Везде
Updating the Methodological Heritage of M. Weber in Search of Answers to the Challenges of Modern Sociology
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Updating the Methodological Heritage of M. Weber in Search of Answers to the Challenges of Modern Sociology
Annotation
PII
S013216250013143-0-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Natalia Zarubina 
Occupation: Prof., Department of Sociology, Head of Sociological Laboratory
Affiliation: MGIMO University
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 4
Pages
3-14
Abstract

The aim of the article is to update the methodological heritage of M. Weber in the context of new epistemological and theoretical-methodological challenges to social and humanitarian knowledge, caused by the "Big Data" and the "revolution of archives". The rich instrumental capabilities of digital research practices, allowing to establish various correlations of a set of facts, enhance the applied and predictive capabilities of science. However, they also provoke a rejection of fundamental theorizing as the goal of science. It is shown that the methodology of “value assignment” substantiated by Weber is an example of solving these problems in the historical sociology of the early 20th century. “Understanding the cultural implications” of historical facts takes precedence over establishing practical correlations between them as an essential goal of scientific research. At the same time, the dynamics of values and meanings makes their results relative and changeable. It is shown that Weber's refusal to establish universal laws of history in favor of typical causal connections identified by the researcher on the basis of "attribution to value" does not mean a rejection of the "big theory". In the historical sociology of Weber there is a universal methodological basis - the theory of rationalization, which unites various subject areas and theoretical perspectives and serves as a guideline for understanding society in its diversity and contradictions.

Keywords
historical sociology of M. Weber, "big data", "revolution of archives", "attribution to value", "big theories", universal methodology
Received
21.04.2021
Date of publication
04.05.2021
Number of purchasers
6
Views
33
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1

Постановка проблемы.
2 В современном обществе наука, в том числе социальное и гуманитарное знание, встречается с многочисленными вызовами. Новые реалии постиндустриального, «текучего» (З. Бауман) общества, «рефлексивного модерна» (Э. Гидденс) поставили под сомнение важнейший принцип социального знания — каузальное объяснение. Цифровизация как развитие новых технологий коммуникации и фиксации социальных действий с появлением больших данных (Big Data), раскрытием архивов, их оцифровкой и расширением доступа к архивным материалам открыли новые возможности для исследователей, что потребовало поиска не только новых методов работы с эмпирическими данными, но и нового понимания способов формирования предметных областей исследований. Можно согласиться с В.И. Дудиной, что «отставание социологического теоретизирования от возможностей, которые предоставляют цифровые технологии, в недалеком будущем может поставить под вопрос саму возможность социологии как автономной дисциплины» [Дудина, 2016: 30; 2018].
3 Вызовы цифровизации для исторической социологии как теоретико-методологической перспективы, ориентированной на изучение длительных процессов становления социальных институтов и групп, включают не только проблему доступности исторических документов, но и следующие за ними императивы пересмотра оснований социального знания. В современной исторической науке сейчас остро дискутируются вопросы недостаточности «большой истории», места «истории повседневности» и изучения «малой истории» (включая устную и семейную историю, эти исследования перекликаются с качественными методами в социологии), решаются проблемы освобождения исторической науки от политических мифов и фальсификаций через включение и осмысление ранее неучтенных или недоступных источников, документов, воспоминаний современников. По существу, это ставит вопрос о назначении исторической науки, ее целях и ее месте в современном обществе.
4 Представляется, что в поисках ответов на эти вызовы целесообразно обратиться к истокам исторической социологии как теоретической перспективы, особенно к наследию М. Вебера, в котором содержатся идеи, полезные при самоопределении социальной науки перед новыми вызовами, и важные эпистемологические и теоретико-методологические разработки. Ниже мы рассмотрим предложенную Вебером методологию формирования предмета и базы исследований применительно к современным проблемам развития социально-гуманитарного знания.
5

«Отнесение к ценности» в методологии исторической социологии М. Вебера: к современному прочтению.

6 Историческая социология представляет собой не столько отраслевую теорию, сколько теоретическую перспективу [Шпон, 2014: 57], ориентированную на анализ больших временных промежутков и длительных процессов, что дает возможность выявить глубинные причины и типичные свойства явлений и процессов. В качестве исследовательской программы она позволяет понять специфику современных событий и процессов через обращение к прошлым состояниям социума [Романовский, 1998: 9]. Именно эти задачи ставил перед собой М. Вебер, когда изучал формирование капитализма, объяснял экономический успех протестантских обществ протестантской трудовой этикой, занимался каузальным объяснением, обращаясь к анализу генезиса современных ему институтов капиталистического общества, рынка, форм господства, политической и научной деятельности.
7 Определяя свои эпистемологические и методологические позиции, Вебер отмечал, что среди исследователей социальной действительности есть «сторонники фактов» и «сторонники смысла». Первые могут быть охарактеризованы как позитивисты-эмпирики, ориентированные на сбор и анализ разнообразных данных и удовлетворяющие «жажду фактов» «фолиантами статистических таблиц и анкетами», но игнорирующие теоретические обобщения: «тонкость новых идей недоступна их восприятию». Вторые же, напротив, увлекаются теоретическими построениями в ущерб фактам. Но «подлинное мастерство» исследователя, как его понимает Вебер, состоит в том, что «известные факты соотносятся с хорошо известными точками зрения и между тем создается нечто новое» [Вебер, 1990а: 414]. Это ставшее традиционным для науки противоречие методологических исследовательских установок приобрело в условиях цифровизации новые ракурсы и стало новым вызовом для социального и гуманитарного знания.
8 Как известно, Интернет является пространством разнообразных взаимодействий, коммуникаций и средой для образования сетевых сообществ, которые стали предметом специальных исследований. При этом он является пространством, в котором сохраняются следы действий людей, оставляемые как целенаправленно — записи в социальных сетях, блогах и мессенджерах, «лайки» и т.п., так и спонтанно — информация о поисковых запросах, покупках, финансовых транзакциях, и т.п. Остается только находить эти следы и превращать их в данные [Дудина, 2016: 23–24]. Большие данные представляют новый ресурс для исследований разных аспектов жизни общества, но они же актуализируют вопросы о методах работы и позициях исследователя. Они представляют собой массивы, не целенаправленно сформированные под решение проблемы или для подтверждения гипотезы на основе соответствующих тщательно обоснованных методов, но спонтанно образовавшиеся, избыточные по объему, не структурированные и не упорядоченные, постоянно растущие и трансформирующиеся совокупности.
9 Методологическую проблему изучения больших данных объединяет с исторической социологией то, что в качестве эмпирической базы в ней тоже используются не целенаправленно сконструированные массивы, вроде результатов выборочных исследований, а следы явлений и процессов прошлого, которые исследователь должен структурировать для решения поставленных им проблем.
10 Кроме вызова больших данных, для современного развития историко-социологического знания важна развертывающаяся «революция архивов». Политика обеспечения широкой открытости и оцифровки данных, содержащихся на бумажных, материальных, аналоговых носителях в хранилищах архивов, библиотек, музеев и т.д., имеет ряд неоднозначных последствий. Как и в ситуации с большими данными, исследователю становится доступной для цифровой обработки огромная совокупность эмпирических материалов, и вновь встает вопрос о формировании предмета исследования. Неограниченный доступ к архивным данным создает возможности для пересмотра устоявшихся интерпретаций исторического прошлого в соответствии с вновь открытыми фактами, а также с избранными им принципами их анализа и описания [Берман, 2020].
11 Здесь уместно обратиться к разработанной Вебером методологии исторического анализа — созданию «идеальных типов» явлений, каждое из которых уникально и неповторимо. Не будем повторять уже хорошо изученные эпистемологические предпосылки веберовской социологии, опирающиеся на восходящие к В. Дильтею и Г. Риккерту представления о генерализирующем и индивидуализирующем знании, о «науках о природе» и «науках о культуре». Различие между ними состоит не в предмете, а в методах, познавательных установках [Давыдов, Гайденко, 1991: 37]. Невозможность охватить историческое явление во всем бесконечном многообразии его фактических особенностей побуждает исследователя концентрировать внимание на особенностях и связях между социальными явлениями, наиболее значимых с точки зрения «интереса эпохи», т.е. ее надличностных ценностей [Вебер, 1990а: 390–395]. Соответственно, «чем шире связи, о выявлении которых идет речь, чем многограннее было их культурное значение, ...тем естественнее и неизбежнее все повторяющиеся попытки осознавать новые стороны значимости посредством конструирования новых идеально-типических понятий» [Вебер, 1990а: 397]. Вебер на примере изучения христианства показывает, как исследователь вносит оценочные суждения в ходе работы с идеально-типическим понятием, когда «историк не может отказаться от оценочного суждения и одновременно пытается уклониться от ответственности за него» [Вебер, 1990а: 399].
