического партнерства, и хотя обе стороны понимают, что в действительности имелось в виду8, факт того, что обидные слова не сказаны, позволяет сторонам сохранить лицо (предложение кофе в этом контексте как раз являются примером тактичности в отношении тактичности – предлагающая сторона предусмотрительно формулирует предложение так, чтобы его можно было отклонить, не обидев другую сторону).
8. Для того, чтобы эта интерактивная хореография была возможна, необходимо, чтобы намек был достаточно прозрачным – иначе, к обоюдному неудовольствию, принято или не принято может быть не то предложение, которое реально сделано.
10 Еще одной линией исследований, по отношению к которой работы Гофмана выглядят прологом, является изучение помещенной в ситуацию (situated) коммуникации в этнометодологии и смежных областях лингвистики [Goodwin, 2000; Mondada, 2016]. Понимание интеллектуальных отношений Гофмана с этнометодологией во многом затрудняется историей его личных отношений с этнометодологами. Некоторые из самых талантливых учеников Гарфинкеля, в первую очередь, Сакс и Щеглофф, перебежали к нему от Гофмана и принялись открыто атаковать методы последнего как безнадежно устаревшие. Изучению интеракции с опорой на житейские наблюдения и цитаты из беллетристики они противопоставили исследования, опирающиеся на последнее слово техники – магнитофонные записи и их транскрипции по Джефферсон. Гофман обрушился на беглецов в своих последних, социолингвистических работах, утверждая, что они, мягко говоря, заблуждаются, думая, что магнитофон позволяет им полностью фиксировать интеракцию [Goffman, 1979]. Люди взаимодействуют – говорил Гофман – еще и взглядами и позами, и в их интеракции играет роль вещественное окружение. Действительно, уже в 2000-х гг. выросшая из этнометодологии ветвь лингвистики приходит к выводу, что аудиозаписей критически не хватает для анализа речевого взаимодействия, и обращается к видеозаписям и обменам невербальными сигналами. Гофман мог бы считать, что, посмертно, взял верх над своими неверными учениками.9
9. Еще одной линией развития гофмановской работы, по отношению к которой он сам, вероятно, был бы очень двойственно настроен, могут считаться исследования управления впечатлениями в психологии, рассматривающие склонность к ним как личностную черту и/или реакцию на специфические характеристики ситуации (см. обзор в: [Leary, Kowalski, 1990]).
11 То, что гофмановские идеи получили развитие скорее в лингвистике, чем в социологии, закономерно. Социология изменилась с гофмановской эпохи. Сегодня ни одна из его статей, вероятно, не нашла бы дороги на страницы уважающего себя журнала – и по соображениям формы, и по соображениям содержания. В смысле формы, гофмановские тексты обычно далеко превосходят самые щедрые объемы, допускаемые журналами – и это при том, что в большинстве из них нет ничего, что сегодня сошло бы за обзор литературы. Он писал что-то вроде социологических повестей – слишком большие, чтобы сойти за рассказы, но слишком маленькие, чтобы выйти под самостоятельной обложкой как романы. При этом, Гофман формировался как автор в интеллектуальной среде, в которой считалось, что академический текст должен быть написан так, чтобы его можно было читать ради удовольствия от процесса чтения (и в этом смысле он был типичным представителем Чикагской школы с ее беллетристическими амбициями) – позиция, которая обычно не встречает сегодня понимания у редакторов и рецензентов, ожидающих от авторов большего аскетизма в обращении с языком.
12 Гофман, однако, анахроничен и в плане содержания. Он смотрит на социальный мир с позиций незаинтересованного натуралиста, стоящего над тревогами и проблемами объектов своего созерцания. В своем президентском послании к членам Американской социологической ассоциации – которое, он знал, будет прочтено после его смерти в ноябре 1982 г. – он призывал социологов уподобиться примеру естественных наук и изучать социальный порядок «потому, что он есть».10 Подобная отстраненность перестала привлекать социологов после 1960-х гг. Большинство из нас верит (по крайней мере, думает, что остальные ожидают от нас, что мы будем притворятся, что верим), что наши исследования должны служить решению социальных проблем. Изучение того, как люди понимают или не понимают, что подразумевает приглашение выпить кофе посреди ночи, не вполне оправдывает это ожидание. Неудивительно, что лингвисты, считающие, что можно изучать предлоги, «потому, что они есть», и не задумываясь, как это изучение поможет в борьбе с социальным неравенством и глобальными потеплением, оказались для Гофмана гораздо более благодарной аудиторией, чем его бывшие коллеги.
10. Для многих уподобление примеру естественных наук ассоциируется с цифрами, которые в работах Гофмана полностью отсутствуют. Гофман (и, надо отметить, значительная часть микросоциологов его поколения) видели основным признаком научности не использование математики, а натуралистическую беспристрастность этнологов. Можно спорить о том, в какой мере эта отстраненность была лишь маской/позой со стороны Гофмана – учитывая, что некоторые из его текстов были живо восприняты в социально-политических дебатах (“Тотальные институты” стали классикой антипсихиатрического движения, «Гендерная реклама» - феминистского, «Стигма» - движений за все формы социальной справедливости одновременно), и, тем более – о том, в какой мере социальная озабоченность на самом деле мотивирует современных социологов. Но так или иначе, как Гоффман напоминает нам, смена публичной маски сама по себе часто более существенна, чем большее или меньшее соответствие этих масок лицу под ними.
13 И все же, отказавшись идти по пути, предложенному Гофманом, социологи не забыли о нем вовсе. Его книги остаются дорожными указателями, но указывающими на путь, не выбранный дисциплиной. Пока мы помним о них, мы знаем, что могли бы повернуть в направлении, отличном от того, в котором мы бредем сегодня. .

