На материалах мониторинговых исследований Института социологии ФНИСЦ РАН последних лет рассматриваются социально-политические (связанные с идеологическими ориентациями) характеристики россиян, которые являются сторонниками перемен в стране. Анализ данных общероссийского опроса осенью 2018 г. позволил выделить те группы (18% выборки), в которых желают перемен существенно чаще (более чем в полтора раза), чем россияне в целом. Самый сильный вектор желания перемен оказался связан с либеральной идеологией, объединяющей вокруг себя также сторонников социалистической и (в меньшей степени) «державнической» идеологий. Выявление векторов (идеологических направлений) желания перемен дополнено измерением их скаляров (силы) по данным о реальном участии респондентов в массовых выступлениях последних лет. Такой подход позволяет выделить «ядро» акторов стремления к переменам – 6% населения, которые не только демонстрируют повышенное желание перемен, но и почти в 2 раза чаще других россиян участвуют в массовых акциях. В «ядре» либералы превалируют над русскими националистами, но слабее, чем в ранее выделенных «идеологических» группах с повышенным желанием перемен. Это показывает, что в «ядре» может наблюдаться взаимная нейтрализация сторонников разнонаправленных (либеральных и националистических) изменений.
Поскольку Е.В. Охотский изложил распространенный комплекс суждений, это позволяет рассматривать комментируемую статью как презентацию определенного подхода к «национализации элиты». Ниже на понятийно-концептуальном уровне дан обзор этого дискурса, который имеет идеологическую («державническую») ангажированность и скрывает аспекты, значимые для научного анализа призывов к «переориентации элит на государственный интерес». Проанализированы такие особенности данного дискурса, как нечеткость понимания «элит», бездоказательность рекомендуемых мер по ее «национализации» и уход от определения их субъектов. Сделан вывод, что «национализацию элит» следует рассматривать в контексте взаимоотношений авторитарно-популистской власти, элитных социальных групп и массовых низовых слоев в обществах догоняющего развития.
По данным организованного Институтом социологии ФНИСЦ РАН общероссийского репрезентативного опроса (сентябрь 2020 г., N = 2000) анализируются показатели, характеризующие «духовную атмосферу» – социальные чувства, эмоциональные оценки повседневной ситуации и ожиданий на будущее. Самооценки характизуют спокойное и уравновешенное эмоциональное состояние россиян, но при оценивании окружающих доминируют негативные эмоции. Анализ динамики показателей свидетельствует, что эмоциональное состояние россиян ухудшается в периоды экономических кризисов, включая текущий. Гипотеза о прямой взаимосвязи между эмоциональным состоянием россиян и их социальными действиями нашла подтверждение: в частности, чем хуже у респондентов эмоциональное состояние, тем чаще они отказываются планировать свою жизнь. Хотя ухудшение эмоционального состояния во время «корона-кризиса» создает угрозу массовой истерии, россияне далеки от паники, хотя и часто верят, что в стране в целом ситуация хуже, чем там, где они живут. Предложенные наблюдения и выводы рассматриваются в контексте необходимости усиления внимания социологов к эмоциональной жизни общества.
С 1990-х гг. по заказу МВД России ежегодно проводятся общероссийские опросы общественного мнения о полиции, результаты которых рассматриваются как важный элемент оценивания деятельности территориальных подразделений органов внутренних дел. В статье рассматриваются неизбежно возникающие при таком подходе противоречия между оценками общественного мнения и оценками по ведомственным критериям. Рассмотрен case-study, когда в 2018 г. ГУ МВД России по Челябинской области оказалось на одном из первых мест по ведомственным критериям, но на последнем месте (в регионе 24,3% опрошенных выразили доверие полиции) по данным опроса общественного мнения. Авторами, которые как эксперты участвовали в объяснении этого казуса, сделан вывод, что в нем проявились системные противоречия экзаптации в постсоветской России модели community policing. Стремление к партнерству полиции с гражданским обществом проявляется в форме организации не ее аудита со стороны НКО, а мониторинговых опросов общественного мнения, которые отражают скорее социальную напряженность в регионе, чем отношение к местным ОВД.
В декабре 2021 г. исполнилось 30 лет после завершения истории СССР, но российское общество до сих пор не определилось в своем отношении к этому событию, противоречивые оценки даются и обществоведами. Продолжая тему, начатую в № 8 текущего года, журнал организовал заочный круглый стол, пригласив к обсуждению вопросов о событиях 1991 г. обществоведов-экспертов, представляющих разные научные и идеологические направления. Участники демонстрируют диапазон мнений и оценок – от апологетических до критических.
В событиях 1991 г. есть два аспекта, каждый из которых можно называть как негативной «катастрофой», так и позитивной «революцией»: это – гибель «социалистического эксперимента» и распад «имперского» СССР, причем второе производно от первого. Для объективного понимания значения этих событий их необходимо рассматривать в контексте долгосрочных институциональных социально-экономических изменений (прежде всего – эволюции от индустриального к постиндустриальному обществу) и с учетом современных теорий социологии революций. Такой подход приводит к выводу, что главное содержание событий 1991 г. – произошедшая «сверху» (и потому непоследовательная) объективно прогрессивная «антиноменклатурная» (антиполитарная) революция. Она положила конец советскому строю, который претендовал на презентацию «социализма», но фактически оказался «вторым изданием» так называемого азиатского способа производства и потому, несмотря на многие «мобилизационные» достижения, зашел в тупик. Поскольку экс-советская «номенклатура» смогла в значительной степени сохранить (а в некоторых аспектах даже упрочить) привилегированное положение, это создает общественный запрос на новый цикл революционных событий.