12 Таким образом, пересмотр значения исторических явлений с позиций меняющихся ценностных перспектив и открытых сведений является неизбежным результатом развития исторической науки как «науки о культуре». Проблема состоит в том, чтобы познавательный процесс «отнесения к ценности» (Wertbeziehung) сочетался с другим известным принципом Вебера — свободы от оценочных суждений, от идеологической пристрастности и метафизической догматизации. Именно вследствие несоблюдения этого принципа в силу политизации исследовательской работы, которую решительно отвергал Вебер (сам совмещавший научную работу с активной политической деятельностью), а также отсутствия должной профессиональной квалификации исследователей, «революция архивов» может способствовать распространению вырванных из контекста сведений и бездоказательных выводов, псевдонаучной «альтернативной истории». «Альтернативность» здесь означает не отличающиеся от общепринятых, но научно обоснованные интерпретации фактов, раскрывающие их новые смыслы, но бездоказательные суждения эпатажного и идеологического толка.
13 На более глубоком уровне, для методологии науки, проблема «революции архивов» состоит в том, что появилась возможность использования формальных вычислительных методов для обработки данных исторического, социального, культурного, художественного характера. На этой основе возникли «цифровые гуманитарные науки» (Digital Humanities), дающие новую жизнь позитивистскому представлению о единстве научного метода. Однако, наряду с растущей популярностью Digital Humanities и «вычислительных социальных наук», растет и критика в их адрес, обоснованная принципиальной невозможностью отказа от содержательного, интерпретивного подхода при исследовании социальных и культурных явлений. При абсолютизации «цифровых» методов в социальном и гуманитарном знании они приводят к упрощениям и необоснованным обобщениям, заменяют объяснительные функции науки описаниями [Китчин, 2017]. Для некоторых апологетов цифровых социальных наук их главная задача сводится к определению практически значимых корреляций, с помощью которых можно прогнозировать будущие действия людей, например, потребительское и электоральное поведение. Как утверждает «гуру прогнозной аналитики» Е. Сигель, «важен практический результат; прогноз имеет преимущество перед объяснением» (цит. по: [Китчин, 2017: 122]). Здесь «данные говорят сами за себя», что позволяет провозгласить «конец теории» [там же: 122]. Представители же социальных наук ставят вопрос о том, что изменения характера источников и методов работы с ними заставляет пересматривать их эпистемологические основания [там же; Ruppert, Law, Savage, 2013]. Этот процесс только начался, здесь больше вопросов о новых формах взаимодействия эмпирики и теории, данных и знания, о позициях исследователя, выделении и обосновании предмета, чем готовых выводов. Для социального и гуманитарного знания вопрос стоит тем более остро, что на новом уровне актуализируется проблема интерпретивных, «мягких», и «жестких» формальных методов. На более высоком уровне обобщения это заставляет возвращаться к старой проблеме особенностей «наук о природе» и «наук о культуре», «генерализующего» и «индивидуализирующего» знания.
14 В связи с этим уместно снова обратиться к позиции М. Вебера относительно методов истории и социологии и предназначения науки. Немецкий социолог утверждает, что «в науках о человеческой культуре образование понятий зависит от места, которое занимает в данной культуре рассматриваемая проблема, и оно может меняться вместе с содержанием самой культуры» [Вебер, 1990а: 407]. За пределами этой культуры ценность научной истины ничем не обоснована, ибо научное знание является «беспредпосылочным», т.е. не опирается на безусловные, не подлежащие оспариванию основания в виде божественного откровения и пророчества [Вебер, 1990б: 724]. В этой «беспредпосылочности» как сила, так и слабость научного знания. С одной стороны, оно подчиняется лишь собственным императивам и ведет к полному «расколдованию мира», освобождению от любых ограничений познавательных возможностей человека. С другой — при утрате представлений о ценности именно научной истины она теряет преимущества перед любыми другими формами знания, в том числе практическими знаниями «здравого смысла». Именно к таким случаям можно отнести эмпирические корреляции между явлениями, устанавливаемые «цифровой наукой» с помощью формальных алгоритмов на основе больших данных, которые позволяют эффективно действовать, но не дают понимания причинных связей. С точки зрения собственно научного знания можно, вслед за Вебером, сказать, что такие эмпирические корреляции не более значимы, чем практический опыт «торговки овощами» или дикаря, прекрасно умеющих оперировать с природным, инструментальным и хозяйственным окружением и знающих о нем все, что необходимо для эффективных практик [Вебер 1990б: 713, 729]. И здесь встает вопрос о ценностях современного общества, определяющих действия исследователя: что имеет для нас теперь значение — знать условия эффективного достижения практических целей, или понимать и объяснять современный мир во всем многообразии его проявлений и связей?
