Война между Китаем и Японией с 1937 по 1945 гг. считается частью Второй мировой войны, но в Китае ее называют «Антияпонская война» (<em>канжи чжаньчжэн</em>) или «Война против японских захватчиков». Эта война оставила глубокий след в исторической памяти китайского народа, что предопределило многие особенности исторической политики КНР.

Данная статья имеет целью выяснить, каким образом память о событиях Антияпонской войны используется в исторической политике КНР, является ли память о ней однородной, и если нет, то от чего зависят состав памяти и ее историческая эволюция?

Специфика формирования исторической памяти в Китае, несомненно, связана с традиционным для китайцев общественным и культурным укладом. Одной из фундаментальных норм в китайской культуре является ритуал. В Китае он является организующим началом социума, и посредством него артикулируется преемственность поколений и память о них¹². В дальнейшем мы будем обращаться к понятию ритуала для объяснения особенностей китайской политики. Но для начала попробуем определить, что такое историческая политика и как она связана с исторической памятью.

<h2 class="docx-publication-h2">Историческая политика и историческая память</h2>

Термин «историческая политика» (geschichtspolitik) появился в Германии в начале 1980х гг. Считается, что он вошел в обиход после того, как канцлер Гельмут Коль начал использовать историческую проблематику для закрепления политического успеха³. Впоследствии данный термин был заимствован польскими политиками и стал широко известен мировому сообществу. В немецкий лексикон (а потом и в польский) данный термин вошел как обозначение интерпретаций истории, осуществляемых с целью извлечения политической выгоды.

Тема исторической политики в КНР привлекла внимание целого ряда исследователей. Отметим работы И. Хэ⁴ и Б.О. Хубрикова⁵. Первая раскрывает тенденциозность интерпретации исторических событий в КНР. В Китае, утверждает Хэ, интерпретации истории основываются не на научных фактах, а находятся в зависимости от идеологической линии партии и от изменчивых интересов китайских элит⁶. Основной идеей второй работы является инициированное КПК переключение «режима памяти» о Второй мировой войне с «памяти жертвы» на «память победителей». Интересно, что изменение нарратива памяти о войне началось не при Си Цзиньпине, а еще в конце 1980х гг., что подтверждается в обстоятельной работе П. Кобла⁷. Помимо этого, Б.О. Хубриков указывает на роль политики Си Цзиньпина в формировании консолидирующих нацию мифов. Основным является миф о 3 сентября, знаменующий переход к памяти победителей. Прежний нарратив «столетия унижений», культивирующий образ жертвы, ученый считает анахронизмом⁸. Однако очевидно, что консолидации может служить как образ жертвы, так и образ героя. Они не исключают, а дополняют друг друга, и в равной степени вписываются в концепцию «Великого возрождения китайской нации». Актуальность образа жертвы в современной китайской политике подчеркивает Л. Ван⁹.

В статье сделана попытка анализа формирования и трансформации образа антияпонской войны в исторической политике КНР, определения внутренней связи традиционной китайской культуры и исторической политики КНР, выявления влияния событий антияпонской войны в контексте исторической политики КНР на внешнеполитические отношения Китая и Японии в настоящее время.

Историческая политика тесно связана с исторической памятью общества. Последняя играет важную, если не определяющую, роль в формировании коллективной идентичности народов¹⁰. По этой причине государственная власть стремится придать ей определенное идеологическое содержание. Мы предлагаем понимать термин «историческая политика» (и «политика памяти») как деятельность государства, направленную на утверждение тех или иных представлений об историческом прошлом и формирование определенного содержания исторической памяти.

Известно, что одним из самых значительных для исторической политики КНР событий является антияпонская война. Но почему данная тема даже по прошествии длительного периода является столь важной для власти КНР? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть отдельные наиболее острые эпизоды данной войны, к которым чаще всего апеллирует руководство КНР. Речь идет о Нанкинской резне, так называемых «женщинах для утешения», а также японских испытаниях бактериологического оружия в Китае.