Библиография

1. Вахштайн В.С. Социология повседневности и теория фреймов. СПб: Изд-во Европейского ун-та, 2011. [Vakhshtayn V. (2011) The Sociology of Everyday Life and the Theory of Frames. St.Petersburg: European University at St.Petersburg Press. (In Russ)]

2. Соколов М.М. Предисловие научного редактора. В Гоффман Э. Поведение в публичных местах. Эссе о социальной организации сборищ. Москва: «Элементарные формы», 2017. С. 9-52. [Sokolov M. (2017) Acadenic editor’s introduction. In Goffman E. (2017) Behavior in Public Places. Notes on the Social Organization of Gatherings. Moscow: “Elementary Forms”. P.9-52. (In Russ.)]

3. Bateson G. (2006) A theory of play and fantasy. In, K.Salen, E.Zimmerman The Game Design Reader. A Rules of Play Anthology. Cambridge, Mass: MIT Press: 314–328.

4. Benford R.D., Snow D. A. (2000). Framing processes and social movements: An overview and assessment. Annual review of sociology. Vol. 26. No.1: 611–639.

5. Blau P.M., Duncan O.D. (1967) The American Occupational Structure. N.Y.: Free Press

6. Brown P., Levinson S.C. (1987) Politeness: Some Universals in Language Usage. Cambridge: Cambridge University Press.

7. Collins R. (2014) Interaction Ritual Chains. Princeton university press.

8. Garfinkel H. (2002) Ethnomethodology's Program: Working out Durkheim's Aphorism. Rowman & Littlefield Publishers.

9. Goffman E. (1951) Symbols of class status. British Journal of Sociology. Vol. 11. No. 2: 294-304.

10. Goffman E. (1956) Embarrassment and social organization. American Journal of Sociology, Vol. 62. Vol. 1: 264-271.

11. Goffman E. (1959) The Presentation of Self in Everyday Life. New York: Doubleday Anchor.

12. Goffman E. (1961) Fun in Games. In, E.Goffman Encounters: Two Studies in the Sociology of Interaction. Indianapolis: Bobbs-Merrill: 1-84.

13. Goffman E. (1963) Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Harmondsworth; Penguin.

14. Goffman E (1974) Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience. New York: Harper and Row.

15. Goffman E. (1979) Footing. Semiotica, No. 25. Vol. 1-2: 1-30.

16. Goffman E. (1983) The interaction order. American Sociological Review, Vol. 48. No.1: 1-17.

17. Goodwin C. (2000) Action and embodiment within situated human interaction. Journal of Pragmatics. Vol. 32. No. 10: 1489-1522.

18. Hargens L. L. (2000). Using the literature: Reference networks, reference contexts, and the social structure of scholarship. American Sociological Review. Vol. 65. No. 3: 846-865.

19. Hochschild A. (1983) The Managed Heart: Commercialization of Human Feeling. Berkley, Los Angeles, London: University of California Press

20. Leary M.R., Kowalski R.M. (1990) Impression management: A literature review and two-component model. Psychological Bulletin, Vol.107. No. 1: 34-56.

21. Mondada L. (2016) Challenges of multimodality: Language and the body in social interaction. Journal of Sociolinguistics. Vol. 20. No. 3: 336-366.

22. Pinch T. (2010) The invisible technologies of Goffman's sociology from the merry-go-round to the internet. Technology and Culture, Vol.51, No. 2: 409-424.

23. Pinker S. (2007) The Stuff of Thought: Language as a Window into Human Nature. Penguin.

24. Scheff T.J. (2005) The structure of context: Deciphering frame analysis. Sociological Theory. Vol. 23. No. 4: 368-385.

25. Shalin D.N. (2007) Signing in the flesh: Notes on pragmatist hermeneutics. Sociological Theory. Vol. 25. No 3: 193-224.

26. Snow D.A., Rochford Jr. E.B., Worden S.K., Benford R.D. (1986) Frame alignment processes, micromobilization, and movement participation. American Sociological Review, Vol. 51. No. 2: 464-481.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести