Рецензируемый труд содержит попытку представить картину функционирования языка в современном обществе и рассмотреть ряд моментов, связанных с его ролью как орудия манипулирования сознанием. Хотя в собственно лингвистическом плане отдельные положения авторов могут представляться дискуссионными, в целом содержащийся в книге фактический материал и предлагаемые подходы к рассмотрению роли языка в различных областях (включая намеренное искажение реальности в соответствующих целях) представляются заслуживающими пристального внимания специалистов, включая социологов. Книга адекватно отражает успехи междисциплинарных исследований, эффект лингвистического поворота в социальных науках.

Монография определяется авторами, в первую очередь, как труд, посвященный философии языка. Действительно, даже беглый взгляд на список использованной литературы показывает, что в ней обильно представлены такие классики философской мысли, как Г.В.Ф. Гегель, Э. Кассирер, Л. Витгенштейн и др. И само содержание книги пронизано философским подходом, который представляется в полной мере обоснованным по ряду причин. Во-первых, осмысление проблем, связанных с определением сущности языка его знакового характера, роли в деятельности человека, отношения языка и мышления и др., невозможно без учета философского аспекта, что неоднократно подчеркивалось и в собственно лингвистических работах¹. Во-вторых, хорошо известно, какую большую роль играли вопросы, связанные с языком, в целом ряде философских построений (например, концепция В. фон Гумбольдта или лингвистическая философия в ХХ в.). В-третьих, исследование того, как употребляют язык (а нередко, как это показывают авторы, и злоупотребляют им) в различных сферах общественной жизни невозможно без изучения социального аспекта – предмет социологии и социальной философии. Поэтому база, на которую опирается монография, вполне отвечает поставленной авторами цели авторами.

Однако, поскольку сформулированные задачи носят комплексный характер, постольку необходимыми для их решения оказывались (естественно, в различных масштабах), помимо собственно лингвистики, другие дисциплины, также связанные с философией, но давно обретшие самостоятельный статус. Среди них, естественно, приходится, в первую очередь, упомянуть семиотику и тесно связанную с ней лингвопрагматику, лингвосоциологию, социальную психологию. В пределах разрабатываемой тематики авторы учитывают разработки предшественников в данных областях науки, что позволило в большинстве случаев придать положениям и выводам если не бесспорность (которая применительно к рассматриваемым в работе вопросам вообще вряд ли возможна), то требуемую степень доказательности.

Между тем, принимая во внимание широту охвата затронутых в книге сторон, сделать это в пределах одной монографии представляется делом весьма непростым. Даже беглый взгляд показывает, что создатели стремились рассмотреть практически все сколь-нибудь значимые стороны использования языка – от информирования до высмеивания и от анализа до манипуляции. Заметим, последняя тема занимает едва ли не центральное место: из 12 глав, составляющих основную часть книги, речевому манипулированию отведено три («Манипулировать, меняя судьбы мира», «Манипулировать, меняя словом души», «Манипулировать, экспериментируя»). Такой «сдвиг» может показаться односторонним, но, на наш взгляд, он согласуется и даже обуславливаются той целью, которая формулируется в предисловии: «Могуществу языка как конструкта весомой реальности и неосязаемой сверхреальности и посвящена эта книга» (с. 11). Добавим, что внимание к языковому манипулированию не исключает тщательного анализа сфер применения языка, о которых упоминалось выше.

С этой точки зрения, рецензируемая книга может быть охарактеризована как соответствующая принципу разумной достаточности по отношению ко всем рассматриваемым в ней вопросам, что не исключает выдвижения на первый план тех из них, которые привлекают наибольшее внимание авторов, прежде всего, вопросам лингвопрагматической направленности. В этой связи хотелось бы обратить внимание на несомненную компетентность авторов в данной области знания, о чем свидетельствует и исторический обзор ее становления и развития (с. 7–11), и практическое применение методов названной дисциплины при решении поставленных задач.

В.Л. Шульц и Т.М. Любимова наглядно продемонстрировали справедливость утверждения: «Лингвопрагматический анализ речевых актов, методика которого разработана Д.Р. Сёрлем, Д.Л. Остином и др., может позволить прояснить семантическую размытость ряда сложных понятий, определяющих реалии современного мира. Лингвопрагматика располагает инструментарием, позволяющим использовать материальное могущество слов» (с. 11). Думается, авторы поступили весьма дальновидно, привлекая в качестве иллюстративного материала не только обычные в таких случаях материалы СМИ, но и произведения художественной литературы – от Франсуа Рабле до Марины Цветаевой. Этот «литературный фон» придает изложению дополнительный интерес и позволяет раскрыть некоторые глубинные стороны рассматриваемых вопросов, поскольку именно в литературном творчестве наиболее ярко проявляются особенности использования языка.

