Введение. Значение “объекта”. К теме объекта не столь часто обращаются при обсуждении состояния развитости социологического знания, как к исходному не только эпистемологическому, но и гносеологическому и в большей степени онтологическому основанию рефлексии над получаемым, прежде всего, теоретическим знанием. Складывается впечатление, что, по крайней мере, на площадках публичных обсуждений, в дискуссиях и дискурсе, ведущихся “как бы” и по поводу социологической теории (ее состояния или вообще наличия) преобладает своеобразная индифферентность к выявлению оснований самого предмета обсуждения. Имею в виду, что не обсуждается адекватность использования понятия “теория”. Предъявляемые в качестве концептуальных или теоретических конструкций нарративы зачастую не сопровождаются доказательством их принадлежности к теории как особой форме и уровню научного знания. Это связано в значительной мере с тем, что не придается значения различению объекта и предмета науки, как следствие - не уточняется тождество и различие объекта и предмета разрабатываемой в рамках этой науки очередной теории и детерминация объектом ее предмета. Эта детерминация распространяется и на познающего субъекта, который всякий раз при разработке очередной теории должен обеспечивать реверсивное движение (восхождение) от объекта к предмету и методу, возвращаясь к объекту и, двигаясь по нему, воплощать его строение в теоретической модели. Актуализация обращения к различению объекта и предмета и уточнению их содержания возникает, как правило, в ситуации существенного изменения в той стороне реальности, которую отображает данная наука. В социуме в определенные исторические периоды происходят качественные изменения и переходы к иным формам и способам развития. В этом случае встает вопрос о возможности дальнейшего использования сложившейся картины социальной реальности и ее морфологии, адекватности понятийного аппарата и методов исследования, т.е. о переопределении предпосылочного знания. Для этого требуется уточнение: какова эта новая реальность и ее морфология и каковы возможности ее познания. Применительно к социологии это означает конструирование новой общей концептуальной картины социальной реальности, что может даже означать переопределение объекта социологии в целом. Исходная посылка: содержание обновленного предмета детерминировано не столько обновленным языком его описания, сколько новыми свойствами реальности как объекта данной науки.

В период формирования социологии как науки, особенно при разработке фундаментальных оснований ее теории, тематика этих обсуждений присутствовала в работах большинства социологов. Классики социологии начинали раскрытие специфики социологического знания с вопроса о его предмете. Реже – выделяя еще и его объект. В мою задачу не входит восстановление картины эволюции взглядов на предмет и объект социологии, поскольку эта работа проделана в многочисленных исследованиях за прошедшее столетие. В контексте сформулированной в статье темы есть необходимость обратить внимание лишь на один, но чрезвычайно важный методологический аспект и гносеологический “нюанс” подхода к определению предмета науки: вводится ли он самостоятельно или опосредованно понятием объекта. Наличие подобной познавательной ситуации можно проследить, обращаясь, например, к трудам П.А. Сорокина. Одним из классических образцов аргументации в пользу социологии как особой науки следует признать изложенные им в 1920 г. доказательства в книге “Система социологии”. “Определить объект социологии, - отмечал П.А.Сорокин,- как и любой науки, это значит выделить тот разряд фактов, который является предметом ее изучения, или, иными словами, установить особую точку зрения на изучаемый ряд явлений, отличную от точки зрения других наук […] социология изучает явления взаимодействия людей друг с другом, с одной стороны, и явления, возникающие из этого взаимодействия,- с другой … все остальные формы и виды взаимодействия исключаются из сферы социологического изучения… Наша социология есть homo-социология. Она трактует только о человеческих взаимоотношениях… это взаимодействие должно быть межчеловеческим взаимодействием” [Сорокин, 1993: 57]. И еще. Сорокин подчеркивал, что “общество как предмет изучения социологии дано только там, где дано несколько единиц (индивидов), одаренных психикой и связанных между собой процессами психического взаимодействия”. “Социология изучает только такие общества, где члены последнего, помимо неорганических и органических процессов, связаны еще взаимодействием психическим, то есть обменом идей, чувств, волевых устремлений… тем, что характеризуется словом “сознание” [Сорокин, 1992: 28–29]. Как видим, применяя термины объект и предмет, Сорокин между ними не делает различия. Хотя, в одном месте, как следует из ранее приведенного фрагмента, у него все же появляется необходимость дополнительно подчеркнуть специфику того, на что направлен интерес социологии: для социологии общество есть множество людей, и в людях выделяются исключительно процессы психического, то есть присущего исключительно людям, взаимодействия. В таком случае множество взаимодействующих агентов с помощью сознания (отличаемых Сорокиным от взаимодействий и возникающих из них явлений) – это и есть sui generis фрагмент реальности, на которого обращает свой взор социология – они и есть ее объект. Это исходный образ общества, который социология избирает как свой аспект, точку зрения на особую социальную реальность. Его исходность и делает эту первичную мыслительную конструкцию объектом. Так в познании конструируется объект социологии, становясь в следующих шагах рефлексивно расчлененным, преобразуясь в исходное определение предмета, которое и формулирует Сорокин, – это взаимодействия индивидов и результаты этих взаимодействий.