15 Какой же методологии научного познания многообразия эмпирических проявлений исторических и социальных процессов предлагает придерживаться М. Вебер? Для него общество и история предстают как результат сплетения множества уникальных событий и явлений, и задачи его эмпирического познания могут быть решены лишь при выявлении «значимых связей проблем», определяемых исследователем, а не «фактических связей вещей» [Вебер 1990а: 364], то есть объект исследования не тождественен эмпирической (физической, цифровой и т.п.) данности. В этом принципиальное отличие веберовской методологии структурирования объекта науки от позитивистов и их последователей в «цифровых гуманитарных науках». Познание общества для Вебера представляется как логическое упорядочивание бесконечно многообразной реальности, суть которого состоит в том, чтобы «понять окружающую нас действительную жизнь в ее своеобразии – взаимосвязь и культурную значимость отдельных ее явлений в их нынешнем облике, а также причины того, что они исторически сложились именно так, а не иначе» [там же: 369]. Исторические факты и явления социальной жизни познаются не просто в совокупности их эмпирически определяемых характеристик, предпосылок и последствий, даже «типовых признаков» как таковых, а через понимание «культурного значения того исторического факта, что упомянутое явление играет именно эту роль» [там же: 375]. Таким образом, исследователь сам выделяет значимые связи из бесконечного многообразия эмпирической реальности, и делает это, руководствуясь надличностными смыслами, представляющими наибольшую значимость в конкретном обществе в конкретный момент времени. Образование «типовых понятий» происходит «в зависимости от значения, которое имеют для культуры определенные компоненты» какого-либо явления [там же: 375].
16 Однако Веберу приходится констатировать, что значения, содержащиеся в многообразии и иррациональности реальной жизни, фактически неисчерпаемы, и нет никаких оснований для предпочтения одних другим. Поэтому «отнесение к ценностям» как методологическая процедура подвержена постоянным изменениям, и она подобна «свету», отбрасываемому «такими высочайшими ценностными идеями… на постоянно меняющуюся конечную связь чудовищного хаотического потока событий, проносящегося сквозь время» [там же: 413].
17 Перенося сказанное на проблематику вызова больших данных и «революции архивов», можно сделать вывод, что, если следовать веберовской парадигме, то специфика социального знания требует соотнесения обнаруженных связей явлений с содержательно определенным смыслом, только тогда будет получен не практически, а научно значимый результат. Правда, Вебер отмечал, что однажды определенные «оптики» рассмотрения действительности могут утратить смысл в силу отказа исследователей от «сведения к ценности» или невозможности этой процедуры в силу отсутствия ценностных ориентиров: «В век специализации работа в области наук о культуре будет заключаться в том, что, выделив путем постановки проблемы определенный материал и установив свои методические принципы, исследователь будет затем рассматривать обработку этого материала как самоцель, не проверяя более познавательную ценность отдельных фактов посредством сознательного отнесения их к последним идеям и не размышляя вообще о том, что вычленение изучаемых фактов ими обусловлено. Так и должно быть. Однако наступит момент, когда краски станут иными: возникнет неуверенность в значении бессознательно применяемых точек зрения, в сумерках будет утерян путь. Свет, озарявший важные проблемы культуры, рассеется вдали. Тогда и наука изменит свою позицию и свой понятийный аппарат с тем, чтобы взирать на поток событий с вершин человеческой мысли» [там же: 414]. Столь длинная цитата здесь необходима для точного воспроизведения представления Вебера о будущем науки, которое является неизбежным следствием самой природы научного знания — его «беспредпосылочного» характера. Напрашиваются параллели с вызовом больших данных и «архивной революции», вновь обострившими проблему сущности и целей социального и исторического знания.
18 Представляется, что процедура «отнесения к ценности» придает социологии Вебера в целом теоретическую перспективу исторической социологии. Разработка любого понятия, например, «капитализм», предполагает «отнесение» огромного фактического материала к ценностям соответствующей исторической эпохи. Поэтому, в отличие от К. Маркса и В. Зомбарта, для Вебера капитализм не универсален [Давыдов, 2002: 378–379] и путь к капиталистической модернизации везде свой. Как показал Ю.Н. Давыдов, Вебер противопоставлял несовременный, архаический и «авантюристический» капитализм, провозвестники которого «пренебрегали этическими рамками», удовлетворяя «к злату проклятую страсть», «капитализму «современному в расширительном смысле этого слова, охватывающему весь специфически европейский капитализм» [Давыдов, 2002: 381]. Но было ли у Вебера целостное представление об историческом процессе, и что его позиция дает для понимания современных проблем науки?
19