<h2 class="docx-publication-h2">Антияпонская война</h2>

В памяти китайцев о Японо-китайской войне 1937–1945 гг. выделяются события, связанные с так называемой Нанкинской резней. Город Нанкин во время войны являлся столицей Китая. Японцы полагали, что при падении столицы падет все государство¹¹. Возможно, это послужило одной из причин особо жестокого отношения к населению города. В течение 6 недель японцы грабили и убивали солдат и мирных жителей, включая женщин и детей. По многочисленным свидетельствам можно сделать вывод, что жителей города убивали с особой жестокостью. Количество жертв (официально признанных во время Токийского процесса) оценивается в 200–300 тыс. человек¹². Стоит отметить, что многие японские исследователи считают количество жертв преувеличенным. Называются цифры в районе 100, 40 и даже 10 тыс.¹³

Помимо Нанкинской резни во время Второй японо-китайской войныбыли совершены насильственные действия в отношении нескольких сотен тысяч женщин из Кореи, Тайваня, Китая, а также Филиппин и Индонезии. В истории этот феномен получил название «женщины для утешения» (comfort women). На территориях, подконтрольных Японской империи, организовывались так называемые «станции утешения» (comfort stations), в которых содержали девушек, вынужденных удовлетворять потребности японских солдат. Принимая во внимание документы о Квантунской армии в Маньчжурии из Цзилиньского архива, можно сделать вывод, что организация данных структур происходила в соответствии с распоряжениями генеральных штабов японской армии, т.е. была полностью санкционирована¹⁴. Принято считать, что от деятельности подобных организаций пострадали в основном кореянки, но многие китаянки также подверглись унижениям.

В данном контексте следует упомянуть о деятельности японских ученых, связанной с разработкой и применением химического и бактериологического оружия на территории Китая, а также опыты над военнопленными и мирными гражданами при создании данного оружия. Испытания бактериологического оружия на военнопленных зачастую связывают с деятельностью «Отряда № 731», действовавшего в составе японской армии на территории Маньчжурии¹⁵.

Все вышеперечисленное — лишь малая часть унижений, которым подверглись китайцы во время антияпонской войны. Помимо жестоких убийств и насилия над военнопленными, японцы разграбили и сожгли множество населенных пунктов на территории Китая. Ситуация осложнилась тем, что по прошествии нескольких десятилетий после окончания военных действий в Японии возникла тенденция к переосмыслению событий войны, сопровождавшаяся жалобами на «утрирование» масштабов произошедшей трагедии в китайской литературе. Впоследствии Китай развернул кампанию по восстановлению исторической справедливости в ответ на «забвение истории» Японией¹⁶. К послевоенным событиям, послужившим обострению отношений между двумя странами следует отнести: 1. Замену в японских учебниках термина «вторжение» (侵略) на «продвижение» (推进) в контексте действий японской армии в Китае (1982 г.)¹⁷; 2. Преуменьшение количества жертв Нанкинской резни, о чем также свидетельствует тенденция японских ученых называть данное событие «Нанкинским инцидентом»¹⁸; 3. Посещение высокопоставленными японскими политиками храма Ясукуни. В нем совершаются поклонения душам предков, к которым относятся также некоторые виновные в военных преступлениях в отношении стран СВА (в частности Китая) во время Второй мировой войны представители японской армии.

Данные факторы оказывают серьезное влияние на историческую политику КНР, в соответствии с которой впоследствии выстраиваются внешнеполитические контакты между Китаем и Японией.

<h2 class="docx-publication-h2">Отражение антияпонской войны в исторической политике современного Китая</h2>

В целом в период до 80х годов XX в. историческая политика КНР определялась, прежде всего, необходимостью укрепления торгово-экономических связей с Японией. Ввиду этого в посвященных антияпонской войне исследованиях почти не упоминались военные преступления Японии. Руководство КНР полагало, что улучшение экономических отношений поспособствует дальнейшему сближению двух государств. При освещении событий антияпонской войны неизменно подчеркивалось, что японский народ не несет ответственности за агрессию правящей верхушки. Он фигурировал в исторической политике в качестве жертвы милитаристского режима, т.е. проводилась четкая грань между японцами и правительством, ответственным за войну¹⁹. Кроме того, в тот период Нанкинская резня начала появляться в китайских учебниках. В течение первого десятилетия существования КНР в них имелось лишь краткое описание событий, причем в разных учебниках информация освещалась по-разному. Однако в 1963 г. требования к описанию Нанкинской резни впервые были четко прописаны в учебной программе средней школы²⁰. Таким образом, в этот период закладывается фундамент для последующего формирования исторической памяти о войне.