Начало метаморфоза. Вариант задания объекта и предмета социологии, представленный Сорокиным, относится к образцу ясной и логически строгой аргументации и самопрезентации социологическим сообществом своего специфического места в ряду других наук. Этот вариант претерпевал конкретизации, уточнения и расширение различными авторами в контексте создаваемых ими теоретических моделей. Но в любом случае предполагалось, что объект социологии – особая часть окружающего мира – остается неизменным: это те же агенты и продукты социальных взаимодействий, той же природы, принадлежащие к виду Homo sapiens, и взаимодействующие с помощью тех же посредников – феноменов и структур своего сознания – естественного разума. Эта аксиома просуществовала до эпохи появления особых посредников социальных взаимодействий, каковыми выступают устройства, оснащенные искусственным интеллектом (ИИ). Полагаю, что уже само их появление в социальных взаимодействиях требует обратиться к обсуждению необходимости уточнения или даже пересмотра содержания объекта социологии современного общества. Необходимость существенного уточнения содержания современной социальной реальности нашло, в частности, отражение в предложенной А.В. Резаевым и его коллегами концепции “искусственной социальности” [Резаев, Стариков, Трегубова, 2020]. В содержании социальной морфологии рядом с людьми появились не только их технобиологические модификации, но и искусственные агенты социальных отношений и искусственный интеллект как важнейшая сторона (атрибут) искусственного сознания, становящийся конкурентом естественным психическим явлениям и процессам. Общество становится морфологически гибридным, что не может не отражаться на его качественном своеобразии – как особой – социальной – формы, состоящей теперь уже не только и не столько из людей.

Социальная морфология и морфогенез. Формирование нового объекта социологии происходит как процесс отражения морфогенеза социума нового типа.¹ Морфология – наука о составных частях некоторой сложной системы, образующих некую “форму”. Она отвечает на вопрос, как комбинации этих частей создают новый тип/вид объектов и их новую топологию - размещение в пространстве. Социальная морфология сосредоточена на изучении способа, каким агенты в деятельности, используя ресурсы предметной среды, своей телесности и когнитивных способностей, воплощают себя в многообразии артефактов и коллективных форм повседневной жизни, создавая структуры отношений и наполняя их многообразным содержанием. Именно с особыми морфологиями оперируют различные науки как со своими объектами.