Причинность и закономерность в историко-социологической перспективе М. Вебера: судьба «большой теории» перед вызовом цифровизации.
20 Как мы видели, вызовы больших данных и «архивной революции» актуализировали и усилили практические и позитивистские ориентации исследователей в ущерб масштабным теоретическим построениям. Эта тенденция поддерживается и институциональными трансформациями науки, в том числе развитием ее постакадемической формы. Ее особенность состоит в изменении приоритетных целей с фундаментальных исследований на прикладные, ориентацию на получение практически применимых результатов и их коммерческую эффективность. Методы и подходы, а также локальные нормы для исследователей, разрабатываются специально под их решение [Киященко, 2005: 48–49]. То есть такая наука ориентирована не на объяснения и познание сущности явлений, а на решение конкретных задач, в том числе и прогностического характера. Такова же и популярная теперь «прогнозная аналитика», и во многом – «цифровая гуманитаристика».
21 В самом фундаментальном для веберовской исторической социологи познавательном принципе «отнесения к ценности», выявления культурных значений и смыслов социальных явлений, заложена проблематичность применения к современности с ее «текучим» (З. Бауман) характером и перманентным «становлением» (П. Штомпка), ибо здесь нет возможности соотнести действия людей и констелляции их последствий с какими-либо устойчивыми ценностными ориентирами [Гайденко, Давыдов 1991: 294–295; Seyfarth, 1981]. И сам Вебер говорит о постоянных изменениях конкретных форм «отнесения к ценности», которые уходят в «темное будущее человеческой культуры» [Вебер 1990а: 413]. Заметим, что для немецкого социолога «темным» является вовсе не прошлое, ушедшее, но свершившееся и оставившее доступные эмпирическому анализу «следы», а именно неопределенное будущее, и, как известно, от прогнозов по поводу будущего анализируемых им социальных явлений он обычно воздерживался. Возможно, при высокой заинтересованности современных исследователей в прогностическом потенциале методов, именно с этим связано некоторое снижение интереса к академическому наследию Вебера по сравнению с веберовским ренессансом 1970-х гг., несмотря на большой теоретико-методологический и эвристический потенциал веберианства [Schwinn, 2020].
22 Как считает Т. Швинн, падение интереса исследователей к классическим теориям, в том числе и к наследию Вебера, обусловлено рядом причин. Изменился запрос основной аудитории классической науки — студентов: в 2000–2010-х среди них уже нет такого количества общественных активистов, участвующих в массовых движениях, как 1960– 1970-х гг., которым интересно теоретическое осмысление, понимание масштабных процессов развития общества. В лучшем случае, их волнуют локальные проблемы экологического, гендерного характера, а также практические задачи маркетинга, потребления, корпоративного и государственного управления. Можно согласиться с Т. Швинном и в том, что названная тенденция в целом обусловлена падением интереса к «большим историям», «метанарративам», связанным, как известно, с получившими распространение в последние десятилетия постмодернистскими познавательными установками [Schwinn, 2020]. Ж.-Ф. Лиотар в работе «Состояние постмодерна» утверждает, что распад «метанарративов» в современной культуре приводит к кризису и делегитимации классической науки и модернистского сциентизма. На место легитимирующих «метанарративов» приходят локальные «правила игры», большое количество «малых нарративов», не претендующих на универсальность, легитимных только в локальных сообществах и для узкой постановки вопроса [Лиотар 1998: 143]. Исчезает потребность в универсальном метаязыке и критериях научности и истинности. Складываются локальные теории, которые до бесконечности умножают предметность знания, но не дают ни единых методологии и категориального аппарата, ни целостной картины мира как системы координат, которая бы позволила однозначно ориентироваться в мире, опираясь на критерии научности, истинности и эффективности.
23 Каково реальное место наследия Вебера в этом контексте, являются ли оно в действительности «большой теорией», не представляющей интереса для современных приверженцев «малых нарративов»? Работы Вебера, предметом исследования которого было становление капитализма на Западе, несомненно, принадлежат к модернистскому нарративу. Однако насколько Вебер привержен нарративам прогресса или развития, и является ли для него капитализм универсальной стадией исторического процесса? В какой мере его теоретические представления об обществе и его динамике соответствуют представлениям о «большой теории»?
24 Вебер разделяет «идеально-типическую конструкцию развития» и собственно историю [Вебер 1990а: 403], т.е. «развитие общества» – не объяснительный метанарратив, не «большая история», а инструмент теоретической работы исследователя. Другое истолкование может привести к смешению онтологии и методологии. В качестве примера, иллюстрирующего эту мысль, немецкий социолог приводит концепцию К. Маркса (которого называет «великим мыслителем»): если использовать «законы» и другие созданные им конструкции процессов исторического развития в качестве идеальных типов, то они обладают высочайшим эвристическим значением. Если же рассматривать их как эмпирически значимые или реальные «действующие силы» и «тенденции», то они могут быть «опасны» для исследователя [Вебер 1990а: 404]. Эта «опасность» состоит в метафизической подгонке живой и многообразной реальности под теоретические построения, что неминуемо приводит к искажениям и ошибкам в их понимании.
25 В соответствии с принятыми эпистемологическими и методологическими установками, Вебер признает открытие и использование общих законов в качестве цели для естественных наук, но не для гуманитарных и социальных: «Значения же явления культуры и причина этого значения не могут быть выяснены, обоснованы и пояснены с помощью системы законов и понятий, какой бы совершенной она ни была, так как это значение предполагает соотнесение явлений культуры с идеями ценности». [там же: 373]. Именно в этом состоит, в его понимании, главное различие «наук о природе» и «наук о культуре». Используемые методы «отнесения к ценности» предполагают анализ индивидуальных явлений и каузальных связей, а для них «знание законов причинной обусловленности не может быть целью и является только средством исследования… И чем «более общи», то есть абстрактны, законы, тем менее они применимы для каузального сведения индивидуальных явлений, а тем самым косвенно и для понимания значения культурных процессов» [там же: 377].