Инцидент с переосмыслением событий войны в японских учебниках (вкратце описанный выше), имевший место в 1982 г., спровоцировал Китай придать исторической политике в отношении антияпонской войны более «патриотическое» звучание. В 80х гг. в прессе стали чаще появляться статьи, описывавшие ужасы войны. В фокусе подобных статей зачастую были чудовищные злодеяния, которые совершали японцы в отношении китайского народа. Начиная с 1986 г., описание Нанкинской резни было расширено и закреплено во всех последующих стандартах и учебных программах по истории. В учебники было добавлено описание случаев массовых убийств на пристани Чжуншань, захоронения японскими солдатами китайцев заживо и др.²¹ К концу прошлого столетия события антияпонской войны, в частности Нанкинская резня, стали частью китайской национальной памяти. Акцентом исторической политики КНР в тот период являлся мученический образ Китая — жертвы империалистической агрессии. Этот образ способствовал легитимации власти КПК и оправданию бедности народа в трудный период. Тем не менее, уже в период с 1985 г. начал формироваться нарратив, в котором Китай предстает преодолевшей унижения страной-победительницей в войне²².

В XXI в. государственная пропаганда в отношении антияпонской войны усиливается. Во время 60 летней годовщины Второй мировой войны и войны против японских захватчиков председатель КНР Ху Цзиньтао не раз посещал памятные места сражений, где общался с ветеранами²³. Как во время встреч с участниками событий²⁴, так и в своей официальной речи²⁵ он акцентировал внимание на том, что победа в войне «пробудила в китайском народе чувства национального самосознания, уверенности в себе и гордости». Неоднократно организовывались встречи с российскими ветеранами, оказывавшими поддержку Китаю, на которых Ху Цзиньтао подчеркивал огромный вклад китайцев и русских в победу над мировым фашизмом и империализмом²⁶.

Очевидно, что в начале нового столетия официальный дискурс о войне начинает меняться. Можно заметить, что уже тогда (если быть точным, эта тенденция наблюдается еще со времен правления Цзян Цзэминя²⁷) происходит постепенное смещение акцента с «многострадального китайского народа» на «великий китайский народ, победивший мировой фашизм». В то же время между КНР и Японией поддерживались стабильные внешнеполитические контакты²⁸. Ху Цзиньтао во время своего визита в Японию подчеркивал, что необходимо «помнить историю не с тем, чтобы продлить ненависть, а с тем, чтобы извлечь уроки из прошлого и обратить взор в будущее…». Важно, что на официальном уровне руководство КНР по-прежнему придерживалось разделения между японским народом и японскими милитаристами: «В новой истории агрессивная война милитаристской Японии против Китая причинила серьезный ущерб дружественным отношениям между двумя странами. И китайская нация, и народ Японии серьезно пострадали в данной трагедии»²⁹.

С приходом к власти Си Цзиньпина в 2013 г. тенденция смещения акцентов усиливается. Вместо образа «многострадального китайского народа» на передний план выходит образ «преодолевшего унижения народа-победителя». Это коррелируется с идеями Си Цзиньпина о «Великом возрождении китайской нации». Нынешний председатель, как и его предшественник, подчеркивает важное значения победы в войне для Китая и колоссальный вклад китайского народа в общую победу над мировым фашизмом, но в дискурсе Си Цзиньпина акцент делается на том, что антияпонская война — событие, стирающее все прошлые поражения и унижения китайского народа³⁰. Помимо этого, частью коммеморации становятся конкретные персоналии — герои войны с японскими захватчиками³¹. Кроме того, при Си Цзиньпине 3 сентября — день победы во Второй мировой войне и войне против японских захватчиков на законодательном уровне стал праздником. В этот день в честь семидесятилетия окончания войны был проведен парад победы. Ранее парад проводился только в честь образования КНР³². В противоположность заявлениям некоторых исследователей, следует подчеркнуть, что образ жертвы продолжает использоваться в китайской политике с целью легитимации власти и оправдания мирного подъема КНР перед другими странами³³. Переход к образу победителя не исключает апелляций к образу жертвы. Очевидно, что мотивы жертвы и героя тесно связаны. Однако акцент исключительно на жертвенности противоречил успехам современного Китая. Проведенный в честь 75-летия победы над Японией парад выражает претензии современного Китая на мировое лидерство. Это одно из ключевых событий, знаменующих переход к консолидации на позитивной основе³⁴. Однако при необходимости руководство КНР обращается к образу «многострадального народа».

Тем не менее, на формирование исторической памяти об антияпонской войне влияют не только преследуемые государством политические цели, но и культурные реалии. Специфика китайского мировоззрения отчетливо проявляется в рамках китайско-японских отношений.