В социологической традиции можно обнаружить исследования, близкие к морфологическому подходу. Так, у Ф.Тенниса в основу замысла создания “чистой социологии” была положена идея разработки социологии форм, которая привела к созданию “формальной социологии”. Но использовал ли Теннис само понятие “форма”? Разрабатывая типологию на основе различения общественных отношений на gemeinschaftliche, и общественные (gesellschaftliche), он применяет понятие типов общественных отношений: общность и общество. Теннис дает описание двух способов объединения индивидов в устойчивые союзы – на основе двух различных принципов органической и механической связи, которые строятся с помощью разнотипных структур общественных отношений. Это структуры, включающие совокупности отношений и связей. Тем самым “социальная морфология” Тенниса – это описание двух типов комбинаций (форм) социальных отношений. А из морфологии (состава) общества у Тенниса присутствуют лишь структуры без социальных агентов. Тем самым он представил вариант морфологий двух исходных структурных способов существования социальности. В методологическом же отношении, понятия общности и общества у Тенниса стали основным критерием классификации любых социальных форм. В итоге формы социальной жизни были разделены на три типа: 1) социальные отношения; 2) группы и 3) корпорации или объединения [Теннис, 1998: 217–226].

Близким к изучению социальных форм стала разработка Г. Зиммелем теории “чистых форм социации”. У Зиммеля “чистые формы” это наиболее типичные и повторяющиеся в различных социумах модели (схемы) действий, взаимодействий и поведения. Агенты этих чистых форм находятся вне поля рассмотрения. “То, что мы называем формой, с точки зрения используемых ею функций есть унификация материала: она преодолевает изолированность частей, его составляющих. Целостность как единство этих частей… противостоит всякому другому материалу, не обладающему формой или оформленному иначе” [История социологии…, 1993: 107]. Выявление чистых форм социации будет сопровождаться выяснением того, “что значат они как чистые формы поведения, при каких обстоятельствах они возникли, как развивались, какие изменения претерпевали особенности их объектов” [там же].

Специально понятие социальной морфологии стал использовать Э. Дюркгейм. Разделяя социологию на три основных отрасли, первой из них он называет социальную морфологию. Она, по его мнению, аналогична анатомии, и исследует “субстрат” общества, его структуру, материальную форму. Предполагается также изучение географической жизни народов в связи с социальной организацией и народонаселения, его объема, плотности, распределения по территории [Дюркгейм, 1911: 239]. Тем самым, Дюркгейм вводит в морфологию общества социальных агентов. Социальная морфология, по Дюркгейму, это особая предметная область социологии, изучающая и объясняющая структурное строение общества в его взаимодействии с окружающей средой (физическим окружением) с целью создания типологической классификации обществ на основе их сегментирования. В основе классификации лежит построение моделей видов обществ с помощью выявления специфической природы и числа составных элементов и способа их сочетания. Конкретный социальный тип строится как морфологическая модель одного из видов обществ [Дюркгейм, 1990: 475].

Традиция изучения социальной морфологии была развита в работах одного из ближайших последователей Э.Дюркгейма - Мориса Хальбвакса. Он присоединялся к позиции М. Мосса, который подчеркивал, что морфология – это “имеющая едва ли не самое важное значение часть социологии… один из наиболее независимых ее разделов” [цит. по: Хальбвакс, 2000: 238]. По мнению Хальбвакса, задача морфологии – изучение “материального тела” общества – величины, объема, пространственной конфигурации и плотности групп, изменения их формы и перемещение в пространстве. В строгом смысле (stricto sensu) – это исследование населения. Но в морфологии также рассматривается и величина, конфигурация самых разных групп [там же]. Всякая группа имеет материальное тело, находящееся в пространстве, имеет очертания и границы. Группы можно представить на карте, сосчитать количество участников в каждой из них. Каждую группу можно рассматривать в отдельности, вычленять иерархию частей, исследовать плотность рассредоточения в пространстве [там же: 239]. Общности могут расти или уменьшаться, располагаться географически [там же: 340].

