Введение. Нынешнее состояние российского общества характеризуется комплексом разнонаправленных тенденций, так или иначе отражающихся на уровне его интеграции. Одной из этих тенденций является актуализация в последние годы межпоколенческого социокультурного разрыва. 2000-е и 2010-е гг. были, в целом, временем преодоления социальной дезорганизации 1990-х, поиска интегрирующих российское общество факторов, хотя и представляли собой крайне неоднородный в данном отношении период. Если в 2000-е гг. процесс консолидации российского общества определялся, с одной стороны, преодолением наследия «лихих 90-х», с другой – расширением возможностей консьюмеризма, то в 2010-е гг. данные факторы оказались исчерпаны. Наложившись на изменение внешнеполитической ситуации, это предопределило «патриотический транзит» и использование геополитики в качестве доминирующего инструмента консолидации. Однако если в 2000-е гг. идеи и практики консьюмеризма были восприняты молодёжью «на ура», и этим она не отличалась от подавляющего большинства россиян, то «идеологический» механизм консолидации во второй половине 2010-х гг. стал давать сбой. «В активную жизнь вступило новое поколение, имеющее иной социальный опыт, иное мировоззрение и виды на свою самореализацию в рыночном государстве. Новое поколение более индивидуалистично, в меньшей степени апеллирует к попечительской роли государства и в большей – делает ставку на современные усилия, возможности и способности» [Горшков, Шереги, 2020: 435]. Оказалось, что воспитанная на нормах общества потребления и информационной свободы значительная часть молодёжи мыслит несколько иными категориями, чем старшие поколения, а её жизненные планы и практики диссонируют с модальными. Так, резкое «омоложение» протестного движения в начале 2021 года поставило в тупик органы власти и администрации образовательных учреждений, заставив искать объяснения этому феномену, причем, зачастую наиболее простые и связанные или с политической наивностью, или корыстолюбием и неразборчивостью в средствах. Таким образом, стало очевидным, что конфликт поколений – это не социологическая фикция, что молодёжь действительно может являться специфичной в ценностном и поведенческом отношении социальной группой, и эта специфика актуализируется в переломные или кризисные периоды развития общества. Обладая в силу сжатия социального времени иным по объему и по характеру интеллектуальным и культурным бэкграундом, нежели старшие поколения, используя, в связи с экспоненциальным развитием технологий, другие средства массовой информации и коммуникации, и, главное, находясь в ситуации, когда неопределённость становится нормой, молодёжь вынуждена методом проб и ошибок искать хотя бы относительно эффективные способы адаптации к мозаичной и нестабильной социальной реальности. Рассматривая специфику положения молодёжи в «обществе риска», Ю.А. Зубок отмечает, что перманентная неопределенность социальной и жизненной ситуации и необходимость рискованного поведения «деформируют ценности-цели и активизируют ценности-средства, оказывая влияние на социальное развитие молодого поколения» [Зубок, 2003: 50]. При этом с момента данной констатации прошло почти двадцать лет, и то «общество риска» не идёт ни в какое сравнение с нынешним, пережившим и продолжающим переживать череду глобальных экономических кризисов, «культуру отмены», пандемию коронавируса, сильнейшую геополитическую турбулентность и пр. В результате жизни в «эпоху перемен» адаптивность приобретает характер базисной ценности, подчиняющей и инструментализирующей все остальные, а жизненные стратегии укорачиваются до предела. И зафиксированные в сознании молодёжи (по крайней мере, в «допандемийный» период) «высокая инерционность базовых оснований культуры и преемственность образцов традиционной культуры в большей степени, нежели можно было бы ожидать» [Зубок, 2020: 25], в настоящее время подвергаются серьёзным испытаниям. По большому счёту, как и в любом переломном периоде, обостряется конкуренция между двумя механизмами социальной адаптации: консервативным – ментальным дистанцированием от непредсказуемых и дискомфортных социальных трансформаций, и инновационным – признанием необходимости изменения индивидуальной жизненной траектории и, возможно, парадигмы общественного развития. При этом выбор между двумя стратегиями адаптации к усложняющейся действительности определяется множеством факторов, в том числе, сложившимися в массовом и индивидуальном сознании молодёжи представлениями о жизненных ценностях и приоритетах, то есть нормативной моделью жизненного успеха, а также возможностями самореализации, исходя из объема человеческого и социального капитала, общественных условий, то есть жизненными шансами. Можно предположить, что доминирование традиционных представлений о жизненных ценностях в сочетании с признанием ограниченности жизненных шансов будет ограничивать стратегии адаптации, направлять их в консервативное русло. Так, Н.