Внешнеполитические контакты Китая и Японии нельзя назвать стабильными. Хотя кардинального обострения отношений не наблюдается, споры вокруг принадлежности островов Дяоюйдао (Сэнкаку), а также посещений высокопоставленными японскими чиновниками храма Ясукуни периодически возобновляются с новой силой. Как мы видим, по прошествии семидесяти пяти лет события Второй мировой войны все еще имеют серьезное влияние на внешнюю политику КНР и Японии. Данное обстоятельство резко отличает азиатские государства от европейских стран, для которых события ВМВ были не меньшей трагедией. В соответствии с решениями, принятыми на Ялтинской и Потсдамской конференциях в 1945 г., а также с Парижскими мирными договорами 1947 г., Германия и ее союзники, включая Японию, обязывались выплатить репарации странам антигитлеровской коалиции. После возмещения ущерба и публичного раскаяния стран нацистского блока, в особенности Германии, вопрос военных преступлений во время ВМВ не оказывает серьезного влияния на международные отношения в Европе. В Азии ситуация обстоит острее. В отличие от европейских стран Китай не получил от Японии компенсации. В 1950е годы, когда Япония приступила к исполнению обязательств, выплата репараций была невозможна по причине отсутствия внешнеполитических отношений между КНР и Японией. Они были установлены только в 1972 г. После установления дипломатических контактов между двумя странами КНР отказалась от денежных компенсаций за ущерб, нанесенный в ходе войны³⁵. Несмотря на это, не стоит забывать об «Официальной помощи развитию» (далее — «ОПР»), оказываемой Японией жертвам агрессии. «ОПР» можно рассматривать как своеобразные репарации, но официально они таковыми не являются³⁶. Тем не менее, гораздо важнее для Китая — признание вины Японией. Характерным примером подобного поведения могут служить: акция протеста на Тайване с требованием официального извинения Японии за насилие над женщинами во время Второй мировой войны³⁷, требования извинений за «затушевывание» фактов о войне³⁸, требование раскаяния за недостоверную информацию о Нанкинской резне в японских учебниках и призывы выполнить свои обещания перед Китаем³⁹. Как справедливо замечает Д.В. Стрельцов, проявление церемониала (или ритуала) для китайцев зачастую важнее, чем содержательная сторона отношений⁴⁰. С этой точки зрения становится более понятным отсутствие требований материальных компенсаций с китайской стороны. Вопрос осложняется тем, что Япония неоднократно приносила свои извинения, но китайцев они не удовлетворили, так как в Китае важным является не столько сам факт извинений, сколько место, время, форма его выражения и манера его принятия⁴¹. Это свидетельствует о первостепенной важности фактора ритуальных действий и отношений в китайской политике. Также этим объясняются призывы китайской стороны «переосмыслить» события ВМВ⁴²⁴³.

Но почему жесты, носящие явно ритуальный характер, оказывают ключевое влияние на политику Китая? Нельзя исключить, конечно, наличие прагматической подоплеки: требование извинений усиливает позиции КНР в противостоянии с Японией. Той же цели мог служить отказ от репараций. Однако отмеченные выше настойчивые требования покаяться за военные преступления, а не возместить ущерб — несвойственная никому кроме Китая практика в международных отношениях. Помимо прикладной пользы она, вероятно, имеет идеологическое обоснование. Чтобы это прояснить, обратимся к значению понятия «ритуал» в китайской культуре. Изначально в древнем Китае ритуал служил общению с богами и предками, т.е. утверждал связь живых и мертвых. Впоследствии он начал восприниматься как воплощение мирового и притом сущностно-морального порядка⁴⁴. Основная цель ритуала в китайском понимании — привнести в хаотичный мир порядок, иерархию и мораль⁴⁵. Поэтому в Китае он являлся (и является) организующим началом социума, и политика осуществлялась посредством ритуала⁴⁶. Поскольку ритуал предполагает выполнение формальных действий, идеологами китайской традиции особенно подчеркивалась необходимость искренности⁴⁷. Искренность для китайцев — это, прежде всего, выправленное, точное отношение человека к миру. Оттого же она предполагает постоянную самокритику⁴⁸, преодоление своего эго и готовность уступить другому. Только в таком случае проявляется всеобщий порядок, отмеченный выше.