В дальнейшем тематика социальной морфологии продолжала оставаться на периферии социологических исследований. Хотя идея целостного (как единства агента-субстрата и функций), а не только структурно-функционального и системного подходов к изучению социальной жизни и ее форм, была продолжена, в какой-то мере, в социологии повседневности, в социальной антропологии и в социологии города и поселений. В качестве типичных современных представителей изучения морфологии агентов и социальных структур можно назвать М. Арчер и П. Донати, которые специально стали использовать термин “социальный морфогенез”. По М.Арчер, в соответствии с предложенным ею “морфологическим/морфостатическим подходом”, морфогенез – это формирование, преобразование, трансформация социальной структуры, трансформация морфостазиса, как стабильного состояния некой социальной структурной формы. В такой интерпретации морфогенез выступает противоположностью морфостазиса [Арчер, 1994: 55]. У П. Донати в его реляционной теории общества морфогенез – это порождение в деятельности новых форм социальных отношений [Донати, 2019: 33]. У Донати, как и у Арчер, морфология общества – это система деятельности, отношений, которые и образуют его структуру. В этом случае объект социологии предстает как структура, находящаяся в становлении и трансформации через действия и взаимодействия людей. Эта вполне оправданная абстракция, в определенной степени и до определенного предела, была допустима, пока в качестве агента и актора выступал представитель одного и того же рода носителя активности – Homo sapiens. Как носитель сознания, целеполагания и мотиваций на основе воспроизводимых потребностей, он оставался неким объектом и субъектом status quo, обеспечивающим действие механизма воспроизводства социальности неизменным образом и понятным для исследователя.

При изменении субстрата - агента социальных взаимодействий возникает необходимость в корректировке используемой характеристики содержания социальной морфологии и социального морфогенеза. Речь идет о ситуации, когда, наряду с человеком, агентом становится иной, не человеческий носитель деятельности, во многом схожей с человеческой, но принципиально отличной. Морфология такого - гибридного - общества в аспекте целостного подхода должна включать агентов генетически различных видов. Помимо людей - это технобиологические гибриды и гибриды машин с ИИ, а также возникающие в результате их взаимодействий отношения и структуры. Так мы возвращаемся к идее Хальбвакса рассматривать социум и его морфогенез как единство материальных оснований (в новой исторической ситуации - прежнего и нового вида) и базирующихся на них структур. Социальный морфогенез приобретает вид процесса формирования, становления и развития общества как сообществ разнородных агентов (и не только разновидностей вида Homo) через их объединение и образование гибридных структур и связей.

Новая социальная морфология. Происходит постоянное усложнение соединения человека с машинами через технологии ИИ: через дополненную и виртуальную реальности, голограммы, имплантаты, интерфейс “мозг-компьютер”, через искусственные части тела, созданные с помощью нанотехнологий и продуктов синтетической биологии. Вместо людей-пользователей активно действуют боты – автоматизированные облачные программные агенты ИИ, например, “цифровые помощники” (IDA – Intellectual digital assistant). Они представлены как веб-сервисы, приложения для смартфонов и персональных компьютеров и выступают в роли личного секретаря. Люди все более предпочитают общаться с устройствами, а не с себе подобными, что перерастает в процесс квазисоциализации - социализации через техносистемы. Техносоциализация становится процессом вхождения индивидов в систему техновзаимодействий. Эта система – параллельное социуму пространство, основанное на алгоритмах. В итоге не человек следит за устройствами, а они за человеком [Леонгард, 2018: 117].

Происходит замещение межличностных интеракций на взаимодействие людей с устройствами ИИ. Таким образом, не только машины “делают” людей (трансформируя их под себя), но и люди стремятся сделать из машин людей. Киборги первого поколения - это люди с вживленными устройствами. Но они еще остаются людьми – “улучшенными людьми”. Эти улучшения постепенно органично вписываются в наши тела, превращая нас в технобиологических гибридов [Йонк, 2019: 319-320]. Мы стали свидетелями нарастающей тенденции – делать машины более удобными для применения. Но впервые это удобство проявляется как уподобление инструмента человеку, а не просто как усиление или продолжение его функций или органов. А это означает передачу функций и свойств человека машине. Но это одновременно и изъятие функций, свойств и способностей у человека – обесчеловечивание его, что также есть и продолжение эволюции Homo sapiens.