Е. Тихонова в качестве основных тенденций общественных трансформаций 2010-х гг. отмечает рост убежденности россиян в том, что личные усилия и стремления человека не являются ключевыми для достижения жизненного успеха и высоких статусных позиций. Гораздо большую роль играют социальный, экономический и культурный капитал родительской семьи (хотя роль последнего также снижается), а также различные неправовые практики [Тихонова, 2018]. А наши исследования ценностей и установок молодёжи российской провинции позволили прийти к выводу о том, что гиперболизация семейного счастья в качестве критерия жизненного успеха, так же, как и распространенность представлений о невозможности добиться в провинции успеха без связей во многом призвана оправдать пассивные жизненные стратегии [Реутов и др., 2020]. В этом же контексте С.В. Мареева отмечает, что сужение спектра моделей жизненного успеха и способов его достижения, трактовка их исходя из «специфики традиционного понимания жизненного успеха (связанного прежде всего с микромиром и поддержанием «серединного» статус-кво)» субъективно упрощает достижение жизненного успеха [Мареева, 2018: 381]. Цель настоящей статьи состоит в определении ценностной иерархии молодёжи регионов Юга России, характера взаимосвязи ценностей-целей и ценностей-средств условиях неопределённости. Методика исследования. Эмпирической основой статьи являются результаты социологического исследования «Трансформация оснований и практик гражданской активности молодёжи в условиях фрагментации жизненных миров и виртуализации общества». В качестве метода сбора первичной социологической информации был использован анкетный опрос, инструментарий авторский, включал закрытые и полузакрытые вопросы. Опрос проводился в сентябре-октябре 2021 года в трех субъектах Российской Федерации: Белгородской области, Краснодарском крае и городе федерального значения Севастополе. Объем выборочной совокупности составил 1200 человек (по 400 респондентов в каждом регионе) в возрасте 16-29 лет. Выборка репрезентативна по полу и возрасту в каждом регионе. Обработка и анализ данных осуществлялись в программе Vortex 10, основные методы – линейная и перекрестная группировка данных, корреляционный анализ (коэффициент Крамера). Ценностная иерархия молодежи: приоритет «приватности». Социологический анализ ценностной структуры общества позволяет более или менее четко определить жизненные приоритеты его массовых представителей, которые, в свою очередь, определяют жизненные стратегии или, по крайней мере, за отсутствием таковых, набор краткосрочных целевых ориентиров и тактик. Конечно, во втором случае, влияние ценностей становится гораздо более опосредованным, поскольку тактическое мышление, в отличие от стратегического, хотя и ориентируется на ценности, но это уже ценности иного порядка – гораздо более инструментальные и менее связанные с идеалом. В результатах нашего исследования эти ценностные различия будут достаточно хорошо просматриваться. В ценностной иерархии, построенной на основании ответов респондентов, в принципе, не оказалось ничего неожиданного и специфического. Так, триада ведущих ценностей вполне соответствует консервативно-традиционалистской, приватно-фамилистической модели, социокультурному «ядру» российского общества. Семью, ее благополучие в качестве ключевого жизненного приоритета отметили 60,5% опрошенных молодых людей, здоровье – 54,8% и деньги, хороший заработок – 36,2%. Иными словами, быть здоровым и богатым, по крайней мере, обеспеченным, не выходя при этом за пределы сильных связей, для большинства молодежи вполне достаточно. Следующую по значимости тройку приоритетов составляют любовь (20,3% респондентов), получение от жизни удовольствия (19,8%), реализация таланта и способностей (17,7%). Здесь уже просматривается некая экзистенция, выход в постматериальность, нацеленность на идеал. При этом обращает на себя внимание достаточно низкая значимость в системе жизненных приоритетов реализации своего таланта и способностей, которая, казалось бы, должна быть существенно выше. Но это вполне объяснимо прагматическим отношением к жизни российской молодежи, ориентирующим ее в направлении вполне измеримых, а не абстрактных целей и ценностей [Яковлева, 2018]. И уже далее следуют: свобода, независимость (15,7%), карьера (15,3%), общение с друзьями (11,0%), покой (8,3%), профессионализм (7,5%), образование (6,1%), власть (4,3%), вера (4,3%). Стремление принести пользу своей стране в качестве жизненной доминанты характерно для 4,0% опрошенных. Добиться славы хотят 3,7% (таблица 1). Таблица 1 Что является для Вас главным в жизни? (выбор до 4-х вариантов ответа)