Предназначая свою книгу, как указано в аннотации, не только лингвистам, но и социологам, философам, литературоведам, и даже журналистам, авторы оказались перед некой дилеммой. С одной стороны, история языкознания не принадлежит к числу таких областей, которые были бы в достаточной степени известны представителям других наук. С другой – излагать сведения элементарного характера и подробно разъяснять то, что специалисту представляется очевидным, значило бы снизить интерес к работе у тех, кому она в первую очередь предназначена. Как представляется, авторы нашли оптимальный подход, выделив концепции в истории науки о языке, которые действительно могут считаться наиболее важными (в чем, конечно, несомненную помощь оказала известная работа В.М. Алпатова²). Сжато и вместе с тем информативно изложение в книге взглядов не только таких ученых, чьи имена «на слуху» (в первую очередь, необходимо упомянуть имя Ф. де Соссюра и его концепцию произвольности языкового знака), но и такого ученого, например, как Х. Шухардт, с которым связана «школа слов и вещей», неоднократно рассматривавшаяся в лингвистической историографии, но, как правило, не привлекавшая особого внимания. К сожалению, в весьма обширном списке литературы отсутствует работа Э. Бенвениста³. Как нам представляется, она была бы полезной для полноты представленной авторами картины. Кстати, в пособии В.М. Алпатова указанная концепция рассматривается.

Вполне оправданным является акцентирование вопросов о межкультурных контактах (и нередко связанных с ними вербальных и не только) и конфликтах. В качестве примера авторами проводится сопоставление некоторых аспектов русской и французской лингвокультур (с. 116–121); однако думается, значение приводимых ими фактов имеет не только локальный характер. Возможно, читателям может показаться, что в некоторых рассмотренных случаях авторы занимают позицию, при которой объективность выглядит «объективизмом» (в том понимании, в котором данный термин нередко употреблялся в работах советской эпохи). Имеем в виду, в частности, трактовку авторами известного эпизода с карикатурой в журнале Charlie Hebdo, вызвавшей в России резкую реакцию отторжения. Позиция авторов вполне объяснима: научный труд требует всестороннего анализа исследуемого явления, а в этом плане оценка того или иного явления чужой культуры с моральных позиций, принятых в культуре своей, далеко не всегда выглядит наиболее целесообразной.

При рассмотрении лингвокультурных вопросов возникает и проблема соотношения между тем, что традиционно принято называть «внутренней лингвистикой», т.е. изучением структурных (в широком смысле слова) характеристик языка, и сознанием того коллектива, социальных групп, что им пользуются. Со времен В. фон Гумбольдта внимание к этому аспекту актуализировалось или ослаблялось. Авторы формулируют свою позицию следующим образом: «Грамматический строй языка, его структура в какой-то мере влияет на общественное сознание <…> через т.н. языковую картину мира, а значит, опосредованно воздействует и на их социально-историческую деятельность. В свою очередь, язык передается веками от поколения к поколению и аккумулирует жизненный уклад, традиции, культуру и исторический опыт народа» (с. 53–54). Приведенное положение сформулировано корректно, и само по себе вряд ли вызовет возражения. Однако его применение в конкретных случаях связано с определенными затруднениями, на что неоднократно обращалось внимание в специальной литературе. В частности, В.М. Алпатов в упомянутой выше работе, рассматривая гипотезу Сепира-Уорфа, отмечал, что «более всего интересовались такими проблемами нелингвисты», тогда как «лингвистика <…> не могла и не может ее ни доказать, ни опровергнуть» (Алпатов, 2001: 226, 227). За несколько десятилетий до отечественного ученого аналогичную мысль можно найти у одного из ведущих представителей пражского структурализма В. Скалички: «Сходства и различия языковых явлений в большинстве случаев не удалось поставить в связь с явлениями иного порядка. Мы не утверждаем, что подобных связей вообще не существует, а констатируем только, что они пока неизвестны»⁴.

С интересом прочтут читатели-социологи страницы о языках, (не)использующих артикли. Остановимся в качестве примера на трактовке авторами сослагательного наклонения. Справедливо указывая: «В русском языке нет прямых грамматических форм для выражения ирреального условия», – авторы объясняют данную особенность следующим образом: «Как известно, русский литературный язык является преемником староцерковнославянского языка, созданного Кириллом и Мефодием в качестве богослужебного. <…> Исходя из этого, можно предположить, что структура церковнославянского текста, заложенная в нем картина мироздания, не предполагали регулярного использования нереального сослагательного наклонения, ибо оно не соответствовало абсолютным величинам Божьей воли» (с. 54). Однако, как известно, в старославянском (и его более поздней форме – церковнославянском) такая форма была, образуясь путем сочетания вспомогательного глагола <em>быти</em> с причастием на -<em>л</em> (<em>сътворилъ</em><em> </em><em>бимь</em> / <em>сътворилъ</em><em> </em><em>быхъ</em>; <em>сътворилъ</em><em> би / </em><em>сътворилъ</em><em> бы </em>и т. д.). Поскольку образуется она как раз аналитически, приводимая в книге ссылка на слова выдающегося отечественного филолога В.В. Виноградова о том, что «в русском языке нет <…> достаточно четкого разграничения отстоявшихся сложных, аналитических форм наклонений» (с. 54), не является убедительным доказательством того, что указанная особенность <em>русского языка</em> детерминирована именно той картиной мироздания, которая заложена в <em>церковнославянском</em>. Во всяком случае, полагаем, что данный вопрос требует дальнейшего рассмотрения.

Подобные дискуссионные моменты (неизбежно возникающие при рассмотрении исследуемой авторами проблематики) не меняют того обстоятельства, что монография В.Л. Шульца и Т.М. Любимовой является серьезным научным исследованием, заслуживающим внимания не только лингвистов, но и представителей смежных дисциплин – философов и социологов, занимающихся исследованиями данной проблематики.