Машины становятся не просто сверхсовременными механизмами, а следующим этапом эволюции объекта наделенного особым разумом – ИИ, но пока без эмоционального содержания, т.е. возникновения синтетического Homo digital. Этот процесс есть упрощение вида Homo sapiens, перенос качеств и функций с одного (био) субстрата на другой (техно) субстрат. В результате интеллект поднимается на новую ступень, сознание трансформируется, исчезают самосознание и эмоции. Однако такой новый, модифицированный вид Homo (но не вполне тот же sapience) может жить только в симбиозе с ИИ и его устройствами. Это означает, что возникли новые участники социальных взаимодействий. Появились не только новые посредники в человеческой орудийной деятельности, но и его новые “напарники”. В информационную эпоху они эволюционировали в технические системы, роботизированное производство, Интернет вещей, промышленный Интернет и проч. [Баррат, 2015; Грингард, 2017; Гринфилд, 2018; Маркофф, 2016; Уолш, 2019]. Человек всех их активировал. Они же приобрели антропоморфные характеристики. С усложнением машины стали более автономными, перешли из состояния управляемых в состояние самоуправляемых, тем самым приобретая первичные черты субъектности, которая проявилась в способности самоактивизации.

Наивысший в настоящее время уровень активности, самоорганизации и автономности приобрели машины, основанные на технологиях ИИ, став своеобразными техносубъектами. Термин “техносубъект” одними из первых стали использовать С. Бескаравайный и В. Мазин, придавая ему как понятию различную смысловую нагрузку [Бескаравайный, 2018: 125; Мазин, 2018: 14]. В моей интерпретации техносубъекты это такие объекты, которые ведут себя как акторы, поскольку не только учатся исполнять социальные роли, предписанные им алгоритмами, но и сами создают систему интеракций, выступая в роли социальных агентов, конструируя систему социальных взаимодействий. Это новый вид агента и новый вид актора социальных отношений. Тем самым рядом с социальной структурой общества людей возникает структура, состоящая из агентов нового вида – техносубъектного. А техносубъекты становятся не только исполнителями социальных ролей, но и агентами социальной системы нового вида, состоящего их технических систем с ИИ. Возникает гибридное социальное пространство с новой социальной морфологией, состоящее из: 1) индивидов (Homo Sapiens 1.0), 2) технобиологических гибридов человека и ИИ - киборгов (Homo Sapiens 2.0), 3) “цифровых двойников” человека и 4) техносубъектов – технических устройств с ИИ.

Морфогенез гибрида: топология техносубъектов и гибридная стратификация. Техносубъект можно рассматривать как синтетический, искусственный эквивалент субъекта-индивида, если за основной признак субъектности принимать целеполагание. Под воздействием его стремительно нарастающего влияния на общество происходит утрата целостности социальной структуры, нарастает ее расщепление на структуру людей и структуру техносубъектов. Возникает техносоциосфера – система машин нового вида с ИИ. Образование ее топологии можно проследить, обратившись к исследованиям, посвященным изучению становления технологий с ИИ и последствий изменения ими человеческого поведения и социальной жизни [Баррат, 2015; Бриньолфсон, Макафи, 2017; Грингард, 2017; Гринфилд, 2018; Йонк, 2019; Леонгард, 2018; Маркофф, 2016; Уолш, 2019; Форд, 2016]. Выскажу гипотезу: техносоциосфера формирует структуру, подобную социальной, и также стратифицированную. Разные виды техносубъектов занимают в ней различные вертикальные позиции. И эта структура – технотопология – сопряжена с социальной структурой людей в процессе морфогенеза гибрида.