26 Поэтому историческая социология Вебера сосредоточена на познании каузальных связей, позволяющих понять специфику исследуемого явления: «там, где речь идет об индивидуальности явления, каузальный вопрос – вопрос не о законах, а о конкретных каузальных связях, не о том, под какую формулу следует подвести явление в качестве частного случая, а о том, к какой индивидуальной констелляции его следует свести; другими словами, это вопрос сведения» [там же: 376–377]. Поскольку каждое индивидуальное явление представляет собой результат действия необозримого множества причин, то проблему для исследователя представляет выбор конкретной наиболее существенной каузальной связи [там же]. Можно согласиться с известным представителем «веберовского ренессанса» прошлого века Й. Вайсом, который рассматривает именно «отнесение к ценности» в широком понимании, как следствие исходного тезиса об осмысленности социального действия, в качестве основы веберовского каузального анализа [Weis, 1975: 40], хотя его подход и подвергается критике за «феноменологизацию» «понимающей» социологии [Гайденко, Давыдов, 1991: 164-171]. Так, Вебер считал наиболее значимым для понимания природы «современного капитализма» его уникальный «дух», то есть систему ценностей, картину мира, отражающуюся в хозяйственных ориентациях и всем повседневном «ведении жизни», поэтому в качестве значимой причины генезиса современного западного капитализма рассматривал протестантскую картину мира. При этом немецкий социолог неоднократно подчеркивал, что в принципе исследуемые каузальные соотношения могут быть любыми в зависимости от обоснованной исследователем значимой связи, отвергая лишь принципиально монистическое видение каузальных отношений: «Так называемое "материалистическое понимание истории" в качестве "мировоззрения" или общего знаменателя в каузальном объяснении исторической действительности следует самым решительным образом отвергнуть; однако экономическое толкование истории является одной из наиболее существенных целей...» [там же: 365]. В отличие от К. Маркса, как мы видим, Вебер не допускает выделения какой-либо сферы общественной жизни в качестве «базиса», фундаментальной причины всех социальных процессов.
27 Вопрос о «закономерном» характере анализируемых им каузальных отношений Вебер также не ставит. Например, предположение о том, что тип ценностных ориентаций, сходных с протестантской этикой, будет вызывать формирование духовных предпосылок современного капитализма, было высказано уже представителями веберианы середины ХХ в., занимавшимися выявлением «прямых аналогов» этоса протестантизма в восточных культурах [Зарубина 1998: 153–166; Aurora, 1986; Munshi, 1986].
28 В целом в исторической социологии Вебера, при многообразии интересовавших его проблем, эпох, культур, не удается обнаружить необходимые, универсальные причинные связи, равно как и векторы, и стадии или ступени развития, он лишь показывает, почему ход истории складывается именно таким образом [Andreski, 1984: 87–89, 54–55]. Для многих исследователей середины ХХ в. вопрос том, какое место в истории Вебер отводил современному капитализму, был дискуссионным. Т. Парсонс, подчеркивая универсальное и глобальное значение капитализма по М. Веберу, пишет: «Едва ли можно сомневаться, что современное индустриальное общество стало первичной моделью для всего мира в целом» [Parsons 1965: VI]. Поддерживая эту точку зрения, американский исследователь Р. Белла отмечал: «феномен Запада не носит характера случайности, восточные цивилизации представляют собой ранний тип развития... и со временем они некоторым образом приблизятся к западному образцу» [Bellah, 1963: 59]. Другие же исследователи, в частности, Р. Бендикс, настаивают на уникальности и неповторимости современного капитализма [Bendix, 1965: 11], представляющего собой в концепции Вебера историческую судьбу именно Запада, и в работах из цикла «Хозяйственной этики мировых религий» Вебер показывает, почему он не сложился в других регионах мира.
29 Как мы уже видели, развитие для Вебера является «идеально-типической конструкцией», прилагаемой к исследованию истории и общества, а не атрибутом самой истории. Поэтому его отношение к таким «метанарративам» социальных наук нового времени, как эволюция, прогресс, является неоднозначным. Показывая смену одних форм социальной жизни другими — например, возникновение капитализма современного типа, религий спасения, рациональных форм господства и права, немецкий социолог не говорит о необходимости и закономерности их возникновения [Andreski, 1984: 54]. Тем более им не ставится вопрос об оценке тех или иных изменений в обществе, например, об их «прогрессивном» или дисфункциональном характере, о том, что является «высшей», а что — «низшей» ступенью развития.
30 Однако в его исследованиях все же есть универсальная методологическая основа, обусловливающая их единство – это теория рационализации [Гайденко, 1990: 22; Kalberg, 1981: 12]. Как справедливо отмечает П.П. Гайденко, Вебер, разделяя методологию и онтологию, «признает не онтологическую, а лишь методологическую значимость рационализма» [Гайденко, 1990: 29]. Рациональность и рационализация являются центральными концептами, проходящими через всю его историческую социологию, инструментом анализа и хозяйственных, и религиозных, политических, правовых и культурных (музыка) явлений в их историческом становлении и трансформациях. Хорошо известно, что Вебер выделяет различные виды и направления рационализации, которые могут противоречить друг другу и, развиваясь, порождать рост иррациональности [Вебер, 1990г: 55; Гайденко, Давыдов: 1991; Зарубина, 2020]. То есть рост рациональности как атрибут развития, прогресса вряд ли можно рассматривать в качестве созданного Вебером «метанарратива», но само использование этой категории можно рассматривать как метатеорию для описания разных общественных и исторических явлений и процессов. И в этом ключе стоит, на мой взгляд, трактовать описание присущих только Западу явлений культуры, приобретших затем «универсальное значение» [Вебер, 1990г: 44], поскольку их укоренение в обществе представляют собой воплощение рационализации как принципа организации деятельности человека в различных сферах.
31 В то же время, Вебер подчеркивает, что теоретические схемы создаются им для того, чтобы служить «идеально-типическим средством ориентации», а не обоснованием собственного философского учения [Вебер 1990в: 307]. И все же, благодаря теории рационализации, наследие Вебера является не только «большой теорией», но и классической «большой методологией», парадигмой, позволяющей анализировать культурные смыслы и типичные каузальные связи в больших временных промежутках, а не просто корреляции явлений.
32