Данная иерархия достаточно хорошо иллюстрирует не только приоритеты, но и, с учетом ответов на другие вопросы, позволяет более или менее четко классифицировать ценности по шкале их терминальности/инструментальности. То, что семья, здоровье и материальный достаток находятся вверху иерархии, свидетельствует об их высокой значимости, но не позволяет со стопроцентной уверенностью доказать тезис об их терминальном характере. То, что что карьера, профессионализм и образование находятся внизу иерархии, может говорить не столько об их низкой значимости, сколько о доминировании в них инструментального компонента. Таким образом, это первоначальное, общее представление о ценностной иерархии молодежи может оказаться не вполне адекватным для понимания систем действия и практик, не вытекающих непосредственно из жизненных приоритетов и стратегий, а подстраивающихся к повседневности. Факторы жизненного успеха: социальный конформизм и профессионализм. Жизненный успех в его субъективных интерпретациях, скорее всего, важен всем. Различаются интерпретации, но эти различия, как отмечено выше, вполне укладываются в рамки нескольких моделей иерархии терминальных ценностей. Различны также средства достижения жизненного успеха. И эти средства вполне допустимо отождествить с инструментальными жизненными ценностями. И, таким образом, когда заходит речь о профессионализме, он оказывается не внизу, а практически вверху ценностной иерархии, уступая лишь законопослушанию. Предложенный перечень факторов достижения жизненного успеха, находящихся в локусе влияния личности и ее непосредственного окружения, выстроился следующим образом: - соблюдение норм права (в качестве важного и скорее важного условия его отметили 89,3% респондентов); - следование нормам морали (87,8%); - профессионализм (86,8%); - наличие хороших друзей (85,4%); - поддержка семьи (83,9%); - готовность помогать другим людям (76,3%); - деньги, богатство (71,6%); - наличие и выражение гражданской позиции (69,4%). В меньшей мере востребованы для этого: - оригинальность, неординарность (54,4%), - патриотизм (50,9%), - групповой конформизм – необходимость «быть, как все, в ближайшем окружении» (27,9%). Уточнение данной иерархии с учетом веса конкретных позиций на шкале оценок («неуверенным» оценкам придавался коэффициент 0,5, а индекс значимости вычислялся как разница между суммами положительных и отрицательных оценок) лишь незначительно повлияло на их изначальное распределение. Так, значимость профессионализма еще более выросла – он поднялся на второе место; семейные связи опередили дружеские; деньги уступили гражданской позиции (таблица 2).

Таблица 2 Как Вы считаете, чтобы комфортно себя ощущать в обществе и пользоваться жизненным успехом, насколько важно для человека?.. (позиции ранжированы по значимости)

Условия для самореализации молодежи. Ведущие позиции нормативности поведения в части следования правовым и моральным нормам являются во многом своего рода ритуальной констатацией, но и упрекать молодежь в лицемерии тоже нет оснований. Это, скорее всего, отражение в сознании молодежи радикального перелома, совершившегося в массовом сознании и гражданской культуре россиян в 2000-2010-х гг. и символизировавшего признание ошибочным опыта «лихих 90-х» со всеми плюсами и минусами практического воплощения концепций «либерализма», «прав человека» и «гражданского общества». Ну а семья (наряду с другими «сильными» связями) – это чуть ли не единственный реально работающий институт российского общества, особенно для лиц с небольшим объемом человеческого и социального капитала. Уход в приватность для россиян является также важным социально-психологическим механизмом адаптации к социальной неопределенности и компенсации аутсайдерства. Так, на материалах предыдущих исследований мы отмечали, что гиперболизация жителями российской провинции семейного счастья в качестве критерия жизненного успеха, так же, как и распространенность представлений о невозможности добиться в провинции успеха без связей во многом призвана оправдать пассивные жизненные стратегии [Реутов и др., 2020]. И если предельно упростить нормативный образец, обеспечивающий достижение жизненного успеха в российском обществе в глазах молодежи, то он выглядит так: профессионал, максимально интегрированный в сетевые структуры, построенные на основе семейных и дружеских связей, обладающий достаточно развитой социальной эмпатией и гражданским чувством и демонстрирующий приверженность базовым социальным нормам. В принципе, эта нормативная модель достаточно хорошо сбалансирована в том отношении, что доминирующая в ней модель микрогрупповой идентичности в значительной мере уравновешивается высокой значимостью контролирующих институций, действующих на макросоциальном уровне, а эффективность индивида легитимируется не только деловыми, но и социальными качествами. Но, с другой стороны, прослеживается тенденция к отказу от любой интернализации внешних требований. Так, при высокой значимости соблюдения правовых норм, диктуемых государством, совсем необязательно быть патриотом, а во взаимодействии с ближайшим окружением неважны ни конформизм, ни нонконформизм. То есть любая коллективная идентичность – это, фактически, ресурс или даже инструмент достижения жизненного успеха. И также не до конца решенным является вопрос о том, в какой мере этот нормативный образец, социализационная норма обеспечивается структурными и институциональными условиями. Потому что одно дело – признать принципиально значимым тот или иной фактор жизненного успеха, и другое – дать оценку его реальному воплощению в социальной практике. Для этого респондентам был предложен перечень потенциально значимых сфер самореализации молодежи с необходимостью оценки сформированности общественных условий для проявления соответствующей активности. Для построения иерархии сформированности условий самореализации молодежи вычислялся их индекс как разница между долями положительных и отрицательных ответов, а доля затруднившихся с ответом респондентов служила прямым индикатором компетентности и косвенным – интереса (меньше 15% - высокие, 16-30% - средние, более 30% - низкие). В результате получилась следующая картина. Наиболее высокие оценки получила сформированность условий в таких сферах, как спорт и здоровый образ жизни; развлечения и досуг; творческое самовыражение; социально ориентированная деятельность, волонтерство. Во всех этих случаях зафиксирован средний уровень компетентности и интереса: выше всего – в спорте и ЗОЖ, ниже – в социально ориентированной деятельности. Несколько хуже оцениваются условия для религиозной жизни; карьеры и профессионального развития. При этом падает уровень компетентности и интереса, особенно в религиозной сфере. Относительно профессиональной сферы последнее кажется странным при ее объективной значимости для молодежи в качестве источника доходов и, соответственно, жизненных благ. Причем, низкую компетентность в оценках профессиональной и карьерной реализации нельзя списать и на большую долю в выборке неработающей молодежи, поскольку больше всего затруднившихся с ответом оказалось в самой старшей группе – 25-29 лет (30,8%). Наиболее рациональное объяснение низкого уровня компетентности молодежи в оценках возможностей профессиональной, карьерной активности связано, по всей вероятности, не столько с отсутствием реального опыта профессионализации, сколько с невысоким уровнем интереса к личному профессиональному развитию, вытекающим из обозначенной выше низкой значимости реализации своих таланта и способностей. Профессиональная деятельность связывается молодежью, прежде всего, с зарабатыванием денег, а ее содержание является вторичным и для многих не представляет особого интереса. Объективной основой для такого отношения к труду являются рутинизация и алгоритмизация рабочих функций, расширение в современной экономике спектра профессий, в которых элементы творчества минимизированы либо исключены полностью [Гаврилюк и др., 2020]. Также, возможно, невысокая компетентность и неготовность выйти за пределы личного опыта обусловлены меньшей медийной представленностью данной сферы молодежной политики по сравнению с широко рекламируемыми инициативами по развитию спортивной инфраструктуры, волонтерства, проведению творческих конкурсов и пр. Характерно также, что с возрастом растет критическое восприятие молодыми людьми условий для карьеры и профессионального развития: от 59,8% позитивных оценок среди респондентов 16-18 лет до 55,7% у респондентов 19-24 лет и 44,6% у респондентов 25-29 лет. Подобный рост с возрастом скепсиса в оценках возможностей молодежи фиксируется и всероссийскими исследованиями. Так, в ходе опроса ВЦИОМ (2022 г.) 85% респондентов 18-24 лет в той или иной мере отметили, что в России у молодых людей сейчас есть возможность реализовать себя, найти применение своим способностям, добиться успеха в жизни (нет таких возможностей – 14%); но в группе 25-34 лет эту позицию высказали уже 73% (нет возможностей – 19%)¹. Но хуже всего оцениваются молодежью условия для коллективных действий по защите прав и свобод; свободы получения и распространения информации, выражения своего мнения по разным вопросам и, особенно, для политической активности. При этом все данные сферы характеризуются низкой или близкой к таковой компетентностью оценок и, соответственно, интереса. Особенно это касается политики и коллективных правозащитных действий, в отношении которых более трети опрошенных не смогли проявить свою экспертную компетентность (и заинтересованность), что также является следствием, с одной стороны, прагматических ориентаций большинства молодежи, минимизирующих векторы личных усилий, не направленные на достижение жизненного успеха, и, с другой – вполне очевидными институциональными барьерами, маркирующими любую несанкционированную свыше активность, как неконвенциональную. Что касается свободы получения и распространения информации, выражения своей гражданской позиции, то здесь заинтересованность молодежи – заметно выше, и субъективно осознаваемые препятствия в реализации соответствующих интенций не могут не вступать в противоречие с зафиксированной ранее важностью гражданской позиции для социального бытия человека (таблица 3).

Таблица 3 Как Вы считаете, в современном российском обществе созданы условия для проявления молодыми людьми социальной активности в различных сферах или же этих условий нет?, % (позиции ранжированы)

При всей относительной благоприятности оценок условий для большинства видов социальной активности молодежи в российском обществе, большей части респондентов они кажутся недостаточными для реализации своих жизненных целей. Исходя из этого, лишь треть (32,3%) участников исследования ограничивает нормативные жизненные перспективы молодежи пределами России. Основная часть выборочной совокупности (41,5%) ментально ориентирована на трансграничную мобильность, считая оптимальным вариантом для молодых людей путешествовать, учиться и работать за рубежом, периодически возвращаясь в Россию; а 12,9% опрошенных видят для молодежи лучший вариант в безвозвратной эмиграции. С возрастом эти предпочтения заметно меняются в сторону постоянной жизни в своей стране, хотя при этом эмиграционные настроения остаются приблизительно одинаково распространенными во всех возрастных группах молодежи. Таблица 4 Как Вы считаете, что лучше для молодого человека - жить в своей стране, путешествовать, учиться и работать за рубежом, возвращаясь обратно, уехать из России навсегда?

Заключение. Таким образом, в результате соотнесения представлений молодежи регионов Юга России о жизненных приоритетах, факторах достижения жизненного успеха и условиях самореализации формируется довольно причудливая картина жизненного мира молодежи, в которой профессионализм и хорошее образование являются необходимыми для достижения жизненного успеха, но в иерархии жизненных целей они находятся на задворках. Для успеха в жизни важны законопослушание и соблюдение норм морали, но патриотизм как личное отношение к своей стране и своему народу в данном контексте нейтрален, а польза, приносимая обществу, в качестве жизненного приоритета вообще лежит на далекой периферии. Роль денег для достижения жизненного успеха второстепенна, но в иерархии жизненных целей они занимают одно из ведущих мест. Друзья важны для достижения жизненных целей, но дружба как таковая в число жизненных приоритетов не входит. Конформизм применительно к ближайшему окружению, ординарность, скорее, мешают достижению успеха, но и оригинальность для этого особо не требуется. Реализация своих талантов и способностей как, казалось бы, важнейшая постматериальная ценность – выше карьеры, но гораздо ниже денег. Даже помощь людям и гражданская позиция, декларируемые молодыми людьми в качестве значимых факторов социальной адаптации и достижения жизненного успеха, видятся несколько искусственными в контексте жизненных приоритетов, сосредоточенных, по большому счету, в приватной сфере. Разве что семья является ценностью и безусловной (как жизненная цель), и инструментальной, поскольку существенно облегчает социальную адаптацию и достижение успеха в жизни. Основным противоречием в ценностной картине мира молодежи является то, что если жизненные цели формулируются в парадигме приватности и традиционализма, то средства их достижения рассматриваются в значительной мере через социальный конформизм и демонстрацию социальной ответственности. Современная молодежная политика, направленная на поощрение социальной активности молодежи, за исключением узкополитической, правозащитной и информационной сфер, оценивается высоко (досуг, физическое и творческое развитие, волонтерство) либо относительно высоко (профессионально-трудовая сфера), но большая часть молодежи регионов Юга России в идеале выбрала бы космополитический образ жизни. Новые условия, в которых оказалось российское общество с началом открытого геополитического конфликта с Западом, являются существенным вызовом и для социального самочувствия российской молодежи, и для российской молодежной политики. Так, высокий эмиграционный потенциал российской молодежи, особенно ее «верхней», наиболее квалифицированной когорты, уже частично реализовался в течение 2022 года. Не так просто адаптировать космополитические установки значительной части молодежи к нормативности и безальтернативности патриотического дискурса. Так же плохо с ним согласуются утилитарность, прагматизм, приватный характер жизненных целей российской молодежи. При этом надеяться на «перерастание» «поколением Z» своих ценностных противоречий, на естественный дрейф от индивидуализма и прагматизма к коллективизму и альтруизму и преодоление, таким образом, ценностного межпоколенческого конфликта вряд ли стоит, тем более что само российское общество явно находится на очередной исторической развилке с неоднозначным потенциалом социальной трансформации. Пути преодоления межпоколенческого конфликта видятся не только в создании особых условий самореализации молодежи и формировании так называемых «социальных лифтов», но и в уменьшении конфликтного потенциала общества в целом, в снижении социального, корпоративного эгоизма, в поиске оптимального соотношения личной свободы и частной инициативы, с одной стороны, и коллективными (цивилизационными, национальными, государственными) ценностями и интересами, с другой.