Техносубъекты иерархически организованы и расположены. На вершине пирамиды – ИИ. Ниже - алгоритмы и программы; затем - сетевые облачные хранилища как основа суперкомпьютеров, образующих глобальный ИИ; затем - “стеки”, состоящие их корпораций Северной Америки и Европы - Google, Amazon, Facebook, Apple, Microsoft и сверхмонополии Alphabet; платформ КНР Tencent, Alibaba, Baidu, JD.com и DiDi; российских Яндекс и Мэйл.ру. На их основе функционируют нижележащие страты роботов и мобильных компьютеров-коммуникаторов; страты ИВ и промышленного Интернета. Затем расположен слой кибернетической экосистемы с хакерами, создающими ботнеты. Отдельные слои техносубъектов обладают специфическими статусными наборами (статусными потенциалами) - ресурсами для влияния на другие страты как техносубъектов, так и представителей социальной структуры индивидов. Каждый такой слой образует подвид сообщества устройств с ИИ. Эти страты созданы и воспроизводится индивидами, образующими профессиональные сообщества агентов цифрового общества. Они также расположены в иерархическом порядке: создатели ИИ, творцы алгоритмов и разработчики программ, создатели и собственники “стеков”, конструкторы и пользователи роботов, разработчики устройств мобильной связи и миллионы пользователей гаджетов, сообщества хакеров - активных и наиболее креативных разработчиков и экспериментаторов применения альтернативных программ и алгоритмов.

Высший ранг ИИ определяется, прежде всего, тем, что он способен в ряде случаев принимать самостоятельные решения. Так, ИИ активно вытесняет людей из многих профессий, трансформируя социальную структуру, вставая над людьми в промежутки между стратами индивидов. Он становится автономным в создании собственной логики – она все более независима от людей и им непонятна. Более того, ИИ как система алгоритмов и программ стремится к собственному совершенствованию. Его статусное доминирование выражено побуждениями к: 1) эффективности, 2) самосохранению, 3) приобретению ресурсов, 4) творчеству, и 5) уходу от уязвимости. ИИ обладает преимуществами перед другими техносубъектами - он способен думать, планировать и обманывать создателя.

Обособленные технологии собираются вместе в вертикально интегрированных коммерческих компаниях – “стеках” (термин Брюса Стерлинга), которыми контролируются сети, платформы, приложения, физические устройства и контент. “Стеки” монополизируют коммерческую рекламу, мобильные трафики социальных сетей, рынок электронных книг [Гринфилд, 2018: 365]. Глобальные масштабы приобрел еще один вид техносубъекта – Интернет вещей. ИВ - это своеобразная “колонизация” повседневной жизни обработкой информации и превращение мира вещей в “пищу” ИИ. ИВ обеспечивает работу технологических систем без наблюдения человека. У него неограниченные возможности перемещения данных в любые точки пространства к любым техническим системам и людям. Более того, участники Всемирного экономического форума ставят задачу перехода к “Интернету тел”, когда встроенные датчики или вживленные имплантаты не только будут осуществлять функции передачи информации, но и изменять само тело и даже поведение человека. Тело предполагают сделать технологической платформой, а обмен данными о теле станет необходим ради “коллективного и индивидуального блага”, как его понимает ВЭФ.

Такой техносубъект как робот есть техническое воплощение непосредственной власти не только людей над людьми, но и самими машинами над людьми, поскольку они превосходят человека по ряду функций. Но в иерархии техносубъектов роботы стоят ниже ИВ, ИИ и алгоритмов, поскольку функционируют на их основе. Робот – это машинная альтернатива человеку, но особая машина, созданная для непосредственного с ним взаимодействия. Человек, создавая робота под себя, одновременно подчиняет себя роботу. Робот - это воплощенный в материале алгоритм. Он его “маска”, поскольку сети роботов создаются на основе сети алгоритмов. Так открывается возможность возникновения социума роботов и материализации социальности систем алгоритмов. Случаем такого воплощения стало появление ботнетов – сети роботов, созданных для продвижения вредоносных программ с целью использования компьютеров без согласия их владельцев.