Основные выводы.
33 Переосмысление эпистемологических и методологических оснований социально-гуманитарного знания в контексте новых вызовов, обусловленных формированием больших данных, актуализирует обращение к классическим истокам этих наук, в том числе к наследию одного из основоположников исторической социологии М. Вебера. Обоснованная им методология «отнесения к ценности» позволяет реализовать теоретическую перспективу исторической социологии, избегнув при этом крайностей как эмпиризма и увлечения установлением корреляций фактов, так и «подгонки» фактов под теоретические схемы, как монокаузального детерминизма, так и субъективизма при поликаузальном подходе.
34 Разнообразные научные интересы самого Вебера, нашедшие воплощение в его исторической социологии, объединяются в «большую теорию» не представлениями об причинных и функциональных связях различных сфер жизни общества, о существовании законов прогрессивной исторической эволюции, а единством методологической перспективы, формируемой исследователем на основе «отнесения к ценности». Представляется, что именно такая методологическая перспектива отсутствует в современной социологии, и вызовы больших данных и «архивной революции», роста популярности цифровых социальных и гуманитарных наук способствуют углублению разрывов между отдельными направлениями исследований. В то время как сейчас, в период обострения качественно новых социальных противоречий и появления новых вызовов для общества, необходимо его целостное видение и понимание, которое без новых «больших теорий» и «больших методологий» невозможно.