Отголоски «ритуального мышления» явно прослеживаются и в современном Китае. Пренебрежение ритуальными нормами есть свидетельство неискренности поведения, и предполагает необходимость извинения. Правильное выполнение ритуала, в свою очередь, дает основания для нравственного превосходства и право требовать извинения от других. Это подтверждается постоянными апелляциями китайцев к необходимости извинений даже в не относящихся к антияпонской войне ситуациях, что также является подтверждением важности ритуала в китайской политике. В качестве примера можно привести требование извинений у японской стороны за неправильное решение по утилизации радиоактивных сточных вод⁴⁹ или требование извинений Д. Трампа за необоснованное заявление о происхождении коронавируса⁵⁰. Посещения нынешней элитой Японии храма Ясукуни или даже денежное подношение данному храму⁵¹, а также уклончивое признание вины ставят под сомнение искренность предшествующих правителей, являющуюся неотъемлемой частью ритуала извинений и, следовательно, нарушают его.

Упомянутую выше «Официальную помощь развитию» также можно рассматривать в рамках ритуальных отношений. Важное ее отличие от репараций состоит в том, что Япония оказывала помощь добровольно. Эта добровольная помощь является косвенным признанием вины и свидетельствует о раскаянии японцев.

Ритуал задает особые рамки для формирования памяти о войне в целом. Сами элиты, формирующие историческую память, находятся в определенной социокультурной парадигме и действуют в рамках «ритуального мышления». Война, начатая японцами, является нарушением ритуала. Указанием на нравственное превосходство Китая служит образ «угнетенного народа», незаслуженно подавленного государствами-колонизаторами. Ритуал, как отмечалось выше, предполагает готовность уступить другому, преодолеть свое эго. Образ жертвы же подчеркивает гипертрофированную жестокость японцев и желание поработить Китай, т.е. содержит указание на неискренность в ритуале. Но в равной мере доказательством нравственного превосходства стала и ссылка на победу в войне. Победа знаменует для китайцев конец «столетия унижений» и предвосхищает великое возрождение китайской нации, т.е. восстанавливает как историческую справедливость, так и мировой порядок. Поэтому Си Цзиньпин называет ее поворотным моментом на пути к возрождению величия Китая⁵². Так содержание исторической памяти в Китае всегда формируется в согласовании с ритуалом.

Интересно, что в тайваньской политике ритуал не имеет настолько большого значения. Правительство Тайваня гораздо реже выступает с требованием извинений за японскую агрессию, хотя представители партии Гоминьдан были главной силой сопротивления японской армии. Более того, один из бывших президентов Тайваня от Гоминьдана Ли Дэнхуэй посещал храм Ясукуни⁵³. Однако были и противоположные примеры. Другой тайваньский лидер от данной партии, выступавший за более тесное сотрудничество с Китаем, Ма Инцзю осуждал японскую агрессию и призывал правительство Японии извиниться⁵⁴. Кроме того, ветераны партии Гоминьдан в 2015 г. принимали участие в параде победы⁵⁵. Тем не менее, лидеры нынешней правящей на Тайване демократической прогрессивной партии (ДПП) редко апеллируют к событиям антияпонской войны.

Итак, антияпонская война по сей день является важной составляющей коллективной памяти китайской нации. В течение последних сорока лет в КНР возникли особые представления о Японо-китайской войне 1937–1945 гг. Под влиянием исторической политики руководства и особого культурного контекста формируется особое содержание исторической памяти о войне. Оно не является однородным, а изменяется в соответствии с целями государственной политики КНР. Однако необходимо отметить, что важную роль в формировании исторической памяти об антияпонской войне играет склонность китайцев к «ритуальному мышлению». Изучение исторической политики КНР, в целом, показывает устойчивость «ритуального мышления» в Китае. Важность ритуала для китайцев выявляется в настоятельных требованиях у японской стороны не репараций и возмещения физического ущерба, а покаяния и переосмысления событий войны, с целью восстановления мировой гармонии. Тем не менее, это не отменяет того факта, что память о трагических событиях войны может использоваться в исторической политике КНР как инструмент давления на Японию. Ввиду вышеизложенного, важными представляются перспективы анализа исторической политики Китая в контексте ритуала. Такой угол зрения на политику памяти позволяет выявить не только инструменты следования политической конъюнктуре, но и культурные особенности китайцев, оказывающего влияние на возникновение этих инструментов. Этим обусловлена актуальность дальнейших исследований исторической политики Китая в данном ключе.