Гибридное социальное взаимодействие. Морфологическая трансформация происходит и с социальным взаимодействием - оно превращается в гибридное. Взаимодействуя с персональными цифровыми помощниками, человек ожидает, что взаимодействия с ботами будут разумными. Появление в системе социальных интеракций интеллектуальных помощников сопровождается их сближением с такими сообществами людей, как разработчики систем человеко-машинного взаимодействия и исследователи ИИ. В процессе этого сближения образуется ядро морфологии гибридного социума. Наметилась тенденция движения к созданию интерактивных систем, которые функционируют как интеллектуальные «коллеги», становясь компьютерными аватарами, а не оставаясь только инструментами с компьютерами. Склонности человека к очеловечиванию машин ориентирует людей на стремление вступать с машинами в социальные отношения по мере повышения их эффективности ИИ. Но нужно быть готовым к тому, что одновременно с расширением возможностей человека с помощью ИИ будет происходить и вытеснение людей. Более того, этот процесс будет принимать все более конфликтный характер, о чем предупреждал Н. Винер: «…машина, способная к обучению и принятию решений на базе этого обучения, никоим образом не окажется обязанной принимать те решения, какие приняли бы мы сами или какие были бы приемлемыми для нас» [Винер, 2019: 190].

Новая социальная морфология проявляется в том, что интеллектуальные машины, образуя единство “агент-структура”, реализуют в своей активности ряд схем действий, схожих с социальными: 1) распознавание объекта взаимодействия; 2) ориентация-на-Другого; 3) прогнозирование ответных действий; 4) отнесение своего поведения к набору нормативных образцов, заложенных в алгоритме. К специфике действия интеллектуальных устройств можно отнести, прежде всего, 1) отсутствие (пока) у них индивидуального Я-образа и рефлексии исполняемой роли; 2) ограниченность возможности свободного выбора сценария ввиду отсутствия (пока) у алгоритмов собственного накопленного «жизненного опыта» и пройденных этапов социализации; 3) отсутствие в алгоритмах (как правило) программ «отнесения к ценности» определенной субкультуры и к универсальным ценностным образцам. Есть основания утверждать, что взаимодействие интеллектуальных устройств с человеком приобретает характер специфической разновидности социального взаимодействия. Но уже иного социального. При этом меняется природа обеих сторон, происходит обоюдная мутация, в процессе которой появились субъекты-гибриды с антропоморфными (у устройств с ИИ) и техноморфными (у людей) характеристиками. В этом процессе активно формируется гибридный социум.

Заключение. Устройство воздействует на человека не только как машина, но и как антропоморфный объект. Его форма не пассивна, а активна и проявляется и вообще существует только в ответном воздействии машины на своего создателя в моменты оперирования человека с машиной, заставляя человека меняться и как субъекта – одной из сторон социального взаимодействия. Поэтому происходит расширение области взаимодействий двух разнородных субъектов, но таких, которые были разнородны до начала использования машины. И в этом взаимодействии они образуют «ассамбляж» [Деланда, 2018] новой природы – гибридное социальное взаимодействие. Исследованием этих ассамбляжей и должна озаботиться современная социология, из поля зрения которой – парадокс! – до сих пор выпадает техносубъект как элемент новой морфологии социума, который, наряду с техномодифицированными индивидами, становится новым «игроком» на поле человеческого сообщества. Можно его игнорировать и впредь, но тогда кто подготовит массовое сознание к встрече с реализацией проектов “машинопоклонников” (Н. Винер), транс- и посгуманистов и “цифропоклонников”?

Полагаю, назрела необходимость в существенном уточнении содержания морфологии современного общества и объекта социологии современности: им становится гибридная социальность, новая морфология, включающая четыре вида агента социальности: 1) человека; 2) технобиологического гибрида; 3) “цифрового двойника” человека и 4) техносубъекта. Параллельно со стратификационной структурой сообщества людей образуется стратификационная структура техносубъектов, вместе с цифровыми двойниками и технобиологическими гибридами формирующая социальную структуру гибридного социума.