In December 2021, it has been 30 years since the end of the history of the USSR, but the Russian society has not yet decided on its attitude to this event, contradictory assessments are also given by social scientists. Continuing the discussion started in No. 8 of this year, the magazine organized a round table discussion in absentia, having invited social science experts representing different scientific and ideological fields to discuss issues about the events of 1991. Participants demonstrate the opinions and assessments range - from apologetic to critical.
There are two aspects in the events of 1991, each of which can be called both a negative «catastrophe» and a positive «revolution»: this is the death of the «socialist experiment» and the collapse of the «imperial» USSR, the latter being a derivative of the former. For an objective understanding of the significance of these events, they must be considered in the context of long-term institutional socio-economic changes (first of all, the evolution from industrial to post-industrial society) and taking into account the modern theories of the sociology of revolutions. This approach leads to the conclusion that the main content of the events of 1991 is an objectively progressive «anti-nomenclature» (anti-political) revolution that took place «from above» (and therefore very inconsistent). It put an end to the Soviet system, which claimed to present «real socialism», but in fact turned out to be the «second edition» of the so-called Asiatic mode of production, and therefore, despite many «mobilization» achievements, it reached a dead end. Since the ex-Soviet «nomenklatura» was able to largely maintain (and in some aspects even strengthen) its privileged position, this creates a public demand for a new cycle of revolutionary events.
Продолжая дискуссию о социологических аспектах участия России в создании транс-евразийского транспортного коридора, автор предлагает рассматривать мир-системный анализ как главный элемент «социологии пространства». Речь идет о выделении трех групп стран – ядра, полупериферии и периферии – по критерию их участия в формировании международных «правил игры». С такой точки зрения «Новый шелковый путь» есть элемент перехвата глобального доминирования новыми лидерами (полупериферийными странами БРИКС) у старых (прежде всего, у США). Эмпирические данные опросов россиян, организованных в 2000-2020-х гг. Институтом социологии ФНИСЦ РАН, показывают, что нацеленность политического руководства России на повышения ее международной роли опирается на общественное сознание россиян, более 80% которых желают, чтобы их страна стала, как минимум, одной из наиболее экономически развитых и политически влиятельных. Социологические опросы показывают также, что, несмотря на конфронтацию с Западом в последние годы, у россиян сохраняется высокий уровень (у немногим менее половины граждан) осознания России как европейской страны, что может стать важным элементом одобрения «большого проекта» транспортного коридора, соединяющего КНР и ЕС. В то же время высокая распространенность русского национализма (идею России как «общего дома» разделяет лишь примерно половина россиян) может стать фактором, затрудняющим реализацию этого важного международного проекта.
Автор поддерживает предложенную Р.Н. Абрамовым трактовку развития отечественной фантастики в жанре альтернативной истории как отражения массового сознания россиян, предлагая, с учетом библиометрических данных, ее существенно уточнить. Развитие этого жанра надо рассматривать в контексте эволюции исторической ментальности россиян, для которой оказалась характерна высокая приверженность виртуальным версиям исторических событий. Это находит выражение в массовой популярности не только околонаучной литературы на темы российской истории (например, «новой хронологии»), но и откровенно фантастической «попаданческой» альтернативной истории. Восприятие многих периодов истории России как травмы, от которой хотелось бы избавиться путем переосмысления или «переигрывания» реальных событий, в значительной степени проекция на прошлое критического отношения многих россиян к постсоветскому настоящему. Решающим при этом является стремление к реваншу – изменению результатов неудачных для России исторических событий (прежде всего, военных поражений).
Рассматриваемая в статье концепция «техносоциализма» Б. Кинга и Р. Пэтти – сочетание полуфантастической утопии и антиутопии, отражающей противоречия общественного сознания западных технократов, увлеченных внедрением в бизнес цифровых технологий, но видящих неоднозначность его последствий. Основные контраргументы сводятся к трем позициям. Во-первых, самые совершенные технологии пока не только не могут обеспечить высокий уровень жизни всему человечеству, но даже в странах «золотого миллиарда» на внедрение базового безусловного дохода не хватит средств. Во-вторых, потенциальная возможность гарантировать благосостояние для всех нереально, если существующие в обществе институты блокируют перераспределение материальных благ и жизненных возможностей от элиты к малоимущим. Самое главное, в-третьих, удовлетворение человеческих потребностей без участия в совместном труде чревато деградацией личности и общества. Модель «техносоциализма» оказывается поэтому не только невозможной на данном этапе развития, но и опасной. Представленный в книге (2022) концепт полностью подходит под охарактеризованный еще в «Манифесте» К. Маркса и Ф. Энгельса «буржуазный социализм» со всеми его недостатками и достоинствами. Главный положительный результат, который может принести обсуждаемая книга, – бросить вызов тем обществоведам, кому близка социалистическая идея.
Scopus
Crossref
Высшая аттестационная комиссия
При Министерстве образования и науки Российской Федерации
Научная электронная библиотека