References

1. Albrow M. (1987) The Application of the Weberian Concept of Rationalisation to Contemporary Conditions. In: Max Weber, Rationality and Modernity. London.

2. Andreski S. (1984) Max Weber’s Insights & Errors. London; Routledge.

3. Aurora G.S. (1986) Hindu Religious Rationality and Inner-Worldly Ascetism. In: Reсent Research on Max Weber’s Studies of Hinduism. München, Köln, London, Weltforum Verlag.

4. Bearman P.S. (2020) Big Data and Historical Social Science. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies], No. 2: 144–149. (In Russ.)

5. Bellah R. (1963) Reflections on the Protestant Ethic Analogy in Asia. In: The Journal of Social Issues. Vol. XIX. No. 1: 52–60.

6. Bendix R. (1965) Max Weber’s Sociology Today. International Social Science Journal. Vol. XVII. No. 1.

7. Davydov Yu. N. (2002) Weber’s Theory of Capitalism — The Key to Universal Historical Sociology. In: Istoriya teoreticheskoy sotsiologii [History of Theoretical Sociology]. Vol. 2. Moscow: Kanon: 376–408 (In Russ.).

8. Davydov Yu. N., Gajdenko P.P. (1991) History and Rationality. The Max Weber Sociology and the Weberian Renaissance. Moscow: Politizdat. (In Russ.).

9. Dudina V.I. (2016) Digital data - the potential for the development of sociological knowledge. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 9: 21–30. (In Russ.)

10. Dudina V.I. (2018) From Panopticon to Panspectron: Digital data and Transformation of Surveillance Regimes. In: Sociologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 11: 17–26. (In Russ.)

11. Gajdenko P.P. (1990) Sociology of Max Weber. In: Weber M. Selected works. Moscow: Progress: 5–43. (In Russ.).

12. Kalberg S. (1981) Max Weber's types of rationality. Foundations for the analysis of rationalization processes in history. In: Max Weber and the rationalization of social action. Stuttgart. (In Germ.)

13. Kitchin R. (2017) Big Data, New Epistemologies and Paradigm Shifts. Sotsiologiya: metodologiya, metody, matematicheskoe modelirovanie [Sociology: Methodology, Methods, Mathematical Modeling]. No. 44: 111–152. (In Russ.)

14. Kiyashchenko L.P. (2005) Ethos of post-nonclassical science (to the problem statement). In: Philosophy of Science. Issue 11: Ethos of Science at the Turn of the Century. Moscow: IPh RAS: 29–53. (In Russ.)

15. Lyotard J.-F. (1998) The State of Postmodernity. Moscow: IES; St. Petersburg: Aletheya. (In Russ.)

16. Munshi S. (1986) Max Weber on India. An introductory criticism. In: Max Weber, the historian. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht. (In Germ.)

17. Parsons T. (1965) Introduction. In: Max Weber. The Sociology of Religion. London.

18. Romanovsky N.V. (1998) Historical Sociology: The Experience of Retrospective Analysis. In: Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 5: 7–14. (In Russ.)

19. Ruppert E., Law J., Savage M. (2013) Reassembling Social Science Methods: the challenge of digital devices. In: Theory, Culture and Society. Vol. 30(4): 22–46.

20. Schwinn T. (2020) Twilight of Classics: 100 Years Max Weber in the History of Sociology and in the Current State of our Discipline. Kölner Zeitschrift für Soziologie und Sozialpsychologie. Vol. 72: 351–381. (In Germ.)

21. Spohn W. (2017) Historical and Comparative Sociology in the Global World. Zhurnal sociologii i social'noj antropologii [Journal of Sociology and Social Anthropology]. No. 2: 55–69. (In Russ.)

22. Weber M. (1990a) "Objectivity" of socio-scientific and socio-political knowledge. In: Selected works. Moscow: Progress: 345–415. (In Russ.)

23. Weber M. (1990b) Science as a vocation and profession. In: Selected works. Moscow: Progress: 707–735. (In Russ.)

24. Weber M. (1990c) The theory of steps and directions of religious rejection of the world. In: Selected works. Moscow: Progres: 307–343. (In Russ.)

25. Weber M. (1990g) Preliminary remarks. In: Selected works. Moscow: Progress: 44–59. (In Russ.)

26. Zarubina N.N. (1998) Socio-Cultural Factors of Economic Development: M. Weber and Modern Theories of Modernization. St. Petersburg: RHGI. (In Russ.)

27. Zarubina N.N. (2020) The Theory of Rationalization of Max Weber as a Methodology for Understanding Modern Sociocultural Processes. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No. 6: 3–15. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate